Он бредил мечтами влюбленного розовыми, как щеки Доаны. За углами скользили нехорошие тени, однако священник не обращал на них внимания, он привык к гарантированной чудовищем безопасности. Ему хотелось думать только о внучке отца Луция. О ее прекрасной душе, величавой невозмутимости. Уж получше Серебра будет! Как только чудовище умудрялось жить с Гезой? Ведь это все равно что находиться в одной клетке с Хорогом!
Разумеется, чудовище все слышало и от услышанного загрустило.
«Мне конец. Все идет к тому, что он женится на этой девчонке с душой, умом и задом взрослой тетки. Ловко он устроится. Доана с удовольствием будет с ним нянчиться, лечить его укушенные ляжки, нарожает ему кучу детишек. А что? Священник — верная, уважаемая и всегда нужная профессия. Глядишь, со временем и я переборю свою гордыню и забуду о звездных дорогах, секретах счастья, поединках со смертью и прочих соблазнах вечности. Как там говорил местоблюститель? Утешать несчастных, а не соблазнять их. Значит, буду утешать. Пусть другие шастают по звездным путям, а я начну привыкать к Доане, учиться чмокать бандитов, читать проповеди и… спасать пьяных из луж…»
Рыскавший далеко впереди по всем курсам пьянчуга споткнулся и рухнул в глубокую лужу, уйдя в нее всей головой. Однако священнику не пришлось переходить на бег, нашелся добрый человек, который не дал захлебнуться бедняге. Шедший мимо молодой парень в светлом костюме выволок пьяницу на берег и захлопотал над ним, судя по всему, приводя того в чувство. Когда неслышной походкой священник приблизился к спасшему ближнего доброму человеку, тот рассовывал по своим карманам стэлсы и кошелек пьяницы.
— Отдай мне то, что ты взял. Я все видел, сын мой.
Резко развернувшись на голос за спиной, парень выхватил нож и тут же его спрятал. Затем пнул ногой замычавшего возмущенно пьянчугу и обаятельно улыбнулся. Он был красив, знал об этом и держался, что было редко для Настоящего, свободно.
— Я ведь только кошелек взял, можно сказать, благородно поступил, а ведь мог и не подходить к луже.
— Верни то, что взял, сын мой.
Парень перестал улыбаться, тупость священника ему быстро надоела.
— Я спас эту скотину, так пусть платит. Неужели не понятно? С дороги, святой отец!
Красавец двинул прямо на священника, видя перед собой идиота с глупыми и ласковыми глазами, а «идиот» видел не красавца, а урода, надувшегося от собственного «благородства». Еще бы! Он только обчистил человека. А ведь мог зарезать.
«Дай-ка я с ним поговорю», — попросило чудовище.
«Пожалуй», — не стал возражать священник.
И красавец со всего ходу уткнулся лицом в торец здоровенного бревна, каким он почувствовал выставленный кулак. За свою жизнь парень слышал много угроз, видел много неприятностей, но в глаза чудовища в чине визкапа он смотрел впервые.
— Выверни карманы, — приказало чудовище, а когда красавец дернулся за ножом, чудовище сломало ему палец, как спичку, и рявкнуло снова: — Я сказал: выверни карманы!
С искореженным болью лицом, косясь на торчащий сучком палец, парень швырнул под ноги стэлсы и кошелек.
— Подними и не думай хвататься за нож — сломаю руку, — не унималось чудовище, а когда тот поднял и отдал добычу, смилостивилось:
— Теперь иди.
В темноту переулков парень ушел со слезами на щеках. Он плакал от боли и от убожества этого мира, не оценившего его благородства. Священник тем временем пытался поднять пьянчугу, уговаривая того идти домой.
Следующие несколько суток Бруно шлифовал проповедь и ждал решения местоблюстителя. И священник, и чудовище знали: вот-вот будет сделан окончательный выбор между Настоящим и Будущим, между счастьем и борьбой.
Погожим золотым днем Бруно шагал на свою первую проповедь. Вышел он заранее, поэтому не торопился. Внимательно смотрел по сторонам, стараясь не попасть в многочисленные лужи и не запачкаться в толчее, ведь его путь пролегал мимо центральной базарной площади.
В воздухе жужжали и мотались изумрудные, величиной с наперсток мухи. На замусоренной автобусной остановке стоял новенький алюминиевый бидон и сиял маленьким солнцем. Навстречу Бруно, подпрыгивая, бежал мальчишка и орал во все горло:
Так испокон веков идет —
Дурак на новое клюет.
Закончив стишок, мальчишка тут же начинал выкрикивать его сначала.
Показался другой мальчишка, с не меньшим восторгом вопящий:
Наш мир устроен, видно, так —
Клюет на новое дурак.
Следом промчался еще один поэт со стишком на ту же тему:
Ослов пасут дубинкой,
А дураков новинкой!
— Рифмач, — пробормотал свяшенник и без колебаний свернул к базарной толпе, в которой начал высматривать своего друга.
Народ шумел вокруг транспаранта:
НОВАЯ СУПЕРНЮХАЧКА — ПРЯМО ИЗ БУДУЩЕГО! ДЕШЕВЛЕ НИГДЕ НЕ КУПИТЕ!
У торгашей, сидевших под ним, физиономии были самые кислые. Не повезло им сегодня. Хотели спокойно торгануть отравой, сваренной из отходов пропарушки — всегда найдутся любители дешевки, готовые купить за три гроша гнилое счастье, — но на беду явился на базар этот сумасшедший рифмоплет.
Священник протиснулся к самой лавке продавцов нюхачки. Перед ней, никого и ничего не замечая, расхаживал Килик и сыпал ядовитыми строфами. Четкие рифмы, как гвозди в мягкое дерево, входили в мозги слушателей, и те с готовностью ржали над любителями вонючей нюхачки, судя по бросовой цене, сваренной в каком-нибудь притоне Настоящего.
К прилавку подошел покупатель. Неуверенная улыбка, одежонка позапрошлого десятилетия — все в нем выдавало деревенщину.
Народ оживился.
— Давай, купи отравы. Из-за Стены она, будь уверен!
— Нюхай, деревня, занюханным станешь!
— А я думаю, от такой и блевануть можно. Наверняка туда и пыль пропарушки подмешана.
«Деревне» страшно хотелось поверить, что за гроши он может купить самую настоящую нюхачку из Будущего. В таком ярком, красивом пакете! Но рифмач выдал очередной издевательский стих, толпа с готовностью засмеялась, и «деревня» побрел в сторону.
Толпа торжествовала.
— А я думал: купит.
— Так дураку ясно — отрава.
— А крепкий наш стихоплет, тот, мордатый, хотел ему накостылять, да не вышло, отбился Рифмач!
Говоривший показал пальцем своему соседу на толстого торгаша, прикладывавшего к глазу мокрую тряпку. У самого Килика наполовину оторванный рукав рубашки болтался на уровне пояса, ухо рубиново светилось. И все-таки с кулаками был наш сатирик, если в одиночку смог отбиться от целой банды торгашей.
Упоенный успехом Килик продолжал жонглировать рифмами, а к нему уже подкрадывался один из продавцов нюхачки с ведром помоев в руке. Рифмачу на своей шкуре предстояло узнать подлый, переменчивый нрав толпы, которая сейчас смеется вместе с поэтом над ворьем, но, шлепнись поэт в грязь, она с удовольствием посмеется и над ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Разумеется, чудовище все слышало и от услышанного загрустило.
«Мне конец. Все идет к тому, что он женится на этой девчонке с душой, умом и задом взрослой тетки. Ловко он устроится. Доана с удовольствием будет с ним нянчиться, лечить его укушенные ляжки, нарожает ему кучу детишек. А что? Священник — верная, уважаемая и всегда нужная профессия. Глядишь, со временем и я переборю свою гордыню и забуду о звездных дорогах, секретах счастья, поединках со смертью и прочих соблазнах вечности. Как там говорил местоблюститель? Утешать несчастных, а не соблазнять их. Значит, буду утешать. Пусть другие шастают по звездным путям, а я начну привыкать к Доане, учиться чмокать бандитов, читать проповеди и… спасать пьяных из луж…»
Рыскавший далеко впереди по всем курсам пьянчуга споткнулся и рухнул в глубокую лужу, уйдя в нее всей головой. Однако священнику не пришлось переходить на бег, нашелся добрый человек, который не дал захлебнуться бедняге. Шедший мимо молодой парень в светлом костюме выволок пьяницу на берег и захлопотал над ним, судя по всему, приводя того в чувство. Когда неслышной походкой священник приблизился к спасшему ближнего доброму человеку, тот рассовывал по своим карманам стэлсы и кошелек пьяницы.
— Отдай мне то, что ты взял. Я все видел, сын мой.
Резко развернувшись на голос за спиной, парень выхватил нож и тут же его спрятал. Затем пнул ногой замычавшего возмущенно пьянчугу и обаятельно улыбнулся. Он был красив, знал об этом и держался, что было редко для Настоящего, свободно.
— Я ведь только кошелек взял, можно сказать, благородно поступил, а ведь мог и не подходить к луже.
— Верни то, что взял, сын мой.
Парень перестал улыбаться, тупость священника ему быстро надоела.
— Я спас эту скотину, так пусть платит. Неужели не понятно? С дороги, святой отец!
Красавец двинул прямо на священника, видя перед собой идиота с глупыми и ласковыми глазами, а «идиот» видел не красавца, а урода, надувшегося от собственного «благородства». Еще бы! Он только обчистил человека. А ведь мог зарезать.
«Дай-ка я с ним поговорю», — попросило чудовище.
«Пожалуй», — не стал возражать священник.
И красавец со всего ходу уткнулся лицом в торец здоровенного бревна, каким он почувствовал выставленный кулак. За свою жизнь парень слышал много угроз, видел много неприятностей, но в глаза чудовища в чине визкапа он смотрел впервые.
— Выверни карманы, — приказало чудовище, а когда красавец дернулся за ножом, чудовище сломало ему палец, как спичку, и рявкнуло снова: — Я сказал: выверни карманы!
С искореженным болью лицом, косясь на торчащий сучком палец, парень швырнул под ноги стэлсы и кошелек.
— Подними и не думай хвататься за нож — сломаю руку, — не унималось чудовище, а когда тот поднял и отдал добычу, смилостивилось:
— Теперь иди.
В темноту переулков парень ушел со слезами на щеках. Он плакал от боли и от убожества этого мира, не оценившего его благородства. Священник тем временем пытался поднять пьянчугу, уговаривая того идти домой.
Следующие несколько суток Бруно шлифовал проповедь и ждал решения местоблюстителя. И священник, и чудовище знали: вот-вот будет сделан окончательный выбор между Настоящим и Будущим, между счастьем и борьбой.
Погожим золотым днем Бруно шагал на свою первую проповедь. Вышел он заранее, поэтому не торопился. Внимательно смотрел по сторонам, стараясь не попасть в многочисленные лужи и не запачкаться в толчее, ведь его путь пролегал мимо центральной базарной площади.
В воздухе жужжали и мотались изумрудные, величиной с наперсток мухи. На замусоренной автобусной остановке стоял новенький алюминиевый бидон и сиял маленьким солнцем. Навстречу Бруно, подпрыгивая, бежал мальчишка и орал во все горло:
Так испокон веков идет —
Дурак на новое клюет.
Закончив стишок, мальчишка тут же начинал выкрикивать его сначала.
Показался другой мальчишка, с не меньшим восторгом вопящий:
Наш мир устроен, видно, так —
Клюет на новое дурак.
Следом промчался еще один поэт со стишком на ту же тему:
Ослов пасут дубинкой,
А дураков новинкой!
— Рифмач, — пробормотал свяшенник и без колебаний свернул к базарной толпе, в которой начал высматривать своего друга.
Народ шумел вокруг транспаранта:
НОВАЯ СУПЕРНЮХАЧКА — ПРЯМО ИЗ БУДУЩЕГО! ДЕШЕВЛЕ НИГДЕ НЕ КУПИТЕ!
У торгашей, сидевших под ним, физиономии были самые кислые. Не повезло им сегодня. Хотели спокойно торгануть отравой, сваренной из отходов пропарушки — всегда найдутся любители дешевки, готовые купить за три гроша гнилое счастье, — но на беду явился на базар этот сумасшедший рифмоплет.
Священник протиснулся к самой лавке продавцов нюхачки. Перед ней, никого и ничего не замечая, расхаживал Килик и сыпал ядовитыми строфами. Четкие рифмы, как гвозди в мягкое дерево, входили в мозги слушателей, и те с готовностью ржали над любителями вонючей нюхачки, судя по бросовой цене, сваренной в каком-нибудь притоне Настоящего.
К прилавку подошел покупатель. Неуверенная улыбка, одежонка позапрошлого десятилетия — все в нем выдавало деревенщину.
Народ оживился.
— Давай, купи отравы. Из-за Стены она, будь уверен!
— Нюхай, деревня, занюханным станешь!
— А я думаю, от такой и блевануть можно. Наверняка туда и пыль пропарушки подмешана.
«Деревне» страшно хотелось поверить, что за гроши он может купить самую настоящую нюхачку из Будущего. В таком ярком, красивом пакете! Но рифмач выдал очередной издевательский стих, толпа с готовностью засмеялась, и «деревня» побрел в сторону.
Толпа торжествовала.
— А я думал: купит.
— Так дураку ясно — отрава.
— А крепкий наш стихоплет, тот, мордатый, хотел ему накостылять, да не вышло, отбился Рифмач!
Говоривший показал пальцем своему соседу на толстого торгаша, прикладывавшего к глазу мокрую тряпку. У самого Килика наполовину оторванный рукав рубашки болтался на уровне пояса, ухо рубиново светилось. И все-таки с кулаками был наш сатирик, если в одиночку смог отбиться от целой банды торгашей.
Упоенный успехом Килик продолжал жонглировать рифмами, а к нему уже подкрадывался один из продавцов нюхачки с ведром помоев в руке. Рифмачу на своей шкуре предстояло узнать подлый, переменчивый нрав толпы, которая сейчас смеется вместе с поэтом над ворьем, но, шлепнись поэт в грязь, она с удовольствием посмеется и над ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79