– Я сказал – вам? Все понятно мне. А вам понимать ни к чему. Эти дилетанты… вечно путаются под ногами.
Обвинение было несправедливым, и Рувинский вскинулся. Его суровое мнение об израильской полиции было бы высказано немедленно и недвусмысленно, но мне удалось прервать начавшуюся ссору в зародыше.
– Моше, – сказал я прежде, чем директор успел открыть рот, – ты плохо знаешь комиссара Бутлера, а мы с ним пьем кофе каждую субботу. Он намеренно вызывает тебя на ссору, чтобы, обидевшись, не делиться с нами информацией. Я прав?
– Конечно, – не смущаясь, согласился Роман. – Но, господа, мне бы действительно не хотелось сейчас выкладывать на стол все карты. Если бы не ваш дремучий дилетантизм, вы бы и сами догадались, кто в чем виноват. Вся информация у вас есть.
После чего комиссар встал и покинул помещение института. Надеюсь, что выпустили его без приключений.
Признаюсь честно: мы с директором просидели в его кабинете до позднего вечера, просматривая заново уже виденные альтернативы в поисках незамеченного нами доказательства. Но мы лишний раз убедились, что единственным разумным кандидатом на роль подозреваемого был бы Яков Вайнштейн, если бы он не оказался столь странным образом замешан вместе с министром Шувалем в общей афере. А может, они потом что-то не поделили, Вайнштейн смертельно обиделся и…
Нет, не могло этого быть. Мы просмотрели альтернативу вплоть до сегодняшнего дня – если бы Вайнштейн задумывал преступление, он должен был бы рассориться с Шувалем еще вчера вечером. Иначе в нашей реальности ничего к нынешнему утру ничего не смогло бы произойти.
– Значит, – сказал директор Рувинский, – мы не обратили внимания на какую-то информацию. Мы не обратили, а Бутлер обратил, потому что он профессионал.
– Ну да, – согласился я. – Он Эркюль Пуаро, а мы с тобой Ватсон с Гастингсом.
– Обидно, – продолжал каяться Рувинский. – У него четкая логика плюс информация, а у нас… Мы как две бабы – сидим и чешем языками, не понимая сути…
– Как ты сказал? – насторожился я. – Ты сказал – две бабы?
– Да не обижайся, Песах, – вздохнул Рувинский.
Он так и не понял. Почему я должен был обижаться на человека, докопавшегося до истины и не подозревающего об этом?
Я высматривал из окна, когда комиссар вернется с дежурства. Его авиетка свалилась из верхнего ряда поперек общего движения – только полицейский мог себе позволить такое вопиющее нарушение правил воздушного движения.
Когда Роман, насвистывая, спускался с посадочной площадки, я уже ждал комиссара у входа в его квартиру. Он ведь сам говорил, что эффект внезапности – главное при разоблачении преступника.
– Давно ли, – сказал я, взяв Романа за локоть, – министр Шуваль дал от ворот поворот Алисе Фигнер?
Мне очень хотелось бы написать в этом месте – «у комиссара от удивления отвисла челюсть». Но, к сожалению, эта фраза и выглядит слишком вульгарно, и абсолютно не соответствует характеру Бутлера. Роман тихонько высвободил свой локоть и сказал:
– Если ты приготовишь кофе, я спущусь к тебе через десять минут.
Эти десять минут показались мне часом, потому что комиссар и не подумал ответить на мой вопрос. Я думал о бедной манекенщице Алисе Фигнер и потому переварил кофе.
– Фу! – сказал Роман, испробовав. – Сразу видно, что готовил дилетант.
Теперь уж я оказался на высоте и не отреагировал на явное оскорбление.
– Ну хорошо, – сказал Бутлер, заставив себя отхлебнуть глоток, – ты, конечно, прав, зачинщицей преступления была Алиса Фигнер. Ты ведь не забыл моих слов о том, что она женщина не только красивая, но и умная, однако, слишком нетерпеливая, и потому ее детективные сюжеты обычно повисали, не добравшись до финала. Год назад она стала любовницей нашего министра. Связь эта продолжалась бы долго, от Алисы не так-то просто отделаться, но жена Шуваля начала о чем-то догадываться. Ничего конкретного, никаких имен, просто подозрения, ревность… Но министр предпочел не доводить до скандала и объявил Алисе об отставке. Алисе можно было сказать все, что угодно, но только не то, что ею пренебрегли как женщиной.
– И она решила отомстить, – сказал я, кивая головой.
– Я не сказал бы, что это было осознанное решение, – с сомнением сказал Роман. – В «Клуб убийц» Алиса пришла не потому, что продумывала уже план мести. Она любила разнообразие, а когда Шуваль ее бросил, разнообразие требовалось ей, как никогда раньше. А дальше все пошло одно к одному. Один из членов клуба – программист, рассказал о сюжете убийства с использованием альтернативной реальности. А несостоявшийся депутат поведал свой план литературного убийства премьер-министра. Алиса сделала все, чтобы совместными усилиями членов клуба этот сценарий был доведен до логического завершения.
– И привела его в исполнение, использовав Рину Лейкину, – прервал я Романа, желая продемонстрировать свои логические способности.
– Бедняжка Рина, – хмыкнул Роман. – Она, видишь ли, очень доверчива и наивна. Она и мухи не способна обидеть, и потому любит читать и проигрывать в уме всякие кровавые сюжеты. С Алисой они давние подруги. Алисе ничего не стоило внушить Рине идею-фикс, что никто иной, как министр иностранных дел Шуваль виновен в отсутствии у Хаима Лейкина Нобелевской премии. Министр, видишь ли, терпеть не может поэта и потому использовал все свои связи в Нобелевском комитете, чтобы… Ну, согласись, бред! Только Рина, влюбленная в талант мужа, могла купиться. Естественно, Алиса не предлагала Рине убить негодяя. Нет, она всего лишь довела бедную женщину до нужной кондиции, потом со всеми подробностями пересказала ей сюжет с убийством премьера, а остальное доделала фантазия Рины. На месте премьера оказался бедняга Шуваль, а пребывание Рины в альтернативной реальности поставило точку в этой трагической истории.
– В институт Рину тоже Алиса отправила, – сказал я. Это был не вопрос, а утверждение, и Роман только кивнул.
– Это было нетрудно. Рина с удовольствием отправилась посмотреть мир, в котором ее муж стал всеми признанным гением. Она ошиблась, но это уже детали…
– Где она? – спросил я.
– Кто? Рина?
– Нет, Алиса. Убийца.
– Песах, если ты сможешь на суде доказать, что Алису Фельдман следует осудить за убийство с заранее обдуманным намерением, я готов съесть свой полицейский значок! Я не вижу способа обвинить человека только за то, что он злоумышлял. Нет никаких материальных улик! Единственное, что я могу – это провести через кнессет закон, запрещающий коммерческое использование стратификаторов Института альтернативной истории. И я это сделаю.
– Тогда, – опечалился я, – директор Рувинский и его сотрудники умрут от голода.
1 2 3 4 5 6 7