Глаза Акана подернулись дымкой, и мысли его стали мне недоступны. Если у нас и осталось что-то общее после этих долгих и нелегких лет, нас разделявших, то лишь застывшая во времени боль памяти. Теперь мы едва понимали друг друга.
Акан поднялся, пересек комнату и остановился около стены с росписями, словно ища вдохновения в изображенных там сценках. Когда он заговорил, я четко почувствовал, что он намеревался сказать мне нечто иное:
– И тогда ты пересек море и попал в дикую страну?
Я сказал, что да и что почти столетие прожил там с туземцами. Мы долго беседовали о могучих реках и высоких лесах, о странных существах, живущих на уединенных островах, о верованиях и предрассудках туземных племен, которые там попадались. Я приходил во все большее возбуждение, когда мы говорили об исцеляющей желчи, камнях-проводниках, об открытиях, сделанных нами во время путешествий, о магии, сотворенной из нашего знания, об играх, в которые мы играли, о богах, которыми мы стали. Все, что, как я полагал, было известно мне одному, он тоже знал. Все, что, как мне казалось, видел я один, попадалось и ему на глаза. Секреты, которые я хранил, ибо не родился еще на свете человек, который бы их понял, не являлись для него секретами. Где побывал я, туда шел и он, и я, не сознавая этого, шагал по его следам на протяжении столетий. Ах, какое же это оказалось невыразимое утешение. Какая тихая радость.
Когда голоса наши охрипли от разговоров и на нас снизошла приятная усталость вновь пережитых двух тысячелетий, мы замолчали, довольные обществом друг друга.
Потом он спросил:
– Ты встречал когда-нибудь других… похожих на нас?
Помедлив с ответом, я в раздумье покачал головой.
– Ходили слухи, и я надеялся… но нет. Ни разу не встречал.
Он посмотрел на догорающее пламя масляной лампы. Голос его походил на вздох.
– И я тоже.
Он вдруг спросил:
– У тебя есть дети?
Я ответил, что нет.
Он улыбнулся.
– Возможно, бесплодие – это цена, которую мы платим за бессмертие.
– Или только наш отец получил право оставить потомство, – предположил я. – То, что нас трое в одном поколении и мы – дети одного мужчины, вещь необычная. Наверное, та магия, которой он воспользовался, чтобы нас зачать – какая бы она ни была, – собрала свою дань и лишила нас репродуктивной способности.
– Равновесие, – тихо сказал Акан, а потом добавил: – Помнишь тот день, когда мы вместе летали? Чудо, когда проходишь превращение и паришь высоко над землей, став птицей! Как тогда перед нами открылся весь мир, и мы вдруг поняли, что нет ничего невозможного, что во всем свете нет пределов тому, что мы способны совершить!
Вспоминая это, я с грустью улыбнулся.
Его голос стал чуть тише.
– А помнишь, как ты понял, что не можешь умереть? В голове закипели творческие замыслы, и, казалось, тысячи жизней не хватит для того, чтобы делать, видеть, экспериментировать и завершать? Разве ты мог вообразить себе такое величие, такие свершения, и даже сейчас, Хэн, даже сейчас разве не болит у тебя душа при мысли об этом?
– Да, – прошептал я.
Мне не хотелось напоминать ему, что в те дни, когда я смел мечтать о чем-то подобном, я рассматривал нас как единое целое: мы трое и наша магия. Сила, принадлежавшая нам троим, делала нас неустрашимыми.
– Мы не могли и помыслить о неудаче, – сказал он, читая мои мысли. – Мы никогда не думали о пределе. Такие вещи для бессмертных невообразимы. – Он издал тихий короткий смешок. – Вот уж никогда не пришло бы мне в голову, что и через две тысячи лет я стану все так же смешивать химикалии и бормотать заклинания, как обыкновенный служитель храма. И осмелюсь сказать, что, заглядывая из песков Египта в будущее, которое наступит через две тысячи лет, ты не представлял себя в качестве строителя каменных дворцов.
– О, я воображал, что по мановению моей руки возникнут целые стаи послушных крылатых серафимов, – игриво ответил я. – Знал бы я, что бессмертие не приносит с собой всемогущества, подумал бы дважды, прежде чем согласиться на эту сделку.
Он улыбнулся в ответ на мою попытку показаться легкомысленным, но скоро помрачнел.
– Слишком много мы потеряли. Если бы мы сохранили хотя бы небольшую часть знаний, уничтоженных вместе с храмом, представь себе, что мы совершили бы за одно только столетие. А вместо этого нам пришлось учиться всему заново.
Он умолчал про другое «если». Если бы Нефар не умерла…
– Есть ведь твоя «Книга без слов», – сказал я. – В ней ты, должно быть, излагаешь многое из того, что когда-то прочитал в храме.
Он хохотнул, но его глаза остались печальными.
– Ах, друг мой, в этом-то и беда. Память у меня уже не та, что когда-то, и написанное мной теперь – лишь бледная тень того, что я знал в те годы.
Я нахмурился.
– Ты ведь вел записи прочитанного в храме еще в те времена, когда мы жили в Египте.
Он нетерпеливо махнул рукой.
– Потеряно, давным-давно. Проблема бессмертия в том, что ты не можешь сказать в точности, как долго что-либо длится. В юности я не представлял себе, как трудно будет сохранить записи на тысячу лет. Я вел себя беспечно, так как верил, что сумею воспроизвести утраченное. Я никак не думал, что… забуду.
На его лице появилось озадаченное выражение, словно и сейчас ему трудно было поверить в то, что он – тот, кто, однажды бегло просмотрев рукопись, мог через несколько дней, недель или даже месяцев в точности воспроизвести ее – столкнется с такой потерей памяти, как у смертных. Но вскоре, пожав плечами, он прогнал это выражение с лица. Отхлебнув из бокала, он небрежно добавил:
– К счастью, проблема с утраченной библиотекой обители Ра не столь неразрешима, как некогда. Я нашел копии.
Я уставился на него, поначалу решив, что не расслышал.
– Ты нашел… но где? Почему ты так уверен? Ведь нам не удалось найти никаких доказательств, что копии существуют. Ты уверен…
– Я их видел, – сообщил он.
Казалось, его убеждение непоколебимо. Прошел мнг, прежде чем я смог спросить:
– Где?
Он тихо рассмеялся.
– Ну же, дружище. Не догадываешься?
Я опять нетерпеливо нахмурился.
– Да если бы ты нашел рукописи – утраченное знание обители Ра, – ты бы переписал их в свою «Книгу без слов» и сделал достоянием всего света. Ты бы основал храм и созвал к себе аколитов. Ты бы сотворил магию, дотоле невиданную на свете. Я тебя знаю, Акан.
Мне вдруг показалось, что его глаза замерцали горячим приглушенным сиянием, и он тихо обронил:
– Я так и сделал.
– Что сделал? – допытывался я.
Из глаз его исчез странный блеск, и лицо вновь стало похоже на маску.
– Я не говорил, что книги принадлежат мне, а только, что их видел. И они подлинные. Но они вряд ли пригодятся мне… одному.
Я запустил пальцы в волосы. В те времена они были у меня длинными и густыми, припорошенными сединой, и я подхватывал их ленточкой на шее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66