Хотя она тут, наверное, ни при чем, ведь она ничем опасным не занимается, всего-навсего сидит в шатре, вырезает фигурки из дерева и гадает. И все же…
Побледневшая Ровена со слезами на глазах следила за “скорой”, пока та не скрылась в аркаде аттракционов. Девочка задрожала, прижимая куклу к мокрой щеке.
Что-то случилось. Что-то очень плохое. Об этом сказал Куколка, уводя Ровену от индейского костра. Надо во что бы то ни стало увидеться с Джейн.
Ровене казалось, что Джейн зовет ее.
— Инспектор, даю слово, что никто из моих людей не виноват в смерти вашего констебля. — Джекоб Шэфер опять попытался раскурить изжеванный окурок сигары, с такой силой втягивая воздух, что табак шипел, как сырая стружка.
— Это очень смелое утверждение, мистер Шэфер. — Полнеющий человек с редкими волосами не скрывал презрения к обслуге ярмарки. Эти грязные бродяги только тем и заняты, что дурят публику и доставляют полиции лишние хлопоты. А Шэфер — настоящий паук, сидит в углу и плетет паутину… — Минуту назад вы заявили, что здесь десятки сезонных рабочих, многих из них вы прежде в глаза не видели. Даже фамилий не знаете.
— Народ на ярмарке честный, — упорствовал Шэфер с высокомерием в голосе. — Я среди них почти всю жизнь прожил, кому их знать, как не мне? И вообще, что ваш офицер делал в “комнате смеха”? Ведь это, между прочим, вторжение на частную территорию.
— Он осматривал ярмарку по моему приказу. В понедельник здесь была драка, а теперь еще убийство, и впредь мы будем очень внимательно следить за вашим поведением. Но вернемся к делу. Констебль Эндрюс избит дубинкой до смерти. “Комната смеха” похожа на скотобойню. Тридцать лет служу в полиции, но еще ни разу не видел такого зверства. Самое удивительное, что преступник не оставил ни единого следа, кроме трупа. Это выглядит такой же нелепостью, как ваши кривые зеркала.
Шэфер оставил окурок в покое. Блеск тревоги исчез из его глаз.
— Виноват, инспектор, но я ничем не могу помочь. Мне тоже невдомек, как это случилось.
— Мы выясним, — пообещал детектив, не испытывая той уверенности, что звучала в его голосе. — Не сомневайтесь, я найду убийцу. Пусть не сразу, но найду. Даже если придется разобрать ярмарку по досочке и двадцать раз допросить каждого работника.
— Это пожалуйста. — Высокомерие, гнев против гнева. — Поступайте, как знаете, инспектор. А мы тем временем будем делать свое дело.
— От вас я ничего другого не ожидал. — Старший инспектор Ленденнинг презрительно скривил губы.
Он вышел под дождь, поднял воротник уже пропитанного влагой плаща и остановился, оглядываясь. Непогода остудила энтузиазм курортников, но, разумеется, не тех, что пришли на ярмарку. Возле “комнаты смеха”, обнесенной веревочным барьером, теснились зеваки. Полицейский выругался про себя: он презирал этих людей. Их хлебом не корми — дай позубоскалить над чужим несчастьем. Больше всего на свете они любят глазеть на трупы и кровь.
Ленденнинг повернулся и зашагал в обратном направлении; его глаза цвета стали не упускали ничего. В ушах гремела отвратительная музыка, и он подумал: нельзя ли ее прекратить? Ведь должен быть в этом городе закон, запрещающий превышать определенный уровень шума в общественных местах. Навести справки можно в любую минуту, но не время заниматься пустяками. Прежде всего надо разыскать убийцу. Подчиненные Ленденнинга, если потребуется, готовы работать круглые сутки, потому что погиб офицер полиции.
Бродя по ярмарке, он осматривал все подряд, поскольку не знал толком, что надеется найти. У каждого аттракциона толпились бездельники. Покататься на автомобильчике с резиновым бампером стоит семьдесят пять пенсов, причем, сколько времени — не оговорено. Оставлено на усмотрение служителя. Людей дурят тысячами, а им, похоже, все равно. Легко нажито, легко прожито.
Одного взгляда на вальсирующую карусель было достаточно, чтобы у инспектора закружилась голова. Стоит ли за то, чтобы вам перетряхнули внутренности, платить такие деньжищи? Впрочем, если вы страдаете морской болезнью, но все-таки деньги жгут ваш карман, можете прокатиться на “американских горках”.
Он смотрел, как кабинка в форме лодочки замедляет ход, останавливается, затем рывком возобновляет движение и снова замирает, позволяя бледным пассажирам сойти на дощатую платформу. Все для почтеннейшей публики!
Он вздрогнул. Кругом не происходило ничего подозрительного, но у него возникло чувство, которое помогало ему несколько раз в жизни, — так называемое “шестое чувство”. Хотя, возможно, то была не интуиция, а тревога, ощущение, будто кто-то следит за вами. И не просто зевака (держу пари, этот парень — полицейский, хоть и вырядился в штатское!), а злоумышленник, прожигающий вас взглядом, как лазером.
В первый же год службы это чувство спасло Ленденнингу жизнь. Он привык полагаться на дарованную ему природой “внутреннюю сигнализацию”.
Пройдя еще несколько ярдов, он остановился и медленно, чтобы не спугнуть соглядатая, стал поворачиваться. Тревога росла. В чем дело, черт побери? Его взгляд задержался на палатке, где несколько посетителей безуспешно метали кольцо (слишком велики крючья, слишком пружинисты резиновые кольца — разумеется, не случайно), затем переместился на двух юнцов, как пить дать, участвовавших в недавнем побоище. Юнцы смотрели в его сторону, но сразу отвели глаза. Они тут ни при чем, понял Ленденнинг. ПОТОМУ ЧТО ПО СПИНЕ ВСЕ ЕЩЕ БЕГАЮТ МУРАШКИ.
Он поворачивался, взглядом выхватывая из толпы то одного, то другого человека. И вдруг застыл, даже сердце замерло на миг. С карусели на него огромными немигающими желтыми глазами взирал деревянный зверь — жуткая пародия на коня. Копыта, вознесенные над землей, словно в неистовом порыве сбросить седока, разлет гривы, свирепый оскал — все подчеркивало его неукротимость. Это не просто конь, сообразил Ленденнинг, а мустанг, любимая порода диких воинов Северной Америки.
Глаза коня следили за ним, обжигая первобытной ненавистью. “Да ты просто спятил, — упрекнул себя Ленденнинг, — если шарахаешься от карусельной лошадки”. Он обнаружил, что дрожит, сердце бешено колотится, и не хватает воздуха. Ему стало стыдно — но стыд не вытеснил страха. Мустанг выглядел живым, ноздри его раздувались, зубы сверкали. Он шевелился! Ленденнинг попытался убедить себя, что это иллюзия: просто мотор включен, и поворотный круг подрагивает. Он нервно рассмеялся, но это не помогло. Невозможно было оторваться от желтых глаз, и полицейский втянул голову в плечи — на его месте вы поступили бы так же. Хотя, возможно, вы бы даже не заметили пронизывающего взгляда деревянного скакуна, ведь для вас он — всего-навсего посадочное место, за которое вы платите двадцать пять пенсов и которое покидаете, как только останавливается карусель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Побледневшая Ровена со слезами на глазах следила за “скорой”, пока та не скрылась в аркаде аттракционов. Девочка задрожала, прижимая куклу к мокрой щеке.
Что-то случилось. Что-то очень плохое. Об этом сказал Куколка, уводя Ровену от индейского костра. Надо во что бы то ни стало увидеться с Джейн.
Ровене казалось, что Джейн зовет ее.
— Инспектор, даю слово, что никто из моих людей не виноват в смерти вашего констебля. — Джекоб Шэфер опять попытался раскурить изжеванный окурок сигары, с такой силой втягивая воздух, что табак шипел, как сырая стружка.
— Это очень смелое утверждение, мистер Шэфер. — Полнеющий человек с редкими волосами не скрывал презрения к обслуге ярмарки. Эти грязные бродяги только тем и заняты, что дурят публику и доставляют полиции лишние хлопоты. А Шэфер — настоящий паук, сидит в углу и плетет паутину… — Минуту назад вы заявили, что здесь десятки сезонных рабочих, многих из них вы прежде в глаза не видели. Даже фамилий не знаете.
— Народ на ярмарке честный, — упорствовал Шэфер с высокомерием в голосе. — Я среди них почти всю жизнь прожил, кому их знать, как не мне? И вообще, что ваш офицер делал в “комнате смеха”? Ведь это, между прочим, вторжение на частную территорию.
— Он осматривал ярмарку по моему приказу. В понедельник здесь была драка, а теперь еще убийство, и впредь мы будем очень внимательно следить за вашим поведением. Но вернемся к делу. Констебль Эндрюс избит дубинкой до смерти. “Комната смеха” похожа на скотобойню. Тридцать лет служу в полиции, но еще ни разу не видел такого зверства. Самое удивительное, что преступник не оставил ни единого следа, кроме трупа. Это выглядит такой же нелепостью, как ваши кривые зеркала.
Шэфер оставил окурок в покое. Блеск тревоги исчез из его глаз.
— Виноват, инспектор, но я ничем не могу помочь. Мне тоже невдомек, как это случилось.
— Мы выясним, — пообещал детектив, не испытывая той уверенности, что звучала в его голосе. — Не сомневайтесь, я найду убийцу. Пусть не сразу, но найду. Даже если придется разобрать ярмарку по досочке и двадцать раз допросить каждого работника.
— Это пожалуйста. — Высокомерие, гнев против гнева. — Поступайте, как знаете, инспектор. А мы тем временем будем делать свое дело.
— От вас я ничего другого не ожидал. — Старший инспектор Ленденнинг презрительно скривил губы.
Он вышел под дождь, поднял воротник уже пропитанного влагой плаща и остановился, оглядываясь. Непогода остудила энтузиазм курортников, но, разумеется, не тех, что пришли на ярмарку. Возле “комнаты смеха”, обнесенной веревочным барьером, теснились зеваки. Полицейский выругался про себя: он презирал этих людей. Их хлебом не корми — дай позубоскалить над чужим несчастьем. Больше всего на свете они любят глазеть на трупы и кровь.
Ленденнинг повернулся и зашагал в обратном направлении; его глаза цвета стали не упускали ничего. В ушах гремела отвратительная музыка, и он подумал: нельзя ли ее прекратить? Ведь должен быть в этом городе закон, запрещающий превышать определенный уровень шума в общественных местах. Навести справки можно в любую минуту, но не время заниматься пустяками. Прежде всего надо разыскать убийцу. Подчиненные Ленденнинга, если потребуется, готовы работать круглые сутки, потому что погиб офицер полиции.
Бродя по ярмарке, он осматривал все подряд, поскольку не знал толком, что надеется найти. У каждого аттракциона толпились бездельники. Покататься на автомобильчике с резиновым бампером стоит семьдесят пять пенсов, причем, сколько времени — не оговорено. Оставлено на усмотрение служителя. Людей дурят тысячами, а им, похоже, все равно. Легко нажито, легко прожито.
Одного взгляда на вальсирующую карусель было достаточно, чтобы у инспектора закружилась голова. Стоит ли за то, чтобы вам перетряхнули внутренности, платить такие деньжищи? Впрочем, если вы страдаете морской болезнью, но все-таки деньги жгут ваш карман, можете прокатиться на “американских горках”.
Он смотрел, как кабинка в форме лодочки замедляет ход, останавливается, затем рывком возобновляет движение и снова замирает, позволяя бледным пассажирам сойти на дощатую платформу. Все для почтеннейшей публики!
Он вздрогнул. Кругом не происходило ничего подозрительного, но у него возникло чувство, которое помогало ему несколько раз в жизни, — так называемое “шестое чувство”. Хотя, возможно, то была не интуиция, а тревога, ощущение, будто кто-то следит за вами. И не просто зевака (держу пари, этот парень — полицейский, хоть и вырядился в штатское!), а злоумышленник, прожигающий вас взглядом, как лазером.
В первый же год службы это чувство спасло Ленденнингу жизнь. Он привык полагаться на дарованную ему природой “внутреннюю сигнализацию”.
Пройдя еще несколько ярдов, он остановился и медленно, чтобы не спугнуть соглядатая, стал поворачиваться. Тревога росла. В чем дело, черт побери? Его взгляд задержался на палатке, где несколько посетителей безуспешно метали кольцо (слишком велики крючья, слишком пружинисты резиновые кольца — разумеется, не случайно), затем переместился на двух юнцов, как пить дать, участвовавших в недавнем побоище. Юнцы смотрели в его сторону, но сразу отвели глаза. Они тут ни при чем, понял Ленденнинг. ПОТОМУ ЧТО ПО СПИНЕ ВСЕ ЕЩЕ БЕГАЮТ МУРАШКИ.
Он поворачивался, взглядом выхватывая из толпы то одного, то другого человека. И вдруг застыл, даже сердце замерло на миг. С карусели на него огромными немигающими желтыми глазами взирал деревянный зверь — жуткая пародия на коня. Копыта, вознесенные над землей, словно в неистовом порыве сбросить седока, разлет гривы, свирепый оскал — все подчеркивало его неукротимость. Это не просто конь, сообразил Ленденнинг, а мустанг, любимая порода диких воинов Северной Америки.
Глаза коня следили за ним, обжигая первобытной ненавистью. “Да ты просто спятил, — упрекнул себя Ленденнинг, — если шарахаешься от карусельной лошадки”. Он обнаружил, что дрожит, сердце бешено колотится, и не хватает воздуха. Ему стало стыдно — но стыд не вытеснил страха. Мустанг выглядел живым, ноздри его раздувались, зубы сверкали. Он шевелился! Ленденнинг попытался убедить себя, что это иллюзия: просто мотор включен, и поворотный круг подрагивает. Он нервно рассмеялся, но это не помогло. Невозможно было оторваться от желтых глаз, и полицейский втянул голову в плечи — на его месте вы поступили бы так же. Хотя, возможно, вы бы даже не заметили пронизывающего взгляда деревянного скакуна, ведь для вас он — всего-навсего посадочное место, за которое вы платите двадцать пять пенсов и которое покидаете, как только останавливается карусель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59