Человек молча сел за миниатюрный столик и склонил голову. Казалось, что он погрузился в сон. Хенрик спросил:
– Вы?..
Тот кивнул головой.
– Учителем я не буду, – повторил Хенрик.
– Почему?
– Не могу. Не сумею. Дети, родители, нет, нет, только не это.
– Вы и не будете учить. Надо создавать школы. С самого начала. Дети…
– Знаю, – прервал его Хенрик, – пусть их учат уму-разуму, но только без меня.
– Ну так что?
– Лесничество.
Уполномоченный взял со стола листок бумаги.
– Как ваша фамилия?
– Коних. Хенрик Коних. Уполномоченный записал.
– Наведуйтесь через неделю.
– Через неделю я буду искать счастья в другом месте. Вы не могли бы мне выписать какие-нибудь брюки?
– Не можете изловчиться сами?
– Неохота.
– Я одеждой не распоряжаюсь. – Уполномоченный смерил Хенрика взглядом: – Мои вам будут малы.
– Черт побери, ведь я ничего такого не прошу! Мне нужны брюки и работа в лесу, и это все.
– Все, – повторил уполномоченный. – Вы слишком требовательны.
Хенрик молчал.
– Надо брать что подвернется. А вы ни в какую. Или то, что подвернется, или ничего. Вы мне не поможете с организацией школ?
– Нет.
– А чувство долга? – спросил уполномоченный. И даже не улыбнулся.
– Не испытываю.
Некоторое время оба молчали. «Прекрасное рококо», – подумал Хенрик, глядя на мебель. Солнечные лучи, преломленные люстрой, лежали на ней, как нити паутины. Никто не мог его избить, никто не мог приказать, чтобы он кого-нибудь избил, этот человек ничем не мог ему угрожать; свобода, свобода, и все-таки было грустно и обидно. «Мы опять будем волноваться из-за всякой чепухи». Он сказал:
– Мне кажется, вы охотно бы этот листок разорвали. Не стесняйтесь.
За дверью послышались голоса, потом раздался стук.
– Подождите! – крикнул уполномоченный. Повернулся к Хенрику: – Ну?
– До свидания! – Хенрик приложил два пальца ко лбу.
– Войдите! – крикнул уполномоченный.
Хенрик повернулся и пошел к двери. Пропустил нескольких рослых мужчин, потом на секунду замешкался. Сквозь их ворчливые голоса он расслышал треск разрываемой бумаги. «Поеду в другое воеводство», – подумал он.
Хенрик устал и проголодался. В заставленном ящиками зале он остановился и пересчитал деньги. На несколько дней хватит. Мрачный тип в зеркале спрятал деньги в карман. На нем были помятые старые брюки. «Привет, братишка! – улыбнулся он сам себе. – У нас нет ничего, но у нас есть свобода. Мы максималисты. Может быть, и так. Самое время предъявлять высшие требования. Человечество! Никто не знает, что это такое, но я знаю, чего я хочу от себя. Да, знаю!» Он приблизился к зеркалу. Уполномоченный сказал, что в его глазах что-то осталось, но что? Человек в зеркале был похож на субъекта, который ищет что-нибудь выпить. Напои жаждущего! Вон как размечтался. Улыбнись, братишка. Субъект в зеркале растянул губы, в уголках рта образовались вертикальные борозды. Улыбка получилась слабая, но вполне симпатичная.
Послышался звук шагов. Хенрик быстро обернулся, словно пойманный на месте преступления. Между ящиками протискивался огромный детина с сытой физиономией. Видимо, любитель поесть, выпить и поспать.
– Ты! – крикнул верзила, приближаясь. – Не беги! Это ты из лагеря?
«У него тоже брюки на ладан дышат, – подумал Хенрик. – Зато пиджак!»
– Откуда это у тебя? – спросил он.
Верзила рассмеялся. В его сытой физиономии образовалась дыра, все передние зубы отсутствовали.
– Котелок варит, – ответил он. – Ну как живется, лучше, чем в лагере, да? Дожили, куриная морда. – И недоверчиво: – Это ты был у уполномоченного?
– Я.
– Отлично. Ты из какого концлагеря?
– Я из Бухенвальда, – ответил Хенрик.
– А я из Освенцима.
– Поздравляю.
– С чем?
– Ни с чем. Ты успел поправиться.
– Уже два месяца, – рассмеялся парень. – Когда вернулся?
– Неделю назад. Или немного больше.
– Может, лучше было остаться там?
– Не уверен.
– Семья? – догадался парень.
– И это, – ответил Хенрик. – Но их нет.
– Я, как пришел, сразу женился, – рассказывал освенцимец. – Дом – полная чаша. Никого не нашел, говоришь?
«Какого лешего ему надо?» Хенрик ответил равнодушным голосом:
– Вместо дома груда щебня. Попробовал разобрать, порвал брюки. Одному ничего не сделать. Да и зачем? Пусть себе лежит.
– Смывайся во Францию.
– Зачем?
– Насладишься жизнью. Разве ты не заслужил? Что тебя здесь держит?
– В общем-то ничего.
– А что будешь делать? – спросил освенцимец.
– Не знаю.
– Подыскиваешь работу?
– Нет.
– Что умеешь?
– Я мог бы работать учителем, но не хочу. Из-за этого мы и схлестнулись с уполномоченным.
– Ты прав! С детьми, за нищенскую плату – это не для нас. Мы должны пожить, черт побери!
«Еще один максималист», – подумал Хенрик.
– Не бойся, со мной не пропадешь, – заверил мордастый. – Бухенвальд не Бухенвальд, одним словом, лагерник – это главное. Чесек, – представился он.
– Хенрик.
– Умеешь водить машину?
– Не успел получить права.
– Но понятие имеешь?
– Как будто.
– Ну так иди. Иди, фраер, не валяй дурака.
– Подожди, – Хенрик сделал глубокий вдох. «Спокойно, не дать себя заговорить». – Куда я должен идти? К. уполномоченному?
– К нему. Там шеф и мои кореши.
– Шеф?
– Пан Мелецкий, доктор. Мы возьмем тебя в свою компанию.
– Что я должен делать?
– Ничего особенного. Шеф тебе объяснит. Надо уметь водить машину.
– Мне нужны брюки, – сказал Хенрик. – Я разорвал их, разбирая развалины.
Чесек начал смеяться:
– Вот лопух! Брюки! У тебя их будет десять, двадцать. Сколько хочешь. Положись на меня. Что они видели в жизни? Эти зеленые юнцы, фраера несчастные, только мы что-то и видели.
«Только мы, – мысленно повторил Хенрик. – Может, правда. Черт его знает».
2
– Вы надумали? – спросил уполномоченный.
Все четверо сидели на хрупком диванчике в стиле рококо. «Который из них шеф?» У стены лежало безногое кресло – не выдержало веса одного из этих верзил. Маленький шатен с прилизанными волосами, наверное самый главный, он очень энергичен, это его выделяет, а верзилы ему подчиняются, потому что они тугодумы.
– Кажется, есть какая-то срочная работа, – сказал Хенрик. Освенцимец поспешно вмешался:
– Пан доктор, это мой кореш, узник из лагеря, не из Освенцима, но свой парень, умеет водить машину.
Диван задвигался, энергичный мужчина с прилизанными волосами продолжал сидеть, зато поднялся верзила лет пятидесяти, с правильными чертами лица и мягкими светлыми волосами, в которых проступала седина. Он стал перед Хенриком и с минуту молча рассматривал его пронизывающим взглядом. Теперь уже не оставалось сомнения, что в этой группе верховодит он. Хенрик спросил:
– Что вы так меня рассматриваете, как будто покупаете?
– Не исключено, – ответил тот спокойно.
– Пан доктор, это мой кореш, – предупредил Чесек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
– Вы?..
Тот кивнул головой.
– Учителем я не буду, – повторил Хенрик.
– Почему?
– Не могу. Не сумею. Дети, родители, нет, нет, только не это.
– Вы и не будете учить. Надо создавать школы. С самого начала. Дети…
– Знаю, – прервал его Хенрик, – пусть их учат уму-разуму, но только без меня.
– Ну так что?
– Лесничество.
Уполномоченный взял со стола листок бумаги.
– Как ваша фамилия?
– Коних. Хенрик Коних. Уполномоченный записал.
– Наведуйтесь через неделю.
– Через неделю я буду искать счастья в другом месте. Вы не могли бы мне выписать какие-нибудь брюки?
– Не можете изловчиться сами?
– Неохота.
– Я одеждой не распоряжаюсь. – Уполномоченный смерил Хенрика взглядом: – Мои вам будут малы.
– Черт побери, ведь я ничего такого не прошу! Мне нужны брюки и работа в лесу, и это все.
– Все, – повторил уполномоченный. – Вы слишком требовательны.
Хенрик молчал.
– Надо брать что подвернется. А вы ни в какую. Или то, что подвернется, или ничего. Вы мне не поможете с организацией школ?
– Нет.
– А чувство долга? – спросил уполномоченный. И даже не улыбнулся.
– Не испытываю.
Некоторое время оба молчали. «Прекрасное рококо», – подумал Хенрик, глядя на мебель. Солнечные лучи, преломленные люстрой, лежали на ней, как нити паутины. Никто не мог его избить, никто не мог приказать, чтобы он кого-нибудь избил, этот человек ничем не мог ему угрожать; свобода, свобода, и все-таки было грустно и обидно. «Мы опять будем волноваться из-за всякой чепухи». Он сказал:
– Мне кажется, вы охотно бы этот листок разорвали. Не стесняйтесь.
За дверью послышались голоса, потом раздался стук.
– Подождите! – крикнул уполномоченный. Повернулся к Хенрику: – Ну?
– До свидания! – Хенрик приложил два пальца ко лбу.
– Войдите! – крикнул уполномоченный.
Хенрик повернулся и пошел к двери. Пропустил нескольких рослых мужчин, потом на секунду замешкался. Сквозь их ворчливые голоса он расслышал треск разрываемой бумаги. «Поеду в другое воеводство», – подумал он.
Хенрик устал и проголодался. В заставленном ящиками зале он остановился и пересчитал деньги. На несколько дней хватит. Мрачный тип в зеркале спрятал деньги в карман. На нем были помятые старые брюки. «Привет, братишка! – улыбнулся он сам себе. – У нас нет ничего, но у нас есть свобода. Мы максималисты. Может быть, и так. Самое время предъявлять высшие требования. Человечество! Никто не знает, что это такое, но я знаю, чего я хочу от себя. Да, знаю!» Он приблизился к зеркалу. Уполномоченный сказал, что в его глазах что-то осталось, но что? Человек в зеркале был похож на субъекта, который ищет что-нибудь выпить. Напои жаждущего! Вон как размечтался. Улыбнись, братишка. Субъект в зеркале растянул губы, в уголках рта образовались вертикальные борозды. Улыбка получилась слабая, но вполне симпатичная.
Послышался звук шагов. Хенрик быстро обернулся, словно пойманный на месте преступления. Между ящиками протискивался огромный детина с сытой физиономией. Видимо, любитель поесть, выпить и поспать.
– Ты! – крикнул верзила, приближаясь. – Не беги! Это ты из лагеря?
«У него тоже брюки на ладан дышат, – подумал Хенрик. – Зато пиджак!»
– Откуда это у тебя? – спросил он.
Верзила рассмеялся. В его сытой физиономии образовалась дыра, все передние зубы отсутствовали.
– Котелок варит, – ответил он. – Ну как живется, лучше, чем в лагере, да? Дожили, куриная морда. – И недоверчиво: – Это ты был у уполномоченного?
– Я.
– Отлично. Ты из какого концлагеря?
– Я из Бухенвальда, – ответил Хенрик.
– А я из Освенцима.
– Поздравляю.
– С чем?
– Ни с чем. Ты успел поправиться.
– Уже два месяца, – рассмеялся парень. – Когда вернулся?
– Неделю назад. Или немного больше.
– Может, лучше было остаться там?
– Не уверен.
– Семья? – догадался парень.
– И это, – ответил Хенрик. – Но их нет.
– Я, как пришел, сразу женился, – рассказывал освенцимец. – Дом – полная чаша. Никого не нашел, говоришь?
«Какого лешего ему надо?» Хенрик ответил равнодушным голосом:
– Вместо дома груда щебня. Попробовал разобрать, порвал брюки. Одному ничего не сделать. Да и зачем? Пусть себе лежит.
– Смывайся во Францию.
– Зачем?
– Насладишься жизнью. Разве ты не заслужил? Что тебя здесь держит?
– В общем-то ничего.
– А что будешь делать? – спросил освенцимец.
– Не знаю.
– Подыскиваешь работу?
– Нет.
– Что умеешь?
– Я мог бы работать учителем, но не хочу. Из-за этого мы и схлестнулись с уполномоченным.
– Ты прав! С детьми, за нищенскую плату – это не для нас. Мы должны пожить, черт побери!
«Еще один максималист», – подумал Хенрик.
– Не бойся, со мной не пропадешь, – заверил мордастый. – Бухенвальд не Бухенвальд, одним словом, лагерник – это главное. Чесек, – представился он.
– Хенрик.
– Умеешь водить машину?
– Не успел получить права.
– Но понятие имеешь?
– Как будто.
– Ну так иди. Иди, фраер, не валяй дурака.
– Подожди, – Хенрик сделал глубокий вдох. «Спокойно, не дать себя заговорить». – Куда я должен идти? К. уполномоченному?
– К нему. Там шеф и мои кореши.
– Шеф?
– Пан Мелецкий, доктор. Мы возьмем тебя в свою компанию.
– Что я должен делать?
– Ничего особенного. Шеф тебе объяснит. Надо уметь водить машину.
– Мне нужны брюки, – сказал Хенрик. – Я разорвал их, разбирая развалины.
Чесек начал смеяться:
– Вот лопух! Брюки! У тебя их будет десять, двадцать. Сколько хочешь. Положись на меня. Что они видели в жизни? Эти зеленые юнцы, фраера несчастные, только мы что-то и видели.
«Только мы, – мысленно повторил Хенрик. – Может, правда. Черт его знает».
2
– Вы надумали? – спросил уполномоченный.
Все четверо сидели на хрупком диванчике в стиле рококо. «Который из них шеф?» У стены лежало безногое кресло – не выдержало веса одного из этих верзил. Маленький шатен с прилизанными волосами, наверное самый главный, он очень энергичен, это его выделяет, а верзилы ему подчиняются, потому что они тугодумы.
– Кажется, есть какая-то срочная работа, – сказал Хенрик. Освенцимец поспешно вмешался:
– Пан доктор, это мой кореш, узник из лагеря, не из Освенцима, но свой парень, умеет водить машину.
Диван задвигался, энергичный мужчина с прилизанными волосами продолжал сидеть, зато поднялся верзила лет пятидесяти, с правильными чертами лица и мягкими светлыми волосами, в которых проступала седина. Он стал перед Хенриком и с минуту молча рассматривал его пронизывающим взглядом. Теперь уже не оставалось сомнения, что в этой группе верховодит он. Хенрик спросил:
– Что вы так меня рассматриваете, как будто покупаете?
– Не исключено, – ответил тот спокойно.
– Пан доктор, это мой кореш, – предупредил Чесек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30