– Ну и черт с ними. Пусть придумывают способы убийства, пусть где-то в созданных ими альтернативных мирах премьер Бродецкий погибает смертью мученика, а тамошний комиссар Бутлер с блеском находит преступника. Нам-то что до этого, если в нашем мире ничего подобного не происходит?
– Ты в этом уверен? – спросил Роман.
По-моему, самый большой недостаток любого полицейского: эти люди способны заставить сомневаться в очевидных вещах. Если человек привык подозревать всех и каждого, он найдет способ усомниться даже в искренности Ньютона, придумавшего закон всемирного тяготения. Действительно, для чего он это сделал? Яблоко на голову упало? Отговорка, стремление направить следствие по ложному пути! Наверняка замышлял какое-то преступление.
Всю ночь после ухода Романа я думал, тем самым создавая во Вселенной самые замысловатые альтернативы. К тому же, я был уверен, что комиссар выдал мне не всю известную ему информацию. Может, он знал об одном из членов «клуба убийц» нечто компрометирующее? Реальную смертельную обиду, которую человек затаил и… И что?
Да ничего! От воображаемой пули премьер Бродецкий может умереть только в альтернативном мире, который…
Я точно помню, что было три часа ночи – мой взгляд упал на циферблат часов, когда я босыми ногами шлепал по холодным плиткам пола к видеофону. Минуту помедлил, решая, кому звонить – то ли сначала Роману, а потом господину Рувинскому, то ли сначала поднять с постели директора Штейнберговского института, а потом уж заняться комиссаром полиции. Позвонил директору, а где-то, ясное дело, осуществилась другая альтернатива.
– Интересно, – сказал Рувинский, хлопая глазами, – идеи тебя посещают исключительно в ночное время?
– Обычно идеи не посещают меня вообще, – парировал я. – Поэтому я хватаюсь за любую, когда бы она не явилась. А сейчас речь идет о жизни и смерти.
– Чьей? – спросил Рувинский. – Если твоей, то меня это не интересует.
– Премьер-министра Бродецкого.
– Я сейчас умоюсь, – сообщил директор института альтернативной истории, осознав, наконец, важность исторического момента.
– Можно ли убить человека, только подумав об этом и представив мысленно свои действия? – спросил я Моше Рувинского, когда тот не только умылся, но еще и оделся, чего, вообще говоря, мог не делать.
– В альтернативе, да еще при наличии реальной причины для ненависти,
– да, безусловно, – сказал Моше, повторив мои слова, сказанные вечером комиссару Бутлеру.
– Нет, в нашей реальности.
– Нельзя, – коротко сказал Рувинский и уставился на меня, ожидая продолжения. Действительно, не поднял же я его с постели только для того, чтобы задать дурацкий вопрос, на который и сам знал ответ.
– Моше, – проникновенно сказал я. – Пораскинь мозгами, хотя они у тебя все еще крепко спят. Ты задумал убийство. Тем самым ты создал альтернативу, где это убийство вот-вот совершится. Но тот, другой ты, который живет уже в той, другой альтернативе, однажды начинает сомневаться: а может, лучше не убивать? И – не убивает. Возможно такое?
– Естественно, – согласился Моше.
– Это значит, – продолжал я, стараясь говорить по возможности внушительнее, поскольку мне нужно было окончательно убедить еще и самого себя, – это значит, что возникает еще одна альтернатива, где убийство совершается, будучи совершенно неподготовленным физически. И эта, третья, альтернатива может совпасть с нашей…
– Может, – зевнул Моше, – чисто теоретически может. На деле это не реализуется, потому что альтернатив бесчисленное множество, и вероятность того, чтобы линия сделала петлю и вернулась в первую реальность, настолько мала, что, согласно формуле Горовица…
– Проснись! – воскликнул я. – До тебя еще не дошло? Формула Горовица описывает случайные переходы. А если ты намеренно продумал создание альтернативы, а там, тоже намеренно, сделал свой выбор, вернув линию на…
Все-таки Рувинский был профессионалом. Я-то полагался на интуицию и не был уверен в точности собственного вывода, а Моше тут же, подняв взгляд к потолку, просчитал в уме какие-то недоступные моему понятию коэффициенты в формуле какого-то там Горовица и стал багровым как премьер Рабин, отвечающий на вопросы репортеров.
– А что? – сказал он. – Есть конкретный подозреваемый?
– У Бутлера есть, – сообщил я.
В шесть тридцать мы собрались в кабинете Рувинского, и Роман подключил институтский компьютер к файлам памяти Управления полиции.
– В этот клуб регулярно ходят девять человек, – сказал Роман. – Вот они на экране. Четверо – обыкновенные графоманы. Когда я решил заняться этой компанией, то заставил себя прочитать по одному произведению каждого из этой четверки. Это полный кошмар. Если они замышляют сюжет с убийством министра, у них почему-то в результате непременно погибает банкир. И наоборот. Они уверены, что так интереснее. Этой четверкой можно не заниматься.
– Пятый и шестой, – продолжал Роман, – профессиональные программисты, в клуб они ходят для того, чтобы расслабиться – для них нет лучшего способа расслабления сознания, чем игра воображения. Я изучил их сюжеты. Это изощренные пытки, включающие, конечно, все возможности современных компьютеров. Врагов у них нет, и нет причин или поводов желать кому-то смерти. Хотя, я думаю, что, если бы такие причины были, именно эти двое стали бы главными подозреваемыми.
– Достаточно ли глубоко ты копал, Роман? – спросил я исключительно для того, чтобы поддеть комиссара.
– До дна, – сказал Бутлер, на мой взгляд, слишком самонадеянно. – Седьмой член клуба был директором банка, но в прошлом году отошел от дел. Враги у него есть, но сюжеты, которые он излагает своим друзьям на заседаниях клуба, говорят о вялости воображения. В любой альтернативе он попался бы через минуту. Пустой номер. Восьмой, точнее восьмая, единственная женщина в этой компании.
– Алиса Фигнер, – сказал директор Рувинский, глядя на изображение.
– Совершенно верно, известная манекенщица.
– Мне казалось, – задумчиво произнес Рувинский, – что в ее голове не больше трех с половиной извилин. Что она делает в этом обществе интеллектуалов?
– Внешность обманчива, – философски заметил Роман. – Алиса очень умна. И у нее есть враги, которым она желает смерти. Различные сюжеты, заканчивающиеся убийством, Алиса придумывает быстро, но так же легко от них отказывается, когда кто-нибудь указывает ей на логические несоответствия. Говорит, что ей проще придумать новое убийство, чем доводить до ума старое. В результате ни в одном из ее сюжетов нет завершенности, и потому Алису я бы тоже исключил из числа подозреваемых.
1 2 3 4 5 6 7
– Ты в этом уверен? – спросил Роман.
По-моему, самый большой недостаток любого полицейского: эти люди способны заставить сомневаться в очевидных вещах. Если человек привык подозревать всех и каждого, он найдет способ усомниться даже в искренности Ньютона, придумавшего закон всемирного тяготения. Действительно, для чего он это сделал? Яблоко на голову упало? Отговорка, стремление направить следствие по ложному пути! Наверняка замышлял какое-то преступление.
Всю ночь после ухода Романа я думал, тем самым создавая во Вселенной самые замысловатые альтернативы. К тому же, я был уверен, что комиссар выдал мне не всю известную ему информацию. Может, он знал об одном из членов «клуба убийц» нечто компрометирующее? Реальную смертельную обиду, которую человек затаил и… И что?
Да ничего! От воображаемой пули премьер Бродецкий может умереть только в альтернативном мире, который…
Я точно помню, что было три часа ночи – мой взгляд упал на циферблат часов, когда я босыми ногами шлепал по холодным плиткам пола к видеофону. Минуту помедлил, решая, кому звонить – то ли сначала Роману, а потом господину Рувинскому, то ли сначала поднять с постели директора Штейнберговского института, а потом уж заняться комиссаром полиции. Позвонил директору, а где-то, ясное дело, осуществилась другая альтернатива.
– Интересно, – сказал Рувинский, хлопая глазами, – идеи тебя посещают исключительно в ночное время?
– Обычно идеи не посещают меня вообще, – парировал я. – Поэтому я хватаюсь за любую, когда бы она не явилась. А сейчас речь идет о жизни и смерти.
– Чьей? – спросил Рувинский. – Если твоей, то меня это не интересует.
– Премьер-министра Бродецкого.
– Я сейчас умоюсь, – сообщил директор института альтернативной истории, осознав, наконец, важность исторического момента.
– Можно ли убить человека, только подумав об этом и представив мысленно свои действия? – спросил я Моше Рувинского, когда тот не только умылся, но еще и оделся, чего, вообще говоря, мог не делать.
– В альтернативе, да еще при наличии реальной причины для ненависти,
– да, безусловно, – сказал Моше, повторив мои слова, сказанные вечером комиссару Бутлеру.
– Нет, в нашей реальности.
– Нельзя, – коротко сказал Рувинский и уставился на меня, ожидая продолжения. Действительно, не поднял же я его с постели только для того, чтобы задать дурацкий вопрос, на который и сам знал ответ.
– Моше, – проникновенно сказал я. – Пораскинь мозгами, хотя они у тебя все еще крепко спят. Ты задумал убийство. Тем самым ты создал альтернативу, где это убийство вот-вот совершится. Но тот, другой ты, который живет уже в той, другой альтернативе, однажды начинает сомневаться: а может, лучше не убивать? И – не убивает. Возможно такое?
– Естественно, – согласился Моше.
– Это значит, – продолжал я, стараясь говорить по возможности внушительнее, поскольку мне нужно было окончательно убедить еще и самого себя, – это значит, что возникает еще одна альтернатива, где убийство совершается, будучи совершенно неподготовленным физически. И эта, третья, альтернатива может совпасть с нашей…
– Может, – зевнул Моше, – чисто теоретически может. На деле это не реализуется, потому что альтернатив бесчисленное множество, и вероятность того, чтобы линия сделала петлю и вернулась в первую реальность, настолько мала, что, согласно формуле Горовица…
– Проснись! – воскликнул я. – До тебя еще не дошло? Формула Горовица описывает случайные переходы. А если ты намеренно продумал создание альтернативы, а там, тоже намеренно, сделал свой выбор, вернув линию на…
Все-таки Рувинский был профессионалом. Я-то полагался на интуицию и не был уверен в точности собственного вывода, а Моше тут же, подняв взгляд к потолку, просчитал в уме какие-то недоступные моему понятию коэффициенты в формуле какого-то там Горовица и стал багровым как премьер Рабин, отвечающий на вопросы репортеров.
– А что? – сказал он. – Есть конкретный подозреваемый?
– У Бутлера есть, – сообщил я.
В шесть тридцать мы собрались в кабинете Рувинского, и Роман подключил институтский компьютер к файлам памяти Управления полиции.
– В этот клуб регулярно ходят девять человек, – сказал Роман. – Вот они на экране. Четверо – обыкновенные графоманы. Когда я решил заняться этой компанией, то заставил себя прочитать по одному произведению каждого из этой четверки. Это полный кошмар. Если они замышляют сюжет с убийством министра, у них почему-то в результате непременно погибает банкир. И наоборот. Они уверены, что так интереснее. Этой четверкой можно не заниматься.
– Пятый и шестой, – продолжал Роман, – профессиональные программисты, в клуб они ходят для того, чтобы расслабиться – для них нет лучшего способа расслабления сознания, чем игра воображения. Я изучил их сюжеты. Это изощренные пытки, включающие, конечно, все возможности современных компьютеров. Врагов у них нет, и нет причин или поводов желать кому-то смерти. Хотя, я думаю, что, если бы такие причины были, именно эти двое стали бы главными подозреваемыми.
– Достаточно ли глубоко ты копал, Роман? – спросил я исключительно для того, чтобы поддеть комиссара.
– До дна, – сказал Бутлер, на мой взгляд, слишком самонадеянно. – Седьмой член клуба был директором банка, но в прошлом году отошел от дел. Враги у него есть, но сюжеты, которые он излагает своим друзьям на заседаниях клуба, говорят о вялости воображения. В любой альтернативе он попался бы через минуту. Пустой номер. Восьмой, точнее восьмая, единственная женщина в этой компании.
– Алиса Фигнер, – сказал директор Рувинский, глядя на изображение.
– Совершенно верно, известная манекенщица.
– Мне казалось, – задумчиво произнес Рувинский, – что в ее голове не больше трех с половиной извилин. Что она делает в этом обществе интеллектуалов?
– Внешность обманчива, – философски заметил Роман. – Алиса очень умна. И у нее есть враги, которым она желает смерти. Различные сюжеты, заканчивающиеся убийством, Алиса придумывает быстро, но так же легко от них отказывается, когда кто-нибудь указывает ей на логические несоответствия. Говорит, что ей проще придумать новое убийство, чем доводить до ума старое. В результате ни в одном из ее сюжетов нет завершенности, и потому Алису я бы тоже исключил из числа подозреваемых.
1 2 3 4 5 6 7