Иногда монахини приносили им на обед мертвых грызунов. Сестры приходили сюда с босыми ногами. Вера защищала их от укусов.
Открылась маленькая калитка. Тирцея, старая служанка, превозмогая страх, осторожно шла вперед. Ее сопровождала одна из старших монахинь, которая держала фонарь и вела ее как слепую. «Нет, я не смогу, — бормотала пожилая женщина, останавливаясь после каждого шага. — Я не смогу». Но она шла, и потревоженные змеи свистели ей вслед, иногда делая стойку и гипнотизируя ее своим мерным покачиванием. Она шла, и они не трогали ее. Опустив голову и сложив руки, сестра Наджа ждала у зарослей папоротника. Услышав, что та уже близко, она не подняла головы. Не считала себя вправе. Старшая монахиня растворилась в темноте, оставив женщин наедине.
— Мы в змеином саду, — прошептала Наджа. — Сюда приходят те, кто ищет надежду и не находит ее.
— Ужасное место, — ответила Тирцея — это были ее первые слова за двадцать лет.
— Потому что оно заброшено. Тут живут одни змеи. Но тебе нечего бояться. Они тебя не тронут.
Пожилая служанка с испуганным видом огляделась.
— Чего вы от меня хотите? Я думала, мы больше не увидимся.
— Я тоже так думала. Но обстоятельства изменились.
— Обстоятельства?
Монахиня глубоко вздохнула.
— Мне нужно попросить тебя об услуге, Тирцея.
Служанка не ответила.
— Конечно, ты имеешь полное право отказать мне. Если ты откажешь, значит, такова воля Единственного. Значит, чудес не бывает.
Тирцея подняла глаза. Бесконечные стены с узкими просветами. В саду было темно, как на дне колодца. А вокруг нее шуршали папоротники, и она представляла змей — сотни, тысячи змей. Порыв ледяного ветра ворвался в сад.
— Говорите, — сказала она. — Говорите быстро.
— Да благословит тебя Единственный, Тирцея.
Старая служанка помотала головой; ее сердце пронзила острая боль.
Сестра Наджа схватила ее за плечи.
— Он вернулся, понимаешь? Человек, о котором я тебе говорила. Тириус Бархан. Он вернулся.
— Что?
— Это он.
— Кто он?
— Лайшам.
Тирцея невольно вздрогнула. Она слыхала о Лайшаме: она не знала точно, кто он, но слышала его историю; это ведь вождь варваров, верно?
— Лайшам, — повторила Наджа. — Да, это он.
— О, Святое Сердце, — проговорила служанка, поднося руку ко рту.
— Я в этом уверена, — сказала монахиня. — Тирцея, вот моя просьба. Я хочу, чтобы ты отправилась к Лайшаму. Я хочу, чтобы ты рассказала ему — сама знаешь, что. Я хочу, чтобы он пришел повидаться со мной. Не знаю, что он сейчас замыслил, но я должна с ним поговорить. Говорят, что он велел собрать на площади всех девушек города.
— Девушек…
— Мне хочется верить, что он поступит так, как велит ему сердце, Тирцея. Но он столько выстрадал, что может… может приказать их всех убить.
— О, Святое Сердце, — снова сказала Тирцея. — Не знаю.
Сестра Наджа отвернулась. Только не плакать, не думать о прошлом. Теперь лишь одно имело значение — избавить мир от еще одной мести, еще одного бесполезного страдания.
— Делай что велит тебе сердце, Тирцея. Я не стану принуждать тебя. Все мы в этом мире получаем то, чего заслуживаем. Но если ты думаешь, что так будет лучше, если ты думаешь, что еще что-то можно спасти, тогда разыщи его, Тирцея. Скажи ему все, что хочешь. Но приведи его ко мне.
Старая служанка опустила глаза и тут же вскрикнула. У ее ног ползла молодая шелковистая кобра, черная, как смерть.
— Не шевелись, — сказала Наджа просто.
Тирцея замерла. Она стала ждать, пока змея уползет, а потом развернулась и бросилась бежать. Она споткнулась, ободрала колено, увидела, как с ветки лениво спускается питон. Потом поднялась, подобрала юбки и снова со всех ног бросилась бежать. По заросшим мхом ступенькам она поднялась к калитке, открыла ее и не стала закрывать. Ей навстречу вышла старшая монахиня, которая привела ее сюда. Она чуть не сбила ее с ног, буркнула слова извинения и скрылась во мраке.
Сестра Наджа поднялась. Она была одна. Она сделала то, что должна была сделать. В любом случае, для нее уже ничего не изменится. Через несколько часов здесь будут сентаи. Но для него — для него еще была надежда: для него было завтра и другие места на земле. Она верила в это. Она верила в него. Так же, как верила в Единственного.
Акт IV
А потом было Изгнание,
и корабли уплыли,
оставив позади труп Единственного.
«Смертоносное евангелие», Книга Вихрей
Они приближались.
Он чувствовал это каждой клеточкой своего тела.
Когда он закрывал глаза, он видел каньоны — а сам он, как орел, кружил над необъятными просторами, над утесами и водопадами, над лесами и равнинами. Уносимый ветром, он летел над разоренными городами, над землей, превратившейся в смесь пепла и гниющих внутренностей.
Сентаи были похожи на насекомых. Они колонизовали захваченные города, обращали своих врагов в рабство и загоняли их в подземные ходы, в сточные канавы, в заброшенные храмы, а потом оплодотворяли их: оплодотворяли мужчин, женщин, стариков и детей, распространяли свое гнусное семя, чтобы взорвались животы, чтобы глотки стали кровоточить от криков, а пальцы истерлись от бесконечных попыток выбраться наружу. И все страдали, стонали от мучений. Огни меркли. Реки пересыхали. Повсюду чувствовалось дыхание смерти.
Лайшам открыл глаза.
Найан Окоон, с голыми руками на вечернем ветру, ишвен Наэвен, до сих пор не оправившийся после смерти Амона, акшан Ирхам, теребивший бороду усыпанными перстнями пальцами, семет Шай-Най со шпагой наголо и верный слуга Салим — все они были тут и скакали рядом с ним к верхней части города, к освещенному дворцу, рядом у которого их ждали обещанные десять тысяч девственниц.
— Все в порядке?
К нему подъехал Ирхам, который, выставив вперед подбородок, равнодушно глядел на собравшуюся по обе стороны дороги толпу.
Вождь варваров кивнул.
По правде говоря, он и сам не знал. Десять тысяч девственниц! Но ведь эти люди не сделали ему ничего дурного, они подчинились воле своего государя, а он отбирал у них их дочерей, самое дорогое, что у них было. Тоненькое жало совести, которое сначала было едва ли заметнее жала комара, превратилось в меч, раздиравший ему внутренности. Ее призрак повсюду следовал за ним. Она . Качающая головой.
«Не делай этого».
Он закусил губу, глядя, как солдаты Императора взламывают двери и окна, отрывают дочек от матерей, и скидывают вниз, как товар. Ее призрак был тут — смертельно раненный, с отрубленными руками, — но не из-за этого он так страдал, нет: из-за девушек, которых сгоняли на площадь, из-за животной тупости в глазах солдат, из-за бессмысленности всех этих страданий. А ведь это все из-за него.
Пятеро всадников подъехали к дворцу.
Они знали, что произошло: знали о восстании сенаторов и о том, каким чудовищным образом оно было подавлено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Открылась маленькая калитка. Тирцея, старая служанка, превозмогая страх, осторожно шла вперед. Ее сопровождала одна из старших монахинь, которая держала фонарь и вела ее как слепую. «Нет, я не смогу, — бормотала пожилая женщина, останавливаясь после каждого шага. — Я не смогу». Но она шла, и потревоженные змеи свистели ей вслед, иногда делая стойку и гипнотизируя ее своим мерным покачиванием. Она шла, и они не трогали ее. Опустив голову и сложив руки, сестра Наджа ждала у зарослей папоротника. Услышав, что та уже близко, она не подняла головы. Не считала себя вправе. Старшая монахиня растворилась в темноте, оставив женщин наедине.
— Мы в змеином саду, — прошептала Наджа. — Сюда приходят те, кто ищет надежду и не находит ее.
— Ужасное место, — ответила Тирцея — это были ее первые слова за двадцать лет.
— Потому что оно заброшено. Тут живут одни змеи. Но тебе нечего бояться. Они тебя не тронут.
Пожилая служанка с испуганным видом огляделась.
— Чего вы от меня хотите? Я думала, мы больше не увидимся.
— Я тоже так думала. Но обстоятельства изменились.
— Обстоятельства?
Монахиня глубоко вздохнула.
— Мне нужно попросить тебя об услуге, Тирцея.
Служанка не ответила.
— Конечно, ты имеешь полное право отказать мне. Если ты откажешь, значит, такова воля Единственного. Значит, чудес не бывает.
Тирцея подняла глаза. Бесконечные стены с узкими просветами. В саду было темно, как на дне колодца. А вокруг нее шуршали папоротники, и она представляла змей — сотни, тысячи змей. Порыв ледяного ветра ворвался в сад.
— Говорите, — сказала она. — Говорите быстро.
— Да благословит тебя Единственный, Тирцея.
Старая служанка помотала головой; ее сердце пронзила острая боль.
Сестра Наджа схватила ее за плечи.
— Он вернулся, понимаешь? Человек, о котором я тебе говорила. Тириус Бархан. Он вернулся.
— Что?
— Это он.
— Кто он?
— Лайшам.
Тирцея невольно вздрогнула. Она слыхала о Лайшаме: она не знала точно, кто он, но слышала его историю; это ведь вождь варваров, верно?
— Лайшам, — повторила Наджа. — Да, это он.
— О, Святое Сердце, — проговорила служанка, поднося руку ко рту.
— Я в этом уверена, — сказала монахиня. — Тирцея, вот моя просьба. Я хочу, чтобы ты отправилась к Лайшаму. Я хочу, чтобы ты рассказала ему — сама знаешь, что. Я хочу, чтобы он пришел повидаться со мной. Не знаю, что он сейчас замыслил, но я должна с ним поговорить. Говорят, что он велел собрать на площади всех девушек города.
— Девушек…
— Мне хочется верить, что он поступит так, как велит ему сердце, Тирцея. Но он столько выстрадал, что может… может приказать их всех убить.
— О, Святое Сердце, — снова сказала Тирцея. — Не знаю.
Сестра Наджа отвернулась. Только не плакать, не думать о прошлом. Теперь лишь одно имело значение — избавить мир от еще одной мести, еще одного бесполезного страдания.
— Делай что велит тебе сердце, Тирцея. Я не стану принуждать тебя. Все мы в этом мире получаем то, чего заслуживаем. Но если ты думаешь, что так будет лучше, если ты думаешь, что еще что-то можно спасти, тогда разыщи его, Тирцея. Скажи ему все, что хочешь. Но приведи его ко мне.
Старая служанка опустила глаза и тут же вскрикнула. У ее ног ползла молодая шелковистая кобра, черная, как смерть.
— Не шевелись, — сказала Наджа просто.
Тирцея замерла. Она стала ждать, пока змея уползет, а потом развернулась и бросилась бежать. Она споткнулась, ободрала колено, увидела, как с ветки лениво спускается питон. Потом поднялась, подобрала юбки и снова со всех ног бросилась бежать. По заросшим мхом ступенькам она поднялась к калитке, открыла ее и не стала закрывать. Ей навстречу вышла старшая монахиня, которая привела ее сюда. Она чуть не сбила ее с ног, буркнула слова извинения и скрылась во мраке.
Сестра Наджа поднялась. Она была одна. Она сделала то, что должна была сделать. В любом случае, для нее уже ничего не изменится. Через несколько часов здесь будут сентаи. Но для него — для него еще была надежда: для него было завтра и другие места на земле. Она верила в это. Она верила в него. Так же, как верила в Единственного.
Акт IV
А потом было Изгнание,
и корабли уплыли,
оставив позади труп Единственного.
«Смертоносное евангелие», Книга Вихрей
Они приближались.
Он чувствовал это каждой клеточкой своего тела.
Когда он закрывал глаза, он видел каньоны — а сам он, как орел, кружил над необъятными просторами, над утесами и водопадами, над лесами и равнинами. Уносимый ветром, он летел над разоренными городами, над землей, превратившейся в смесь пепла и гниющих внутренностей.
Сентаи были похожи на насекомых. Они колонизовали захваченные города, обращали своих врагов в рабство и загоняли их в подземные ходы, в сточные канавы, в заброшенные храмы, а потом оплодотворяли их: оплодотворяли мужчин, женщин, стариков и детей, распространяли свое гнусное семя, чтобы взорвались животы, чтобы глотки стали кровоточить от криков, а пальцы истерлись от бесконечных попыток выбраться наружу. И все страдали, стонали от мучений. Огни меркли. Реки пересыхали. Повсюду чувствовалось дыхание смерти.
Лайшам открыл глаза.
Найан Окоон, с голыми руками на вечернем ветру, ишвен Наэвен, до сих пор не оправившийся после смерти Амона, акшан Ирхам, теребивший бороду усыпанными перстнями пальцами, семет Шай-Най со шпагой наголо и верный слуга Салим — все они были тут и скакали рядом с ним к верхней части города, к освещенному дворцу, рядом у которого их ждали обещанные десять тысяч девственниц.
— Все в порядке?
К нему подъехал Ирхам, который, выставив вперед подбородок, равнодушно глядел на собравшуюся по обе стороны дороги толпу.
Вождь варваров кивнул.
По правде говоря, он и сам не знал. Десять тысяч девственниц! Но ведь эти люди не сделали ему ничего дурного, они подчинились воле своего государя, а он отбирал у них их дочерей, самое дорогое, что у них было. Тоненькое жало совести, которое сначала было едва ли заметнее жала комара, превратилось в меч, раздиравший ему внутренности. Ее призрак повсюду следовал за ним. Она . Качающая головой.
«Не делай этого».
Он закусил губу, глядя, как солдаты Императора взламывают двери и окна, отрывают дочек от матерей, и скидывают вниз, как товар. Ее призрак был тут — смертельно раненный, с отрубленными руками, — но не из-за этого он так страдал, нет: из-за девушек, которых сгоняли на площадь, из-за животной тупости в глазах солдат, из-за бессмысленности всех этих страданий. А ведь это все из-за него.
Пятеро всадников подъехали к дворцу.
Они знали, что произошло: знали о восстании сенаторов и о том, каким чудовищным образом оно было подавлено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76