— Волшебная, милок, волшебная. Лет семьсот тому назад ее мне Водяной подарил. На именины. А я запамятовала.
— Так что, — закончил мысль Баюн, — задумка эта ваша в бою против обычных смертных бесполезная, даже, можно сказать, опасная.
Санька глядел на эту в буквальном смысле свалившуюся с неба неожиданную подмогу, и у него началась тихая истерика. Он начал смеяться, сначала тихо, а затем все громче и громче. Яга с недоумением смотрела на него, силясь понять, что же такого смешного она сказала. Потом заулыбался сотник, и вот уже громовой хохот переполошил всю округу.
Успокоившись, Санька подошел к насупившейся Яге:
— Не переживай, все нормально. Это у меня так, с испугу. А твою «Асю» я перепрограммировал. Теперь это — чудо-оружие. Разит наповал. Можешь сама убедиться. Смотри, нету никого. Враг разбит и бежал.
— Пере… проро… что? — переспросила Яга.
— Не бери в голову, — усмехнулся герой дня. К нему вернулось его обычное расположение духа. — Баюн. Как там насчет былины? Тема моя, сочинение твое. Хотя былины пишут про тех, кто давно уже помер, а я еще вроде ничего, живой. И раз у нас такая компания подобралась, то, пожалуй, можно и к Берендею отправиться. О победе да о том, как вы нам помогали, рассказать.
Он так расхрабрился, что вскочил на коня, подбоченился и махнул рукой:
— Впрочем, я дорогу помню и один доберусь. Можете не торопиться, теперь-то уж точно никто не рискнет на меня напасть.
«Злодеев я разгромил, даже следа от них не осталось; теперь имею полное право на награду царскую и на заслуженный отдых, — гордо думал Санька, покачиваясь в седле. — И какой я все-таки молодец. Утер нос самому Кащею. Домой он меня, видите ли, не пустит. А я…»
Но, вспомнив начало сказки, молодец призадумался: отправляться назад, в свой мир, ему совершенно расхотелось. Гораздо заманчивее получить в подарок здесь какой-нибудь маленький замок на берегу озера или реки.
«Рыбалка, прогулочная яхта, теннисную площадку можно соорудить, — прикидывал он, мечтательно глядя вперед. — Каждое воскресенье с женой приемы устраивать будем. Кстати о жене. Пора бы в самом деле объясниться с Василисой. После всего, что я для ее отца сделал, она вообще не должна ни на кого обращать внимание: только на меня. Все-таки жаль, что со Злом окончательно покончено. Хорошо бы еще Разок спасти ее от какой-нибудь жуткой опасности. Еще один малюсенький подвиг, но на глазах у царевны».
И он представил, что будто осадили дворец самого царя.
«Врагов — тьма. А я весь в белом. Сижу. Нет. Весь в золотом — и стою. А стрелы — вжик-вжик. А я все равно стою на виду у всех. Василиса очень переживает. А неприятель стену проломал — и на штурм. Наших все меньше и меньше. А я, весь в золотом, царевну и царя обороняю. Нет. Лучше все-таки в белом. Меня ранят — и красное по белому. Эффектно смотрится. Ну, рана, конечно, не опасная, не мешает. Врагов навалил горы. Естественно, устал. Меч наполовину зазубрился. Чувствую — не справиться. Я и говорю: „Бегите, мол, царь-государь, да дочку захватите. Я вас прикрою“. А наших — уже никого. Народ в церкви закрылся. Молодухи, старики, дети малые. Крики, вопли. И вот уже ворота в церкви сорваны. Молодух поволокли. Ну, тут я. Насквозь раненный, но все еще живой. Вылетаю на центральный проспект, и с пулемета: тра-та-та-та-та… Всех враз. Берендей на шее висит, плачет. Нет. На шее Василиса висит, а царь рядышком стоит, корону предлагает. А я — по главной улице. На белом коне. Нет, черный цвет престижней. На вороном. Персональный битюг. Или скакун? Короче. Мне все в ноги — спаситель ты наш. Девки под руки с коня снимают, в хоромы ведут. А там уже Василиса…»
Санька ехал и рисовал себе встречу с царевной, непроизвольно подгоняя коня. Он так был занят своими мыслями, что совершенно позабыл все предупреждения воеводы, и то, что затем произошло, стало для молодца неприятным сюрпризом. О том, что будет в хоромах, помечтать не дали.
Из леса на дорогу вывалились с десяток человек и молча окружили парнишку. Он не успел даже удивиться, как вся эта толпа разом навалилась на него и стащила на землю. Двинуть коленом одному да заехать в лицо локтем другому — вот и все, на что он оказался способен. А потом, элементарно, не хватило кислороду, и соображать он начал только перед массивными резными дверями.
От хорошего пинка в спину пленник влетел в огромный зал, владелец которого явно хотел всех поразить великолепием своего жилища. Но со вкусом он явно был не в ладах, и дворец напоминал огромную антикварную лавку. В глазах просто рябило от обилия массивных, дорогих, ярко блестящих вещей.
Но все эти мысли моментально вылетели у молодца из головы, как только он увидел хозяина замка. На троне, небрежно развалившись, сидел двухголовый Змей. С огромным брюхом, тонким, как у крысы, хвостом и тупейшим выражением на обеих мордах.
— Здравствуй, дружок, — ласково начал Змей. — Каким это ветром занесло тебя в мой дворец?
— Какой ветер… — Санька хотел разразиться гневной тирадой, но мысли у него путались, вдобавок ко всему раздававшееся под самым ухом сопение выводило его из себя. Он развернулся, чтобы отпихнуть наглеца, да так с открытым ртом и замер. Затем медленно закрыл рот и поежился. Ему вдруг стало очень холодно.
Вокруг стояли двухголовые. Только вот если с одной головой у всех было все в порядке, то вторые головы у многих были явно не в себе. А у некоторых они вообще не подавали признаков жизни.
— Любуешься? — благодушно поинтересовался Змей.
— А чего это они все у вас, — Санька замялся, — какие то не такие?
— Замечательные. Как и все остальное в нашем царстве-государстве, — дружелюбно пояснила одна голова. — Нас, двухголовых, всегда притесняли, дразнили. Дядя наш, Змей Горыныч, в черном теле держал. Все запрещал. Ни тебе съесть кого, ни деревеньку подпалить. Зато Берендеево хулиганье, другого слова не скажешь, дружину богатырей-любителей организовали. Первым пунктом — поединок со Змеем, то есть со мной. Тоска. Никто не любит. Совершенно некуда податься. Вот мы и решили свое царство по своему разумению устроить.
— Суверенитет себе добыли, — догадался Санька.
— Обзывается, — обиделась другая голова. — Будешь хамить — в момент съем.
— Я не обзываюсь, а в том смысле, что вы теперь сами себе голова. Вернее, головы.
— Точно. — Вторая голова слегка успокоилась. — Мы теперь сами по себе. Что хотим, то и делаем.
— И никто нам не указ, — неожиданно взвизгнула первая голова. — Землицы вот тоже себе отрезали. Нашей, между прочим, землицы. Мы над ней с незапамятных времен летаем. — Голос Змея снова сорвался.
— И живем мы теперь по своим законам, — снова вступила в разговор вторая голова.
И тут обе головы наперебой стали рассказывать и доказывать, что с ними поступали нечестно, даже, можно сказать, безнравственно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90