Сказал счастливо Быкову: — Ну, боцман, тебе бы флагманским штурманом быть: надо же, тик в тик, как на маяк, вывел.
— Я уже целую неделю в этих джунглях, — засмеялся устало Быков. — Освоился…
— Как вы здесь? — спросил Ратников, угадывая Машу в темноте и подходя к ней. — Что шкипер?
— Помирает. Знобит его, все укрыть просит. Костер бы.
— Опасно костер, Маша.
— Нельзя, — согласилась она. — По-моему, кто-то приходил на нашу прежнюю стоянку, к шалашам. Будто бы голоса я различала. Неужто почудилось?
— Может, и не почудилось. Так они нас не оставят. А теперь и подавно.
— И выстрелы я слышала там, где село. Только тихие, как игрушечные.
— Это мы там немножко поработали. Где шкипер? Темнотища, ничего не разглядишь.
Маша подвела их к кусту, под которым лежал шкипер, укрытый тряпьем. Ратников склонился над ним, позвал потихоньку, но тот не отозвался.
— В беспамятстве, должно, — зябко произнесла Маша. — Холодно. Я уж все собрала, что можно, даже ноги ему травой завалила. Все потеплее.
Небо над лесом совсем почернело, слилось с ночью, ни единой звездочки не проглядывало. Только вдали, над морем, время от времени появлялся расплывчатый луч прожектора, шарил в вышине, точно пытался отыскать что-то среди невидимых облаков, и опять пропадал.
— С катера прожектор, — заметил Быков. — Теперь до утра не угомонятся… А знаешь, старшой, все-таки немцы приходили на стоянку, — сказал он неожиданно.
— С чего ты взял? — насторожился Ратников.
— Лаз в шалаш вроде бы немножко расширен был. Когда я завалил — одно, а теперь, кажется, чуть иначе. По-моему, они пошарили-пошарили поблизости и ушли.
— Чего же ты раньше молчал?
— Сомневался. Беспокойство не хотел вносить. А вот как Маша сказала, что вроде голоса слышала, так я сразу и понял: были… И собак у них нет, это точно. Иначе с ними бы явились, а тогда по-другому бы все вышло.
— Похоже, — раздумчиво согласился Ратников. — Так, за здорово живешь, не отцепятся…
— Господи, и без того столько напастей, — с отчаянием проговорила Маша, — а тут еще дождик начинается.
— Это уж действительно ни к чему! — расстроился Быков. — Все шишки на голову. Черт те что!
Дождик поначалу легонько, как бы ощупью пошелестел в листве, потом зашумел настойчивей, сердитей. Пронесся по лесу ветер, раскачивая деревья, подвывая в намокших ветвях, сшибая с них опадающие ливнем холодные капли. Вскоре и ветер, и дождь загудели плотнее, вместе набирая силу, точно взбесившись, все стало тут же мокро, похолодало разом, и негде было укрыться, найти спасения от напористого, пронизывающего ветра, хлестких потоков дождя.
Шкипер лежал на носилках ничем не защищенный, и Ратников, сам вмиг промокший до нитки и озябший, представил, как по лицу его хлещут дождевые струи, ручейками стекает вода и обессиленное тело немеет под мокрым насквозь тряпьем. В сплошной темноте ничего нельзя было разобрать, как ни приглядывайся, но и стоять так, без действия, без движения под холодным ливнем, становилось нестерпимо.
— Маша, где топор? Давай скорее топор! — крикнул он и, когда она подала ему, вздрогнул, ощутив скользкое топорище на ладони: «Вот им немец и ахнул шкипера…» И, обозлившись, бросил в темноту: — Боцман, какой-нибудь навес, иначе закоченеем до утра. Как при всемирном потопе хлещет!
Кое-как, почти на ощупь, соорудили они подобие па-веса, затащили под него шкипера, залезли сами, дрожа от холода, тесно прижались друг к другу. Но капли стали тут же просачиваться, падать сверху все чаще и чаще, потом сразу в нескольких местах полило, и Ратников стянул с себя прилипшую, отяжелевшую рубашку и укрыл шкипера. Он чувствовал ладонями, как вздрагивают Машины плечи, — она приткнулась к нему, словно ребенок, ищущий защиты, — растирал их, стараясь согреть, и этими движениями обогревался и сам, виня себя за то, что впутал Машу во всю эту историю с побегом, за ее страдания виня и тревоги, даже за этот проклятый дождь, посланный, точно в наказание.
— В такой ливень немцы не сунутся на поиски, — сказал Быков. — Так что объявляется отбой, всем отойти ко сну. — Пошутил — Только перекройте, пожалуйста, ДУШ.
Ратников понял: Быков сказал это для Маши, чтобы хоть об этом она не беспокоилась, и был ему благодарен за такую заботу.
— До отбоя полагается вечерний чай, — в тон ему пошутил Ратников.
Достал из мешка еду, на ощупь влил шкиперу в рот самогона, заставил глотнуть капельку Машу, понемножку приложился и сам с Быковым. Разломил хлеб, сало топором тронуть не решился, но больше разрезать было нечем, и он рвал его на части пальцами, а оно выскальзывало, точно осклизлый обмылок.
Так они сидели, прижавшись мокрыми телами и отдавая друг другу тепло, молча прислушивались к шуму дождя и леса, ели раскисший хлеб с салом. Казалось, не будет конца этой долгой ненастной ночи и солнце уже никогда не взойдет и не нагреет насквозь продрогшую землю.
— Не выберемся мы отсюда, — всхлипнула тихонько Маша. — Немцы кругом… и этот холод. Не выберемся, товарищ командир, пропадем.
— Ничего, Машенька, выкрутимся. Я в такой переплет попал недавно, что и сейчас не пойму, как вывернулся. Но вот живой же, даже не раненный ни разу. А с танками сойтись пришлось — не с этими курортниками. И ничего… — Ратников, успокаивая ее, убаюкивая чуть раскачивающими движениями, и сам не заметил, как стал рассказывать о себе. Он как бы заново переживал те часы, когда удерживал плацдарм со своими ребятами, их гибель и гибель Панченко, те самые горькие минуты, когда его тащили за танком со связанными руками, а потом, точно сквозь строй, прогнали через толпу гогочущих немцев, высыпавших поглумиться над ним. — А потом — плен, концлагерь, ну и ваша баржа-спасительница, — заключил он. — Но ведь выкрутился.
— Страх-то какой! — ужаснулась Маша. — Как же такое можно вынести?! — Но голос у нее был уже полусонный, покойный, и Ратников обнадеживающе произнес:
— А уж отсюда вырвемся, не беспокойся. Вот солнышко выйдет утром, обогреемся, дело пойдет.
— Под самую завязку, выходит, хватил? — тихо сказал Быков, прислушивавшийся к разговору. — Понимаю.
— Может, до самой-то кое-что и похлеще оставалось. Кто знает? Но уж если бы сейчас повстречался с этим немцем танкистом…
— Все они одним дегтем мазаны. Не только твой…
— Не скажи. У одной матери и то дети разные…
— Ты сам-то встречал хоть одного порядочного?
— Нет, пока не приходилось.
— А говоришь… И не встретишь, поверь.
Шумел, понемножку обессилевая, дождь, скатывались с навеса холодные капли. Ветер притих, уже не буянил в ночном лесу. Тихо стонал шкипер в полубреду. Они, трое, сидели на промокшей насквозь земле, отогревая друг друга собой и дыханием. Наконец задремали и уснули, когда дождь уже совсем перестал и на иссиня-черном небе стали проглядывать поздние звезды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39