Вы утверждаете, что убийство заказное, так почему вы ищете исполнителя здесь, среди нас? Человек тихо пришел, сделал дело, тихо ушел. Ищи-свищи!
– Станислав Юрьевич, – устало проговорил Туровский – – Я уже наслушался подобных теорий. И мне надоело, что вы уводите разговор в сторону. Извольте отвечать по существу. Тот вздохнул.
– Ну ладно, я выходил из номера. Игорь – мужик неплохой, знаете, но какой-то заторможенный. Слова не вытянешь. Эх, знал бы, во что вляпаюсь…
Он сделал паузу и доверительно заглянул в глаза собеседнику.
– Послушайте. Люди приезжают в санаторий отдохнуть. Поправить здоровье. Мне доктор велел больше гулять и чтоб положительные эмоции, мать их.
«Ясно», – подумал Туровский и спросил:
– Имя, фамилия женщины.
Козаков будто натолкнулся на невидимую стену.
– Не понял. Вы о чем?
– Ну, о женщине, которая дарит вам положительные эмоции.
– Гм… Видите ли, как бы вам объяснить… Она в некотором роде несвободна. Замужем то есть.
– Я не из полиции нравов. Я расследую убийство.
– Я к этому никаким боком, – быстро сказал Козаков. – Я тех двух женщин видел только мельком, в холле, когда их оформлял дежурный. Еще обратил внимание, что они были почти без вещей.
– И рассказали о своем наблюдении Колесникову?
Козаков посмотрел с недоумением. Потом искра понимания мелькнула в круглых глазах-буравчиках.
– Да нет, что вы… Подозревать Игорька! Он тихоня и мухи не обидит. Его, кроме дощечек с письмена ми, ничто не трогает.
– Вы долго отсутствовали?
– Минут двадцать – полчаса.
– Где был Игорь в это время?
– Не знаю. Сказал, что сидел за столом, работал. Ах, черт! У нас ведь у обоих нет алиби.
– Ну так постарайтесь, чтобы у вас оно было, – сухо сказал Сергей Павлович. – Где живет ваша знакомая?
Козаков покраснел, как школьник, которого застали за разглядыванием порнографического журнала, иткнул пальцем в потолок.
– Только, сами понимаете… Рыцарь из меня хреновый, но и… Короче, если дойдет дело до суда – я ото всего отопрусь.
– До суда ещё дожить надо, – обнадежил его Туровский. И посмотрел в глаза собеседнику, не без удовольствия заметив там уже не испуг, а самый натуральный суеверный страх.
– Вы думаете…
– Убийца в санатории, он – один из вас. И чем быстрее я здесь разберусь, тем быстрее и легче все кончится. Вы сразу поднялись к Кларовой, как только вышли из своего номера?
– Собственно, да, сразу.
– Даша присутствовала?
Он наморщил лоб.
– Они прибежали с подружкой позже… На нас с Ниной… с Ниной Васильевной они внимания не обратили, все пытались поделить какую-то игрушку,
«А Света про визит Козакова не рассказала, – вспомнил Туровский. – А я её, собственно, и не спрашивал. Поинтересовался только, кого она видела в коридоре (никого не видела, Борис Анченко в этот момент находился в номере у Тамары с Наташей, относил завтрак)».
– Что было потом?
– Ничего. Подружка эта почти сразу ушла. Нина хотела отправить с ней и Дашу, но та что-то закапризничала. Дети, одно слово. Тринадцать лет – самый не управляемый возраст.
– Вы давно познакомились с Козаковым?
Нина Васильевна лишь зябко повела плечами, укрытыми цветастой шалью.
– Около года.
– Ваш муж… Он ни о чем не догадывается?
– Бросьте вы, – хрипло сказала она. – Догадывается, не догадывается… Он купил меня когда-то, как дорогую игрушку. И уверен, что я буду благодарна ему по гроб жизни. А моя душа, то, что у меня внутри, его никогда не интересовало.
– А Даша?
– Не знаю. – Она помолчала, словно собираясь с мыслями. – Я всегда стремилась дать ей все, что могу. Чтобы она не нуждалась никогда и ни в чем. Но в последнее время она сделалась слишком уж нервной… Иногда злой. Впрочем, вам это ни к чему.
– Вы водили Дашу к врачу?
Лицо Кларовой вдруг исказилось, будто поплыло. Глаза набухли, и Туровский неожиданно разглядел то, чего не замечал раньше: перед ним простая несчастная женщина, каких на Руси… Ну да, конечно, боль у всех разная, иные, узнав бы, посмеялась: мне бы ваши проблемы, тут жрать нечего…
– Она никогда не принимала наркотики?
– Вы что, – взвизгнула Нина Васильевна. – Ей только тринадцать!
– Да или нет?
– Я выбросила эту мерзость. Сразу, как только увидела.
– И не стали об этом распространяться, – утвердительно сказал Туровский.
Нина Васильевна куталась в свою шаль, будто ей было холодно. Длинные холеные пальцы нервно подрагивали, когда она поднесла сигарету к губам, подведенным темной помадой.
– Для мужа огласка означала бы смерть. Вы пони маете? Для него карьера – единственный бог. Ей одной он поклоняется.
– Вы любите его?
– Представьте, да. И не хочу терять.
– А как же «он купил меня, как игрушку»?
– Вам не понять.
– Тогда что вас связывает с Козаковым?
– Я греюсь возле него, как у камина. – Кларова чуть улыбнулась. – Удобно, ни к чему не обязывает. По крайней мере, он воспринимает наши отношения именно так. Я надоем ему – рядом будет греться другая.
– А вы?
– А я женщина! Мне тридцать шесть, я даже бабьего века ещё не прожила.
Она отвернулась к окну. Там, внизу, Даша слегка надменно беседовала с каким-то юным аборигеном. Кажется, демонстрировала ему свои золотые «всамделишные» часики. Нина Васильевна чуть вздрогнула. Она к аборигенам относилась отрицательно. И девочка Света мгновенно и безапелляционно была отнесена к той же категории, несмотря на то, что жила не здесь, а на том берегу… Папа инженер, мама технолог, сама «дудит» на флейте, и прикид, как у малолетки. И даже укоризненное «брала бы пример…» прозвучало так, что дураку было ясно: пример брать не следует.
– В вас чувствуется какая-то одержимость, – глухо произнесла Нина Васильевна, по-прежнему наблюдая в окно за дочерью (в стекле на фоне берез, уже начинающих желтеть, отразилось её лицо в обрамлении иссиня-черных волос – бледное, с полными чувственными губами). – Мне казалось, что люди, работающие в вашем ведомстве, к смерти должны относиться… Непредвзято, что ли. Не имея права ни на что личное.
– А вы считаете, что за моей одержимостью стоят личные мотивы?
– Чаше всего так и бывает… Трудно представить, что вами руководит одно лишь служебное рвение. Вы рано или поздно привыкаете… Становитесь жестче и циничнее. Вы не обиделись?
– Считайте меня жестким циником.
– Нет, нет, – живо возразила она. – Я же сказала: вы одержимый. Я бы предположила, что у вас убили родных или любимую женщину… Ох, простите. Я, кажется, угадала.
– Мы не были с ней близки, если вас это интересует, – зачем-то сказал Туровский.
– Все равно. Все равно это больно. Нелепо.
Она закрыла лицо ладонями.
– Страшно!
Страшно. Сергей Павлович закрыл глаза. В затылок кольнуло чем-то острым и раскаленным. Он глубоко вздохнул, стараясь унять боль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
– Станислав Юрьевич, – устало проговорил Туровский – – Я уже наслушался подобных теорий. И мне надоело, что вы уводите разговор в сторону. Извольте отвечать по существу. Тот вздохнул.
– Ну ладно, я выходил из номера. Игорь – мужик неплохой, знаете, но какой-то заторможенный. Слова не вытянешь. Эх, знал бы, во что вляпаюсь…
Он сделал паузу и доверительно заглянул в глаза собеседнику.
– Послушайте. Люди приезжают в санаторий отдохнуть. Поправить здоровье. Мне доктор велел больше гулять и чтоб положительные эмоции, мать их.
«Ясно», – подумал Туровский и спросил:
– Имя, фамилия женщины.
Козаков будто натолкнулся на невидимую стену.
– Не понял. Вы о чем?
– Ну, о женщине, которая дарит вам положительные эмоции.
– Гм… Видите ли, как бы вам объяснить… Она в некотором роде несвободна. Замужем то есть.
– Я не из полиции нравов. Я расследую убийство.
– Я к этому никаким боком, – быстро сказал Козаков. – Я тех двух женщин видел только мельком, в холле, когда их оформлял дежурный. Еще обратил внимание, что они были почти без вещей.
– И рассказали о своем наблюдении Колесникову?
Козаков посмотрел с недоумением. Потом искра понимания мелькнула в круглых глазах-буравчиках.
– Да нет, что вы… Подозревать Игорька! Он тихоня и мухи не обидит. Его, кроме дощечек с письмена ми, ничто не трогает.
– Вы долго отсутствовали?
– Минут двадцать – полчаса.
– Где был Игорь в это время?
– Не знаю. Сказал, что сидел за столом, работал. Ах, черт! У нас ведь у обоих нет алиби.
– Ну так постарайтесь, чтобы у вас оно было, – сухо сказал Сергей Павлович. – Где живет ваша знакомая?
Козаков покраснел, как школьник, которого застали за разглядыванием порнографического журнала, иткнул пальцем в потолок.
– Только, сами понимаете… Рыцарь из меня хреновый, но и… Короче, если дойдет дело до суда – я ото всего отопрусь.
– До суда ещё дожить надо, – обнадежил его Туровский. И посмотрел в глаза собеседнику, не без удовольствия заметив там уже не испуг, а самый натуральный суеверный страх.
– Вы думаете…
– Убийца в санатории, он – один из вас. И чем быстрее я здесь разберусь, тем быстрее и легче все кончится. Вы сразу поднялись к Кларовой, как только вышли из своего номера?
– Собственно, да, сразу.
– Даша присутствовала?
Он наморщил лоб.
– Они прибежали с подружкой позже… На нас с Ниной… с Ниной Васильевной они внимания не обратили, все пытались поделить какую-то игрушку,
«А Света про визит Козакова не рассказала, – вспомнил Туровский. – А я её, собственно, и не спрашивал. Поинтересовался только, кого она видела в коридоре (никого не видела, Борис Анченко в этот момент находился в номере у Тамары с Наташей, относил завтрак)».
– Что было потом?
– Ничего. Подружка эта почти сразу ушла. Нина хотела отправить с ней и Дашу, но та что-то закапризничала. Дети, одно слово. Тринадцать лет – самый не управляемый возраст.
– Вы давно познакомились с Козаковым?
Нина Васильевна лишь зябко повела плечами, укрытыми цветастой шалью.
– Около года.
– Ваш муж… Он ни о чем не догадывается?
– Бросьте вы, – хрипло сказала она. – Догадывается, не догадывается… Он купил меня когда-то, как дорогую игрушку. И уверен, что я буду благодарна ему по гроб жизни. А моя душа, то, что у меня внутри, его никогда не интересовало.
– А Даша?
– Не знаю. – Она помолчала, словно собираясь с мыслями. – Я всегда стремилась дать ей все, что могу. Чтобы она не нуждалась никогда и ни в чем. Но в последнее время она сделалась слишком уж нервной… Иногда злой. Впрочем, вам это ни к чему.
– Вы водили Дашу к врачу?
Лицо Кларовой вдруг исказилось, будто поплыло. Глаза набухли, и Туровский неожиданно разглядел то, чего не замечал раньше: перед ним простая несчастная женщина, каких на Руси… Ну да, конечно, боль у всех разная, иные, узнав бы, посмеялась: мне бы ваши проблемы, тут жрать нечего…
– Она никогда не принимала наркотики?
– Вы что, – взвизгнула Нина Васильевна. – Ей только тринадцать!
– Да или нет?
– Я выбросила эту мерзость. Сразу, как только увидела.
– И не стали об этом распространяться, – утвердительно сказал Туровский.
Нина Васильевна куталась в свою шаль, будто ей было холодно. Длинные холеные пальцы нервно подрагивали, когда она поднесла сигарету к губам, подведенным темной помадой.
– Для мужа огласка означала бы смерть. Вы пони маете? Для него карьера – единственный бог. Ей одной он поклоняется.
– Вы любите его?
– Представьте, да. И не хочу терять.
– А как же «он купил меня, как игрушку»?
– Вам не понять.
– Тогда что вас связывает с Козаковым?
– Я греюсь возле него, как у камина. – Кларова чуть улыбнулась. – Удобно, ни к чему не обязывает. По крайней мере, он воспринимает наши отношения именно так. Я надоем ему – рядом будет греться другая.
– А вы?
– А я женщина! Мне тридцать шесть, я даже бабьего века ещё не прожила.
Она отвернулась к окну. Там, внизу, Даша слегка надменно беседовала с каким-то юным аборигеном. Кажется, демонстрировала ему свои золотые «всамделишные» часики. Нина Васильевна чуть вздрогнула. Она к аборигенам относилась отрицательно. И девочка Света мгновенно и безапелляционно была отнесена к той же категории, несмотря на то, что жила не здесь, а на том берегу… Папа инженер, мама технолог, сама «дудит» на флейте, и прикид, как у малолетки. И даже укоризненное «брала бы пример…» прозвучало так, что дураку было ясно: пример брать не следует.
– В вас чувствуется какая-то одержимость, – глухо произнесла Нина Васильевна, по-прежнему наблюдая в окно за дочерью (в стекле на фоне берез, уже начинающих желтеть, отразилось её лицо в обрамлении иссиня-черных волос – бледное, с полными чувственными губами). – Мне казалось, что люди, работающие в вашем ведомстве, к смерти должны относиться… Непредвзято, что ли. Не имея права ни на что личное.
– А вы считаете, что за моей одержимостью стоят личные мотивы?
– Чаше всего так и бывает… Трудно представить, что вами руководит одно лишь служебное рвение. Вы рано или поздно привыкаете… Становитесь жестче и циничнее. Вы не обиделись?
– Считайте меня жестким циником.
– Нет, нет, – живо возразила она. – Я же сказала: вы одержимый. Я бы предположила, что у вас убили родных или любимую женщину… Ох, простите. Я, кажется, угадала.
– Мы не были с ней близки, если вас это интересует, – зачем-то сказал Туровский.
– Все равно. Все равно это больно. Нелепо.
Она закрыла лицо ладонями.
– Страшно!
Страшно. Сергей Павлович закрыл глаза. В затылок кольнуло чем-то острым и раскаленным. Он глубоко вздохнул, стараясь унять боль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107