Много веков продолжался поединок. Лился с неба огонь, выжигая все живое и неживое, вспенивались и закипали реки, рушились и обращались в пыль горы… Наконец Самантабхара выбил оружие из рук сына и уже собрался было заколоть непутевое чадо, но Кунту Бзанг взмолилась о прощении, упав перед ним на колени. Тогда могучий Небесный Отец схватил Дре-Кханга и бросил вниз, в темную подземную пещеру, где обитали злые силы. И мать Земли залилась слезами о своем сыне-предателе, и её слезы напоили сухие русла рек и морей. И получилась вода.
Давно это было. Разрушится монастырь Шаругон, полетит над Землей трехцветная ступа и рассыплется в прах. Смешаются воедино, три цвета, три обители, и не станет мира.
Но это будет ещё не скоро.
– Далеко еще?
– Не очень. Ты устал?
– Я больше ездил на повозке и верхом, чем ходил на собственных ногах.
Чонг хмыкнул в ответ. Их путь пролегал едва заметной тропкой среди нагромождения заснеженных валунов, а иногда совсем терялся, и тогда приходилось полагаться только на свою память и чутье. Рана в плече от разбойничьей стрелы давала о себе знать, и Чонг время от времени останавливался, закрывал глаза и сосредоточивался, извлекая боль наружу, сужая её до размеров булавочной иголки и удерживая так, чтобы дать телу отдохнуть. Совсем избавиться от боли было невозможно. Он знал: стоит пойти вперед, и она опять проникнет внутрь, и тогда нужно будет просто терпеть и шагать. Что ж, видимо, Всемилостивый Будда вновь посылает ему испытание…
Пал-Сенг, тот юноша, которого он спас от разбойников, шел рядом. Рана на голове быстро затягивалась – не прошло и нескольких дней, проведенных ими в обители монахов, поклоняющихся Пяти Сестрам Дакиням.
– Ты что, умеешь врачевать? – спросил Чонг.
Парнишка осторожно потрогал макушку.
– Немного. Знаешь, всякое бывает в дороге: то лошадь укусит, то ногу поранишь о камень… Да на мне, как на собаке: заживает быстро.
Чонг-по невольно улыбнулся. Едва ли не самый молодой среди общины, он почувствовал себя старшим, ответственным за жизнь другого. Будто у него появился младший братик, любознательный, требующий внимания и заботы. И трудно, и одновременно радостно и светло, словно сам Будда прикоснулся к твоей груди, вселяя в душу тепло своего сердца. Пал-Сенг был зачарован красотой снежного королевства. Они забрались так высоко, что облака, редкие в это время, плавали внизу, у ног, и казались живыми, теплыми и пушистыми. Но это, конечно, был обман. Здесь не могло быть ничего пушистого и теплого. Даже солнце, ослепляющее своими лучами, не грело, так как греть было некого. Снежные Гималаи лежали перед ними во всем холодном и сказочном великолепии.
– Никогда не видел ничего подобного, – еле проговорил Пал-Сенг.
– Но ведь ты много путешествовал.
– Э, – махнул он рукой. – Это совсем другое. Вот чего я вдоволь насмотрелся – так это городов, базарных площадей, торговцев, сундуков с сокровищами… Я путешествовал только с караванами.
– И тебе не приходилось видеть горы?
– Почему? – смутился он. – Приходилось, конечно. Только снизу, из долины, или с перевалов. А тебе хотелось бы побывать в других странах? В тех, например, что лежат далеко на западе? Чонг пожал плечами.
– Я служитель Будды, – туманно сказал он.
Вскоре дорога пошла вниз. Пал-Сенг, уже начавший выдыхаться от лазания по кручам и от разреженности воздуха, немного повеселел. До долины было ещё далеко, но путники туда и не собирались. Их путь лежал южнее перевала Сангма, к берегам великого озера Тенгри, где стоял храм Вуда Майтрейи. Там же располагалась монашеская община, к которой принадлежал Чонг.
На горы спускались сумерки. Солнце склонялось все дальше к Западу, увеличиваясь в размерах и из раскаленно-белого превращаясь в желтое, затем оранжевое… А когда небо над вершинами вспыхнуло, орошая снежные шапки бледно-розовым пламенем, перед путниками наконец раскинулась гладь озера Тенгри, одного из трех великих озер, напоенных в стародавние времена чистейшей слезой матери Земли Кунту Бзанг.
– Замёрз? – спросил Чонг.
– Н-ничег-го, – заикаясь, ответил Пал-Сенг. Однако зубы его выбивали барабанную дробь. Меховая накидка с широким поясом потерялась, когда на караван сошла лавина, но солнце и быстрая ходьба целый день согревали и без того. Теперь же парнишка отчаянно мерз в тонком дорожном платье и с завистью глядел на Чонга, которому холод, казалось, был нипочем. Тот отдыхал, растянувшись на плоском камне, сбросив с плеч котомку и задумчиво глядя в предзакатное небо. Пал-Сенг посмотрел на его почерневшие на горном солнце руки, обвитые жгутами крепких мышц, и уважительно сказал:
– Ты сильный.
– Ты тоже не из слабых.
– Ну, – смутился Пал-Сенг, – я еле успевал за тобой всю дорогу.
– Но ведь успевал же. Я выглядел, пожалуй, гораздо хуже, когда учитель впервые взял меня с собой в горы.
– А кто твой учитель?
– Его зовут гуру Таши-Галла. Он настоятель храма, что на том берегу. Скажи, а у тебя есть родители?
Пал-Сенг вдруг замолчал, глядя куда-то вдаль, мимо собеседника.
– Я уже стал их забывать, – тихо признался он. – Помню только отца… Большого, сильного. Вот как ты.
Он доверчиво посмотрел в глаза Чонгу, и тот покраснел и буркнул:
– Скажешь тоже!
– Правда. Он никому не давал меня в обиду. – – Где же он сейчас?
– Он умер. И мать, и сестренка – все умерли в тот год, когда случилась большая засуха. А я, оставшись один, стал наниматься в торговые караваны.
Длинная узкая лодка с загнутым носом скользила в прозрачной воде. Впереди сидел Пал-Сенг, опасливо поглядывая на громадного барса, лежавшего у его ног. Впрочем, зверь не проявлял никаких признаков беспокойства. Он дремал, точь-в-точь как большая собака, положив голову на передние лапы. Чонг с широким веслом устроился на корме. Он не вынимал весло из воды, а поворачивал его влево-вправо плавными сильными движениями, и лодка шла вперед, разрезая ровной линией прозрачную гладь озера.
– Ленивый ты стал, Спарша, – проговорил он. – Ленивый и толстый. Скоро ты так разжиреешь, что сможешь охотиться только на лягушек в низинных болотах. Мог бы пробежаться по берегу, так нет же, полез в лодку, а она и без того тяжелая.
Спарша фыркнул в усы, совсем по-человечьи, и прикрыл мудрые желтые глаза. Говори, мол, говори. Я-то знаю, ты меня все равно любишь.
Вскоре лодка ткнулась носом в ровную каменную площадку посреди небольшого грота. На зеленоватых стенах колыхалось отражение воды, и тяжелые капли со звоном срывались с уступов вниз. А дальше по берегу уже неслось протяжное «бом-м-м…». Колокол храма созывал на вечернюю молитву.
Пал-Сенга приняли радушно. Жизнь в горной общине была тяжелой и суровой, как и все вокруг. Камни, снег, кое-где трава да чахлые деревца, прилепившиеся в расщелинах, куда разбойник-ветер когда-то занес их семена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Давно это было. Разрушится монастырь Шаругон, полетит над Землей трехцветная ступа и рассыплется в прах. Смешаются воедино, три цвета, три обители, и не станет мира.
Но это будет ещё не скоро.
– Далеко еще?
– Не очень. Ты устал?
– Я больше ездил на повозке и верхом, чем ходил на собственных ногах.
Чонг хмыкнул в ответ. Их путь пролегал едва заметной тропкой среди нагромождения заснеженных валунов, а иногда совсем терялся, и тогда приходилось полагаться только на свою память и чутье. Рана в плече от разбойничьей стрелы давала о себе знать, и Чонг время от времени останавливался, закрывал глаза и сосредоточивался, извлекая боль наружу, сужая её до размеров булавочной иголки и удерживая так, чтобы дать телу отдохнуть. Совсем избавиться от боли было невозможно. Он знал: стоит пойти вперед, и она опять проникнет внутрь, и тогда нужно будет просто терпеть и шагать. Что ж, видимо, Всемилостивый Будда вновь посылает ему испытание…
Пал-Сенг, тот юноша, которого он спас от разбойников, шел рядом. Рана на голове быстро затягивалась – не прошло и нескольких дней, проведенных ими в обители монахов, поклоняющихся Пяти Сестрам Дакиням.
– Ты что, умеешь врачевать? – спросил Чонг.
Парнишка осторожно потрогал макушку.
– Немного. Знаешь, всякое бывает в дороге: то лошадь укусит, то ногу поранишь о камень… Да на мне, как на собаке: заживает быстро.
Чонг-по невольно улыбнулся. Едва ли не самый молодой среди общины, он почувствовал себя старшим, ответственным за жизнь другого. Будто у него появился младший братик, любознательный, требующий внимания и заботы. И трудно, и одновременно радостно и светло, словно сам Будда прикоснулся к твоей груди, вселяя в душу тепло своего сердца. Пал-Сенг был зачарован красотой снежного королевства. Они забрались так высоко, что облака, редкие в это время, плавали внизу, у ног, и казались живыми, теплыми и пушистыми. Но это, конечно, был обман. Здесь не могло быть ничего пушистого и теплого. Даже солнце, ослепляющее своими лучами, не грело, так как греть было некого. Снежные Гималаи лежали перед ними во всем холодном и сказочном великолепии.
– Никогда не видел ничего подобного, – еле проговорил Пал-Сенг.
– Но ведь ты много путешествовал.
– Э, – махнул он рукой. – Это совсем другое. Вот чего я вдоволь насмотрелся – так это городов, базарных площадей, торговцев, сундуков с сокровищами… Я путешествовал только с караванами.
– И тебе не приходилось видеть горы?
– Почему? – смутился он. – Приходилось, конечно. Только снизу, из долины, или с перевалов. А тебе хотелось бы побывать в других странах? В тех, например, что лежат далеко на западе? Чонг пожал плечами.
– Я служитель Будды, – туманно сказал он.
Вскоре дорога пошла вниз. Пал-Сенг, уже начавший выдыхаться от лазания по кручам и от разреженности воздуха, немного повеселел. До долины было ещё далеко, но путники туда и не собирались. Их путь лежал южнее перевала Сангма, к берегам великого озера Тенгри, где стоял храм Вуда Майтрейи. Там же располагалась монашеская община, к которой принадлежал Чонг.
На горы спускались сумерки. Солнце склонялось все дальше к Западу, увеличиваясь в размерах и из раскаленно-белого превращаясь в желтое, затем оранжевое… А когда небо над вершинами вспыхнуло, орошая снежные шапки бледно-розовым пламенем, перед путниками наконец раскинулась гладь озера Тенгри, одного из трех великих озер, напоенных в стародавние времена чистейшей слезой матери Земли Кунту Бзанг.
– Замёрз? – спросил Чонг.
– Н-ничег-го, – заикаясь, ответил Пал-Сенг. Однако зубы его выбивали барабанную дробь. Меховая накидка с широким поясом потерялась, когда на караван сошла лавина, но солнце и быстрая ходьба целый день согревали и без того. Теперь же парнишка отчаянно мерз в тонком дорожном платье и с завистью глядел на Чонга, которому холод, казалось, был нипочем. Тот отдыхал, растянувшись на плоском камне, сбросив с плеч котомку и задумчиво глядя в предзакатное небо. Пал-Сенг посмотрел на его почерневшие на горном солнце руки, обвитые жгутами крепких мышц, и уважительно сказал:
– Ты сильный.
– Ты тоже не из слабых.
– Ну, – смутился Пал-Сенг, – я еле успевал за тобой всю дорогу.
– Но ведь успевал же. Я выглядел, пожалуй, гораздо хуже, когда учитель впервые взял меня с собой в горы.
– А кто твой учитель?
– Его зовут гуру Таши-Галла. Он настоятель храма, что на том берегу. Скажи, а у тебя есть родители?
Пал-Сенг вдруг замолчал, глядя куда-то вдаль, мимо собеседника.
– Я уже стал их забывать, – тихо признался он. – Помню только отца… Большого, сильного. Вот как ты.
Он доверчиво посмотрел в глаза Чонгу, и тот покраснел и буркнул:
– Скажешь тоже!
– Правда. Он никому не давал меня в обиду. – – Где же он сейчас?
– Он умер. И мать, и сестренка – все умерли в тот год, когда случилась большая засуха. А я, оставшись один, стал наниматься в торговые караваны.
Длинная узкая лодка с загнутым носом скользила в прозрачной воде. Впереди сидел Пал-Сенг, опасливо поглядывая на громадного барса, лежавшего у его ног. Впрочем, зверь не проявлял никаких признаков беспокойства. Он дремал, точь-в-точь как большая собака, положив голову на передние лапы. Чонг с широким веслом устроился на корме. Он не вынимал весло из воды, а поворачивал его влево-вправо плавными сильными движениями, и лодка шла вперед, разрезая ровной линией прозрачную гладь озера.
– Ленивый ты стал, Спарша, – проговорил он. – Ленивый и толстый. Скоро ты так разжиреешь, что сможешь охотиться только на лягушек в низинных болотах. Мог бы пробежаться по берегу, так нет же, полез в лодку, а она и без того тяжелая.
Спарша фыркнул в усы, совсем по-человечьи, и прикрыл мудрые желтые глаза. Говори, мол, говори. Я-то знаю, ты меня все равно любишь.
Вскоре лодка ткнулась носом в ровную каменную площадку посреди небольшого грота. На зеленоватых стенах колыхалось отражение воды, и тяжелые капли со звоном срывались с уступов вниз. А дальше по берегу уже неслось протяжное «бом-м-м…». Колокол храма созывал на вечернюю молитву.
Пал-Сенга приняли радушно. Жизнь в горной общине была тяжелой и суровой, как и все вокруг. Камни, снег, кое-где трава да чахлые деревца, прилепившиеся в расщелинах, куда разбойник-ветер когда-то занес их семена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107