Говорящая процитировала Винсалиса преднамеренно — он в этом не сомневался. Целиком отрывок звучал так:
«Все люди смертны, Антрам. Все они стареют, дряхлеют и, наконец, переползают в темные могилы, а оттуда в адское пламя либо в холод забвения — в соответствии с исповедуемым теологическим учением. Но лишь немногим из них боги дают задание, возлагают на них особое бремя, открывают перед ними дорогу к величию, которая — если пойти по ней — возвысит их над густыми облаками самодовольства, ослепляющими большинство глаз и туманящими большую часть ушей. Лишь немногим боги дают испытать истинную боль, способную уничтожить надутую мягкую подушку, позволяя ощутить остроту и драгоценную суть жизни, возносящей героев и во всей наготе позорящей трусов перед толпой. Ты, Антрам, совершишь великое. Ты будешь видеть, будешь ощущать, будешь дышать и наслаждаться всяким дарованным тебе мигом. И ты претерпишь великую боль. А однажды — рано или поздно — умрешь.
Все люди смертны, Антрам. Но живут немногие».
В Калимекке, в центре дома Сабиров, в тихой комнате, выходившей на благоухающий жасмином сад, беспокойно расхаживал Ри Сабир. Комнату окутывала тьма — не горела даже свеча, — однако мрак не беспокоил его; Ри прекрасно видел там, где обычный человек счел бы себя слепым. Он ходил вдоль ряда застекленных дверей, не замечая сладких ночных ароматов, не обращая внимания на ветерок, колышущий прозрачные шторы.
Он томился в темнице собственных мыслей, возле позорного столба из слов — и сказанных им, и оставшихся непроизнесенными. И он не мог обрести мира.
— Ждите меня, — сказал он Янфу. — Я должен побывать у матери; нужно хотя бы попытаться уговорить ее. Но, даст ли она мне свое благословение или нет, мы отплываем сегодня ночью.
А потом Треву, вечно опасавшемуся за сестер:
— Обещаю, твои сестры не претерпят никакого бесчестья от нашего поступка. Я не допущу этого.
А потом капитану принадлежавшего Сабирам судна:
— Я выплачу тебе два годовых жалованья и прибавлю еще подарок, если ты доставишь меня вместе с моими лейтенантами, куда мне потребуется, доставишь в целости и сохранности и не будешь задавать вопросов. Дело опасное, касается интересов Семьи, и вот тебе мое слово Сабира: ты будешь удостоен почестей всей Семьи за добрую службу.
А потом своей матери:
— Мои друзья погибли в бою у Дома Галвеев. Я отправлюсь один.
И вновь матери:
— Я останусь и сделаю то, что ты велишь.
Кругом предательство, клятвоотступничество, гибель его чести у полудюжины скалистых берегов… Стоит ему только открыть рот — и он обманет кого-нибудь. Трев, Валард, Карил, Джейм и Янф сделались по его слову мертвецами, не имеющими права вернуться в собственный дом под своим именем; мать сдержит свое слово, и к семьям их станут хорошо относиться, если только спутники его никогда не будут замечены в Калимекке. Перед путешествием в неизведанные края, осмелившись не покориться матери, он мог прибегнуть только ко лжи — чтобы выполнить свое обещание и не навлечь бесчестья на их семьи. Впрочем, он надеялся вернуться со славой — чтобы все было забыто.
А как быть с капитаном, ожидавшим сейчас его прибытия и уверенным в собственном будущем, потому что он находился на службе у Сабира, обещавшего ему… как поступить с ним? Ри посулил ему общесемейные почести, и если капитан проговорится о его планах кому-нибудь из Сабиров, те, безусловно, обойдутся с ним как с предателем.
Только безумный успех путешествия, предпринятого неведомо куда и неизвестно зачем, мог дать этому человеку обещанное мною, подумал Ри. И я готов был выполнить свое обещание. Но как это сделать теперь?
А как быть с проявленной им самим трусостью — перед угрозой, которой он не ожидал от матери. Именно трусостью… иначе и не назовешь. Она пригрозила ему, и он сдался. А ведь мог бы с честью удалиться в изгнание, но вместо этого дал ей слово остаться и выполнить свой долг — каким она его видела. Он дал слово. И какую же цену имеет теперь оно? И какую цену будет иметь впредь?
Жаль, что он не умер.
Ах, как жаль.
Устав расхаживать, он вышел на балкон. Там, во дворе, под чудесным покровом ночи, двигались одни животные. Ветерок приносил запахи кота, собаки, фазана; чуточку припахивало мышью, воробьем и совой; мускус напоминал о присутствии двух оленят, которым предстояло украшать собой сад, пока они не станут слишком крупными и своенравными для такой жизни; тогда они украсят собою какой-нибудь пир, а на их месте уже будут пастись новые живые украшения, доставленные из какой-нибудь глуши. Зашелестела листва, кот поймал мышь, отчаянный писк мгновенно умолк.
Лучше б он умер, не мог успокоиться Ри. А еще лучше, чтобы его убили, а тело не смогли найти. А лучше всего, чтобы улики указывали на извергнутую пеклом Тройку, ибо такое свидетельство настроит всю Семью против рвущегося к власти трио надежнее и быстрее, чем любое другое. Убийство всегда служило в Семье Сабиров средством продвижения к власти, однако проявить небрежность, попасться на нем… нет. Если ты устраняешь препятствие на своем пути и хочешь добиться уважения, действуй изящно. Красиво. И если угодно — таинственно.
Ри понял, что вправе исчезнуть. И, поступив так, поможет делу матери, во всяком случае, помешает ее врагам. Он отыщет и нужную ему женщину, а с нею, возможно, и ту вещь, которую разыскивает она.
Ты можешь осуществить все это, но только если будешь действовать быстро. Промедлив до утра, ты потеряешь эту возможность.
Он вновь ощутил давление в черепе и умственную чесотку. Ри напрягся. В голове его вновь зазвучал чужой голос. На сей раз один, однако вторжение незнакомца в собственные мысли было для Ри не более приятно, чем трескотня, разразившаяся в его мозгу сразу после пробуждения… после закончившейся катастрофой попытки Сабиров захватить Дом Галвеев. Он Волк, и никто из собратьев не станет терпеть такого вторжения. И Ри начал сплетать чары, которые должны были вытеснить пришельца из его головы. Но тот поспешил остановить его. Осторожно, младший братец. Ты умен, однако не мог видеть того, что видел я. Застыв на месте, Ри прошептал:
— Назовись.
Сколько у тебя покойных старших братьев?
— Это зависит от того, сколько было у моего отца неизвестных матери любовниц — и насколько неосторожны были их дети.
С полдюжины, насколько мне известно. Но я не имею в виду сводных братьев.
— Так ты Кэделл?
Ри не верил. Он просто не мог поверить. Когда он очнулся после поражения в Доме Галвеев, в мозгу его голоса бормотали на совсем незнакомом ему языке. Этот же без малейшего акцента вешал на чистейшем иберанском. Что же покойный брат мог потерять в его мыслях?
Объяснять слишком долго, так как времени у нас немного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
«Все люди смертны, Антрам. Все они стареют, дряхлеют и, наконец, переползают в темные могилы, а оттуда в адское пламя либо в холод забвения — в соответствии с исповедуемым теологическим учением. Но лишь немногим из них боги дают задание, возлагают на них особое бремя, открывают перед ними дорогу к величию, которая — если пойти по ней — возвысит их над густыми облаками самодовольства, ослепляющими большинство глаз и туманящими большую часть ушей. Лишь немногим боги дают испытать истинную боль, способную уничтожить надутую мягкую подушку, позволяя ощутить остроту и драгоценную суть жизни, возносящей героев и во всей наготе позорящей трусов перед толпой. Ты, Антрам, совершишь великое. Ты будешь видеть, будешь ощущать, будешь дышать и наслаждаться всяким дарованным тебе мигом. И ты претерпишь великую боль. А однажды — рано или поздно — умрешь.
Все люди смертны, Антрам. Но живут немногие».
В Калимекке, в центре дома Сабиров, в тихой комнате, выходившей на благоухающий жасмином сад, беспокойно расхаживал Ри Сабир. Комнату окутывала тьма — не горела даже свеча, — однако мрак не беспокоил его; Ри прекрасно видел там, где обычный человек счел бы себя слепым. Он ходил вдоль ряда застекленных дверей, не замечая сладких ночных ароматов, не обращая внимания на ветерок, колышущий прозрачные шторы.
Он томился в темнице собственных мыслей, возле позорного столба из слов — и сказанных им, и оставшихся непроизнесенными. И он не мог обрести мира.
— Ждите меня, — сказал он Янфу. — Я должен побывать у матери; нужно хотя бы попытаться уговорить ее. Но, даст ли она мне свое благословение или нет, мы отплываем сегодня ночью.
А потом Треву, вечно опасавшемуся за сестер:
— Обещаю, твои сестры не претерпят никакого бесчестья от нашего поступка. Я не допущу этого.
А потом капитану принадлежавшего Сабирам судна:
— Я выплачу тебе два годовых жалованья и прибавлю еще подарок, если ты доставишь меня вместе с моими лейтенантами, куда мне потребуется, доставишь в целости и сохранности и не будешь задавать вопросов. Дело опасное, касается интересов Семьи, и вот тебе мое слово Сабира: ты будешь удостоен почестей всей Семьи за добрую службу.
А потом своей матери:
— Мои друзья погибли в бою у Дома Галвеев. Я отправлюсь один.
И вновь матери:
— Я останусь и сделаю то, что ты велишь.
Кругом предательство, клятвоотступничество, гибель его чести у полудюжины скалистых берегов… Стоит ему только открыть рот — и он обманет кого-нибудь. Трев, Валард, Карил, Джейм и Янф сделались по его слову мертвецами, не имеющими права вернуться в собственный дом под своим именем; мать сдержит свое слово, и к семьям их станут хорошо относиться, если только спутники его никогда не будут замечены в Калимекке. Перед путешествием в неизведанные края, осмелившись не покориться матери, он мог прибегнуть только ко лжи — чтобы выполнить свое обещание и не навлечь бесчестья на их семьи. Впрочем, он надеялся вернуться со славой — чтобы все было забыто.
А как быть с капитаном, ожидавшим сейчас его прибытия и уверенным в собственном будущем, потому что он находился на службе у Сабира, обещавшего ему… как поступить с ним? Ри посулил ему общесемейные почести, и если капитан проговорится о его планах кому-нибудь из Сабиров, те, безусловно, обойдутся с ним как с предателем.
Только безумный успех путешествия, предпринятого неведомо куда и неизвестно зачем, мог дать этому человеку обещанное мною, подумал Ри. И я готов был выполнить свое обещание. Но как это сделать теперь?
А как быть с проявленной им самим трусостью — перед угрозой, которой он не ожидал от матери. Именно трусостью… иначе и не назовешь. Она пригрозила ему, и он сдался. А ведь мог бы с честью удалиться в изгнание, но вместо этого дал ей слово остаться и выполнить свой долг — каким она его видела. Он дал слово. И какую же цену имеет теперь оно? И какую цену будет иметь впредь?
Жаль, что он не умер.
Ах, как жаль.
Устав расхаживать, он вышел на балкон. Там, во дворе, под чудесным покровом ночи, двигались одни животные. Ветерок приносил запахи кота, собаки, фазана; чуточку припахивало мышью, воробьем и совой; мускус напоминал о присутствии двух оленят, которым предстояло украшать собой сад, пока они не станут слишком крупными и своенравными для такой жизни; тогда они украсят собою какой-нибудь пир, а на их месте уже будут пастись новые живые украшения, доставленные из какой-нибудь глуши. Зашелестела листва, кот поймал мышь, отчаянный писк мгновенно умолк.
Лучше б он умер, не мог успокоиться Ри. А еще лучше, чтобы его убили, а тело не смогли найти. А лучше всего, чтобы улики указывали на извергнутую пеклом Тройку, ибо такое свидетельство настроит всю Семью против рвущегося к власти трио надежнее и быстрее, чем любое другое. Убийство всегда служило в Семье Сабиров средством продвижения к власти, однако проявить небрежность, попасться на нем… нет. Если ты устраняешь препятствие на своем пути и хочешь добиться уважения, действуй изящно. Красиво. И если угодно — таинственно.
Ри понял, что вправе исчезнуть. И, поступив так, поможет делу матери, во всяком случае, помешает ее врагам. Он отыщет и нужную ему женщину, а с нею, возможно, и ту вещь, которую разыскивает она.
Ты можешь осуществить все это, но только если будешь действовать быстро. Промедлив до утра, ты потеряешь эту возможность.
Он вновь ощутил давление в черепе и умственную чесотку. Ри напрягся. В голове его вновь зазвучал чужой голос. На сей раз один, однако вторжение незнакомца в собственные мысли было для Ри не более приятно, чем трескотня, разразившаяся в его мозгу сразу после пробуждения… после закончившейся катастрофой попытки Сабиров захватить Дом Галвеев. Он Волк, и никто из собратьев не станет терпеть такого вторжения. И Ри начал сплетать чары, которые должны были вытеснить пришельца из его головы. Но тот поспешил остановить его. Осторожно, младший братец. Ты умен, однако не мог видеть того, что видел я. Застыв на месте, Ри прошептал:
— Назовись.
Сколько у тебя покойных старших братьев?
— Это зависит от того, сколько было у моего отца неизвестных матери любовниц — и насколько неосторожны были их дети.
С полдюжины, насколько мне известно. Но я не имею в виду сводных братьев.
— Так ты Кэделл?
Ри не верил. Он просто не мог поверить. Когда он очнулся после поражения в Доме Галвеев, в мозгу его голоса бормотали на совсем незнакомом ему языке. Этот же без малейшего акцента вешал на чистейшем иберанском. Что же покойный брат мог потерять в его мыслях?
Объяснять слишком долго, так как времени у нас немного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100