Дети корчили рожи и вопили; Сэм посмотрел на них, неодобрительно скривившись.)
Ну, бог с ним. Что было, то было, а что будет — никто не знает. Но сейчас, подвешенный между двумя странами на стальной паутине, порожденной чьим-то гениальным оптимизмом, Джеймс был счастлив.
* * *
На мгновение его охватил шок, когда два старика, шедших им навстречу, превратились в его мать и отца. Они были такими маленькими, такими седыми, такими старыми! Прошло всего три года с тех пор, как они виделись в последний раз, но их образ запечатлелся в его памяти лет десять назад. Именно тогда он рассказал им об Адель, о Руфи, которая должна была появиться на свет; о том, что никакой свадьбы не будет.
Салат и холодное мясо на кухне. Сэм вежливо, но твердо отказался от мяса, которое в конце концов было заменено на тертый сыр.
— Ты никогда не станешь таким же большим и сильным, как твой папочка, если не будешь есть мясо, — пожурил его отец Джеймса, а мать поддакнула. Этот вегетарианский бред, разумеется, был одной из глупых причуд Адель. Сэм умоляюще посмотрел на Джеймса.
— Папа?
— Все в порядке, Сэм. Ты не обязан есть то, чего тебе не хочется.
— Ну же, Сэм. Попробуй хотя бы маленький кусочек. За бабушку.
— Он не хочет мяса. И я тоже.
Солидарность, решил Джеймс.
— Неудивительно, что он такой бледный. Ты тоже не очень-то хорошо выглядишь, Джимми. Люди рождены мясоедами. Я видел по телевизору передачу. — Это отец.
— Да, а еще они были рождены, чтобы есть сыр!
— Ох, Джеймс, — покачала головой мать.
Джеймс понимал, что это предупредительные выстрелы.
Когда тарелка Сэма опустела, он попросился в постель: было еще рано, но у мальчика было законное право устать после долгой дороги. Ему выделили небольшую спальню для гостей, бывшую детскую. Комната была слишком маленькой. Ее освещал свет с улицы, и занавески не задергивались. Все это Сэму не понравилось.
* * *
Джеймс сидел вместе со своими родителями в гостиной, в которой недавно постелили новый ковер, смотрел новый цветной 28-дюймовый телевизор. В нем есть телетекст и специальные колонки, предназначение которых Джеймсу непонятно, разве что они делают звук еще громче. Кресло, в котором он сидит, является частью огромного гарнитура, в который входят скамеечки для ног и угловые банкетки. Это бесконечно удобное, глубокое, обволакивающее кресло. Неоготика, с изогнутыми перекладинами. Подлокотники заканчиваются выступающими ручками размером с детскую головку, на резных подпорках. Гарнитур тоже новый: Рэй рано вышел на пенсию и получил крупную сумму на заводе, где за сорок два года службы ему удалось добраться до высоты надзирателя. Эви теперь работала на полставки в городской чайной: в первый день работы ей сунули тряпку и попытались отправить мыть туалеты — она отказалась, спокойно и неумолимо. Прошла неделя работы, и эту затею оставили. Эви была несгибаемой женщиной.
Джеймс задремал, так с ним всегда случалось после того, как он долго сидел за рулем. Работал вычурный газовый камин, который он поминал по пути к родителям. Один из прутьев гриля было погнулся, когда он в дикой ярости бросил в него теннисный мячик. Прут так и остался согнутым.
Однажды в жаркий день Джеймс наткнулся в университетской библиотеке на сборник поэзии сюрреалистов. Стихи по большей части были просто чепухой, но одна строчка врезалась Джеймсу в память:
«Никто не говорит „яблоки“ почти минуту».
И вот они все сидят и никто не говорит «яблоки» — не говорит вслух, в полный голос.
У Эви были часы с боем, они били каждые четверть часа, как Биг-Бен. Звук был скорбный, как будто из-под воды, Джеймс слышал его все свое детство. Его можно было отключить, щелкнув выключателем на циферблате, но отсутствие звука оказывалось еще более тревожным; ты с нарастающим напряжением ждал, когда начнут бить часы, ты ожидал боя в любую секунду. Обычно часы не выключали, даже когда соседи стучали в стену.
Джеймс сидел, ждал, когда же начнут бить часы, утопая в безграничной утробе пурпурно-золотой обивки, и думал о яблоках, яблоках, чертовых маленьких зеленых яблоках.
* * *
— Привет, маленький «ан», — крикнул Морис Пэтридж из-за забора.
Сэм поднял глаза и увидел седого бородатого мужчину, стоявшего в соседнем саду.
— А кто ж ты еще? — спросил он.
Сэм стоял, робко держась за веревку для просушки белья.
— Сэм Туллиан, — сказал он, теребя пальцами веревку.
— Тэм Суллиан, да?
— Нет. Сэм Туллиан, — сказал Сэм чуть громче.
— Я так и сказал. Тэм Суллиан.
Сэм серьезно посмотрел на него.
— Чем занимаешься, Тэм?
— Ничем.
— Ну, ты же все-таки делаешь что-то.
— Нет.
— А хочешь посмотреть на лягушку?
Сэм пожал плечами. Он уже видел лягушку.
Морис Пэтридж перегнулся через изгородь, приподнял Сэма и бросил его в заросли декоративных кустов и хвойных деревьев. Повсюду в его дворе что-то росло — и вдоль заборов, и на клумбах. Дорожка, выложенная из камней, вилась по безупречному газону и исчезала за решеткой, увитой розами, еще цветущими, розовыми и желтыми. В дальнем конце сада располагался пруд, по берегам которого росли стелющиеся растения. Тень Сэма легла на поверхность воды, рядом высилась тень Мориса Пэтриджа. Лягушки нигде не было.
Морис сказал: «Погодь», — и удалился в сарай, стоящий за альпийской горкой. Прежде чем он успел вернуться, в центре пруда заработал фонтан. С выступа побежал водопад, сначала каплями, а потом мощным потоком. Сэм был потрясен.
— Может, это заставит ее вылезти, — сказал Морис, возвращаясь к пруду. — Ей нравится плескаться.
Сэм таращился изо всех сил, но никаких лягушек не видел.
— А может быть, она ушла погулять, — сказал в конце концов Морис. — У лягушек много дел. Бог с ней.
— Я лучше пойду домой, — сказал Сэм. — Папа ругается, когда я ухожу.
— Правильно. Ты на каникулы приехал?
— Нет. Кажется, нет, — ответил Сэм. — Сначала были каникулы, но сейчас, по-моему, уже нет.
— Ну ладно, давай я перенесу тебя обратно через изгородь. Осторожнее, вокруг растения. Они не любят, когда люди их топчут.
— Откуда вы знаете?
— Они мне сказали.
— Да?
Морис поднял Сэма и опустил на бетонную дорожку, с двух сторон огибавшую заброшенный, заросший участок по другую сторону изгороди.
— Тэм. Тэм Суллиан, — сказал бородатый мужчина и вернулся к своим садовым заботам.
Что-то странное было с этим ребенком: держать его было трудно, словно мешок со щенками. Внутри него многое происходило. Фонтан продолжал бить, напоминая о жарких днях и праздных вечерах.
Эви Туллиан наблюдала за ними из окна кухни. Она двенадцать лет не разговаривала с Морисом и Джоан Пэтридж и не собиралась начинать это делать. Надо будет поговорить с Джеймсом.
* * *
Через неделю Джеймс был готов взорваться. Его желудок превратился в сжатый кулак, рот закрылся в постоянной кривой усмешке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Ну, бог с ним. Что было, то было, а что будет — никто не знает. Но сейчас, подвешенный между двумя странами на стальной паутине, порожденной чьим-то гениальным оптимизмом, Джеймс был счастлив.
* * *
На мгновение его охватил шок, когда два старика, шедших им навстречу, превратились в его мать и отца. Они были такими маленькими, такими седыми, такими старыми! Прошло всего три года с тех пор, как они виделись в последний раз, но их образ запечатлелся в его памяти лет десять назад. Именно тогда он рассказал им об Адель, о Руфи, которая должна была появиться на свет; о том, что никакой свадьбы не будет.
Салат и холодное мясо на кухне. Сэм вежливо, но твердо отказался от мяса, которое в конце концов было заменено на тертый сыр.
— Ты никогда не станешь таким же большим и сильным, как твой папочка, если не будешь есть мясо, — пожурил его отец Джеймса, а мать поддакнула. Этот вегетарианский бред, разумеется, был одной из глупых причуд Адель. Сэм умоляюще посмотрел на Джеймса.
— Папа?
— Все в порядке, Сэм. Ты не обязан есть то, чего тебе не хочется.
— Ну же, Сэм. Попробуй хотя бы маленький кусочек. За бабушку.
— Он не хочет мяса. И я тоже.
Солидарность, решил Джеймс.
— Неудивительно, что он такой бледный. Ты тоже не очень-то хорошо выглядишь, Джимми. Люди рождены мясоедами. Я видел по телевизору передачу. — Это отец.
— Да, а еще они были рождены, чтобы есть сыр!
— Ох, Джеймс, — покачала головой мать.
Джеймс понимал, что это предупредительные выстрелы.
Когда тарелка Сэма опустела, он попросился в постель: было еще рано, но у мальчика было законное право устать после долгой дороги. Ему выделили небольшую спальню для гостей, бывшую детскую. Комната была слишком маленькой. Ее освещал свет с улицы, и занавески не задергивались. Все это Сэму не понравилось.
* * *
Джеймс сидел вместе со своими родителями в гостиной, в которой недавно постелили новый ковер, смотрел новый цветной 28-дюймовый телевизор. В нем есть телетекст и специальные колонки, предназначение которых Джеймсу непонятно, разве что они делают звук еще громче. Кресло, в котором он сидит, является частью огромного гарнитура, в который входят скамеечки для ног и угловые банкетки. Это бесконечно удобное, глубокое, обволакивающее кресло. Неоготика, с изогнутыми перекладинами. Подлокотники заканчиваются выступающими ручками размером с детскую головку, на резных подпорках. Гарнитур тоже новый: Рэй рано вышел на пенсию и получил крупную сумму на заводе, где за сорок два года службы ему удалось добраться до высоты надзирателя. Эви теперь работала на полставки в городской чайной: в первый день работы ей сунули тряпку и попытались отправить мыть туалеты — она отказалась, спокойно и неумолимо. Прошла неделя работы, и эту затею оставили. Эви была несгибаемой женщиной.
Джеймс задремал, так с ним всегда случалось после того, как он долго сидел за рулем. Работал вычурный газовый камин, который он поминал по пути к родителям. Один из прутьев гриля было погнулся, когда он в дикой ярости бросил в него теннисный мячик. Прут так и остался согнутым.
Однажды в жаркий день Джеймс наткнулся в университетской библиотеке на сборник поэзии сюрреалистов. Стихи по большей части были просто чепухой, но одна строчка врезалась Джеймсу в память:
«Никто не говорит „яблоки“ почти минуту».
И вот они все сидят и никто не говорит «яблоки» — не говорит вслух, в полный голос.
У Эви были часы с боем, они били каждые четверть часа, как Биг-Бен. Звук был скорбный, как будто из-под воды, Джеймс слышал его все свое детство. Его можно было отключить, щелкнув выключателем на циферблате, но отсутствие звука оказывалось еще более тревожным; ты с нарастающим напряжением ждал, когда начнут бить часы, ты ожидал боя в любую секунду. Обычно часы не выключали, даже когда соседи стучали в стену.
Джеймс сидел, ждал, когда же начнут бить часы, утопая в безграничной утробе пурпурно-золотой обивки, и думал о яблоках, яблоках, чертовых маленьких зеленых яблоках.
* * *
— Привет, маленький «ан», — крикнул Морис Пэтридж из-за забора.
Сэм поднял глаза и увидел седого бородатого мужчину, стоявшего в соседнем саду.
— А кто ж ты еще? — спросил он.
Сэм стоял, робко держась за веревку для просушки белья.
— Сэм Туллиан, — сказал он, теребя пальцами веревку.
— Тэм Суллиан, да?
— Нет. Сэм Туллиан, — сказал Сэм чуть громче.
— Я так и сказал. Тэм Суллиан.
Сэм серьезно посмотрел на него.
— Чем занимаешься, Тэм?
— Ничем.
— Ну, ты же все-таки делаешь что-то.
— Нет.
— А хочешь посмотреть на лягушку?
Сэм пожал плечами. Он уже видел лягушку.
Морис Пэтридж перегнулся через изгородь, приподнял Сэма и бросил его в заросли декоративных кустов и хвойных деревьев. Повсюду в его дворе что-то росло — и вдоль заборов, и на клумбах. Дорожка, выложенная из камней, вилась по безупречному газону и исчезала за решеткой, увитой розами, еще цветущими, розовыми и желтыми. В дальнем конце сада располагался пруд, по берегам которого росли стелющиеся растения. Тень Сэма легла на поверхность воды, рядом высилась тень Мориса Пэтриджа. Лягушки нигде не было.
Морис сказал: «Погодь», — и удалился в сарай, стоящий за альпийской горкой. Прежде чем он успел вернуться, в центре пруда заработал фонтан. С выступа побежал водопад, сначала каплями, а потом мощным потоком. Сэм был потрясен.
— Может, это заставит ее вылезти, — сказал Морис, возвращаясь к пруду. — Ей нравится плескаться.
Сэм таращился изо всех сил, но никаких лягушек не видел.
— А может быть, она ушла погулять, — сказал в конце концов Морис. — У лягушек много дел. Бог с ней.
— Я лучше пойду домой, — сказал Сэм. — Папа ругается, когда я ухожу.
— Правильно. Ты на каникулы приехал?
— Нет. Кажется, нет, — ответил Сэм. — Сначала были каникулы, но сейчас, по-моему, уже нет.
— Ну ладно, давай я перенесу тебя обратно через изгородь. Осторожнее, вокруг растения. Они не любят, когда люди их топчут.
— Откуда вы знаете?
— Они мне сказали.
— Да?
Морис поднял Сэма и опустил на бетонную дорожку, с двух сторон огибавшую заброшенный, заросший участок по другую сторону изгороди.
— Тэм. Тэм Суллиан, — сказал бородатый мужчина и вернулся к своим садовым заботам.
Что-то странное было с этим ребенком: держать его было трудно, словно мешок со щенками. Внутри него многое происходило. Фонтан продолжал бить, напоминая о жарких днях и праздных вечерах.
Эви Туллиан наблюдала за ними из окна кухни. Она двенадцать лет не разговаривала с Морисом и Джоан Пэтридж и не собиралась начинать это делать. Надо будет поговорить с Джеймсом.
* * *
Через неделю Джеймс был готов взорваться. Его желудок превратился в сжатый кулак, рот закрылся в постоянной кривой усмешке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71