И, значит, очень дорогим.
- Никогда и никто не сможет понять мятущуюся душу художника? - вещал Виталий Николаевич, взобравшись на стул. - Никто не станет кувыркаться после заката. Есть в этом черном силуэте звон. И пусть когда-то радость киснет. И белым заревом могильным нас господина дразнит ищущий враг. Это, кажется, были стихи. Что-то из области вселенского бреда, который ныне стал элитарной литературой для посвященных. Виталию Николаевичу внимали Татьяна Ивановна и Инна Константиновна. В центре праздника стояла трехлитровая бутылка водки, созданная по принципу сифона. Общество было пьяным. И безголовым - Мишин в борделе участия не принимал.
- Наденька, - Виталий Николаевич бросился вниз со стула и приветственно вручил мне небольшую рюмку. - Присоединяйтесь. Поминаем.
- Вы тоже делаете маникюр, - спросила я, отягощенная своими думами.
- Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей. Конечно, делаю...
Этот сговор мог быть и менее масштабным. Впрочем, ржавчина не выбирает себе приятелей - она вербует только сообщников. Я лихо опрокинула в себя водку и пристально посмотрела в глаза Татьяне Ивановне, а потом все же спросила, скорее устало и сочувственно, нежели агрессивно. Потому что слишком многое уже стало совершенно понятным.
- Зачем Анна Семеновна хотела поговорить с Чаплинским?
Татьяна вздрогнула и сжалась в комок: "Мы вместе учились" , - едва выдавила она.
- А вы не хотели? Больные воспоминания? - а что, я тоже женщина, почему и не посплетничать прежде, чем взорвать притон вурдалаков.
- А я не хотела! - тихо сказала она и быстро добавила. - Я виновата.
- Что? Простите, - я отвлекалась на миражи, представляя, как будут пылать щеки моего редактора, когда я откажусь продавать бомбу за мизерную зарплату. - Что? А может быть Наум...
Татьяна Ивановна полупрофессионально закатила глаза. На пороге кафедры застыл карающий меч командора Мишина, за его спиной маячили две счастливые физиономии: Игорька и девицы приятной наружности.
- Моя племянница, - сухо отрекомендовала Инна Константиновна.
- О чем это вы тут? - спросил Игорек, целуя маму в щечку.
- О тете Ане, - сказала она сухими сжатыми губами и посмотрела на Мишина умоляюще "спасите наши души".
- За мной, Крылова, - гаркнул шеф по-молодецки, и развернувшись на каблуках, покинул импровизированные поминки.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
В нос ударил неприятный запах туалета. Оказывается, я была пьяненькой покорной сомнамбулой и потащилась за шефом в его кабинет. Не ожидала от себя такой покорности.
- Проходите, - недовольно буркнул Мишин, пропуская меня вперед, чтобы отрезать пути к отступлению и позорному бегству. - Садитесь, сразу садитесь. Спокойно, без шума, - предупредил он трагическим голосом. Предстоящий разговор, видимо, был не по нраву нам обоим. Меня он лишил возможности проверить версию, а его..?
Я села и осмотрелась. Ничего хорошего - в лучших общежитских традициях. На окне сероватые кружевные занавески, цветочный горшок с завявшим фантиком от конфеты, на стене - Майкл Джексон, вырезанный мишинскими предшественниками из иллюстрированного журнала, и товарищ Ленин в скромной деревянной рамке. Слава Богу, национализмом в этом кабинете не пахло.
- Будем разговаривать под протокол? - спросил Владимир Сергеевич, доставая чистый пугающий лист финской бумаги, которую в этом учебном заведении брали в качестве благодарности за троечку на экзамене.
- А что, Танечке уже полегче, - встрепенулась я, надеясь увидеть важного свидетеля.
- Нет, она дома. Не сбивайте меня с толку, - вдруг взвизгнул предынфарктный заведующий, и его белесые глаза налились кровью.
Пришлось послушно взмахнуть руками и пролепетать неуместные извинения. Время, траченное даром, продолжало свой бесполезный бег. Оставалось только залихватски спросить: "Ну?" Но я удержалась, вдруг подумав о том, что мощнейший словарный запас изрядно подпорчен тюремной, блатной и прочей дворовой лексикой. Иногда мне просто не хватает умных слов, чтобы точно описать свое состояние. Например, понты. Коротко и ясно. Вот они самые меня и охватили. Или пришли? Или наступили? Что-то очень много вещей последнее время я стала делать непрофессионально.
- С вашим приходом на кафедру, - начал Мишин, и я сочла возможным его перебить, помочу что вдруг почувствовала острую необходимость в союзнике. Как ни странно, но Мишину я почему-то доверяла.
- Да, я знаю. На кафедре начались неприятности. Взрывы, смерти, срывы концертной программы и глубокие запойные обмороки сотрудников, - Владимир Ильич Ленин смотрел на меня хитро и укоризненно. Как на меньшевика Мартова, который был слишком демократом, чтобы точно знать, чего хотеть. - Но я тут не причем! Подумайте сами - какой смысл? Только прийти и все испортить? Прослыть на весь город сумасшедшей маньячкой и остаться без куска хлеба? Где логика?
- Да, - согласился Мишин . - Но... кафедра СГД...
Я впала в состояние транса. Изредка мои мозговые оболочки принимали сигналы типа "диверсия" ,"оплата", "профессиональная деструкция", "кто-то должен это делать". Мишин бредил, я абстрагировалась. У каждого свой конек, кто-то покоряет горные вершины, кто-то собирает шариковые ручки. Мишин воюет с кафедрой СГД. В сущности, он счастливый человек - образ врага прорисован до мельчайших деталей. Это очень важно - точно знать, кто виноват и что делать. Ленин снова посмотрел на меня укоризненно. Я подмигнула портрету, давая понять, что не собираюсь претендовать на его место в истории. А Мишин удивленно замолчал.
- Прослушивающее устройство? - безнадежно спросил он.
- Нет, что вы. Вспоминаю работу "Партийное образование и партийная литература". Знаете, мне всегда казалось, что она - основа моего филологического образования.
- Да, "колесиком и винтиком", "колесиком и винтиком", - Владимир Сергеевич закатил глаза и в экстатическом порыве причмокнул губами. Переговоры по открытию второго фронта можно было считать начатыми.
- Ну, а как вы можете это объяснить? В целом и коротко? - взгляд начальника потеплел и покрылся значительными маслянистыми вкраплениями. Вот этого нам как раз не надо!
- Да никак. А с Анной Семеновной - не все так ясно, как хотелось бы. Вы знаете, что Виталий Николаевич делает маникюр? - зловещим шепотом спросила я.
- Что? - Мишин снова побагровел и привстал со своего скрипящего стула. - Что?
- И муж Анны Семеновны тоже!
По поводу Коли Гребенщикова, Димы Тошкина, Наума Чаплинского я пока промолчала. У меня не было веских доказательств их связи с инфицированными и стерильными парикмахерскими щипчиками.
- Позор! - еле выдохнул Мишин и, отчаянно плюясь ядом, прокричал. - Им не место среди людей!!! необходимо принимать срочные меры.
Как я люблю, когда меня понимают с полуслова!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
- Никогда и никто не сможет понять мятущуюся душу художника? - вещал Виталий Николаевич, взобравшись на стул. - Никто не станет кувыркаться после заката. Есть в этом черном силуэте звон. И пусть когда-то радость киснет. И белым заревом могильным нас господина дразнит ищущий враг. Это, кажется, были стихи. Что-то из области вселенского бреда, который ныне стал элитарной литературой для посвященных. Виталию Николаевичу внимали Татьяна Ивановна и Инна Константиновна. В центре праздника стояла трехлитровая бутылка водки, созданная по принципу сифона. Общество было пьяным. И безголовым - Мишин в борделе участия не принимал.
- Наденька, - Виталий Николаевич бросился вниз со стула и приветственно вручил мне небольшую рюмку. - Присоединяйтесь. Поминаем.
- Вы тоже делаете маникюр, - спросила я, отягощенная своими думами.
- Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей. Конечно, делаю...
Этот сговор мог быть и менее масштабным. Впрочем, ржавчина не выбирает себе приятелей - она вербует только сообщников. Я лихо опрокинула в себя водку и пристально посмотрела в глаза Татьяне Ивановне, а потом все же спросила, скорее устало и сочувственно, нежели агрессивно. Потому что слишком многое уже стало совершенно понятным.
- Зачем Анна Семеновна хотела поговорить с Чаплинским?
Татьяна вздрогнула и сжалась в комок: "Мы вместе учились" , - едва выдавила она.
- А вы не хотели? Больные воспоминания? - а что, я тоже женщина, почему и не посплетничать прежде, чем взорвать притон вурдалаков.
- А я не хотела! - тихо сказала она и быстро добавила. - Я виновата.
- Что? Простите, - я отвлекалась на миражи, представляя, как будут пылать щеки моего редактора, когда я откажусь продавать бомбу за мизерную зарплату. - Что? А может быть Наум...
Татьяна Ивановна полупрофессионально закатила глаза. На пороге кафедры застыл карающий меч командора Мишина, за его спиной маячили две счастливые физиономии: Игорька и девицы приятной наружности.
- Моя племянница, - сухо отрекомендовала Инна Константиновна.
- О чем это вы тут? - спросил Игорек, целуя маму в щечку.
- О тете Ане, - сказала она сухими сжатыми губами и посмотрела на Мишина умоляюще "спасите наши души".
- За мной, Крылова, - гаркнул шеф по-молодецки, и развернувшись на каблуках, покинул импровизированные поминки.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
В нос ударил неприятный запах туалета. Оказывается, я была пьяненькой покорной сомнамбулой и потащилась за шефом в его кабинет. Не ожидала от себя такой покорности.
- Проходите, - недовольно буркнул Мишин, пропуская меня вперед, чтобы отрезать пути к отступлению и позорному бегству. - Садитесь, сразу садитесь. Спокойно, без шума, - предупредил он трагическим голосом. Предстоящий разговор, видимо, был не по нраву нам обоим. Меня он лишил возможности проверить версию, а его..?
Я села и осмотрелась. Ничего хорошего - в лучших общежитских традициях. На окне сероватые кружевные занавески, цветочный горшок с завявшим фантиком от конфеты, на стене - Майкл Джексон, вырезанный мишинскими предшественниками из иллюстрированного журнала, и товарищ Ленин в скромной деревянной рамке. Слава Богу, национализмом в этом кабинете не пахло.
- Будем разговаривать под протокол? - спросил Владимир Сергеевич, доставая чистый пугающий лист финской бумаги, которую в этом учебном заведении брали в качестве благодарности за троечку на экзамене.
- А что, Танечке уже полегче, - встрепенулась я, надеясь увидеть важного свидетеля.
- Нет, она дома. Не сбивайте меня с толку, - вдруг взвизгнул предынфарктный заведующий, и его белесые глаза налились кровью.
Пришлось послушно взмахнуть руками и пролепетать неуместные извинения. Время, траченное даром, продолжало свой бесполезный бег. Оставалось только залихватски спросить: "Ну?" Но я удержалась, вдруг подумав о том, что мощнейший словарный запас изрядно подпорчен тюремной, блатной и прочей дворовой лексикой. Иногда мне просто не хватает умных слов, чтобы точно описать свое состояние. Например, понты. Коротко и ясно. Вот они самые меня и охватили. Или пришли? Или наступили? Что-то очень много вещей последнее время я стала делать непрофессионально.
- С вашим приходом на кафедру, - начал Мишин, и я сочла возможным его перебить, помочу что вдруг почувствовала острую необходимость в союзнике. Как ни странно, но Мишину я почему-то доверяла.
- Да, я знаю. На кафедре начались неприятности. Взрывы, смерти, срывы концертной программы и глубокие запойные обмороки сотрудников, - Владимир Ильич Ленин смотрел на меня хитро и укоризненно. Как на меньшевика Мартова, который был слишком демократом, чтобы точно знать, чего хотеть. - Но я тут не причем! Подумайте сами - какой смысл? Только прийти и все испортить? Прослыть на весь город сумасшедшей маньячкой и остаться без куска хлеба? Где логика?
- Да, - согласился Мишин . - Но... кафедра СГД...
Я впала в состояние транса. Изредка мои мозговые оболочки принимали сигналы типа "диверсия" ,"оплата", "профессиональная деструкция", "кто-то должен это делать". Мишин бредил, я абстрагировалась. У каждого свой конек, кто-то покоряет горные вершины, кто-то собирает шариковые ручки. Мишин воюет с кафедрой СГД. В сущности, он счастливый человек - образ врага прорисован до мельчайших деталей. Это очень важно - точно знать, кто виноват и что делать. Ленин снова посмотрел на меня укоризненно. Я подмигнула портрету, давая понять, что не собираюсь претендовать на его место в истории. А Мишин удивленно замолчал.
- Прослушивающее устройство? - безнадежно спросил он.
- Нет, что вы. Вспоминаю работу "Партийное образование и партийная литература". Знаете, мне всегда казалось, что она - основа моего филологического образования.
- Да, "колесиком и винтиком", "колесиком и винтиком", - Владимир Сергеевич закатил глаза и в экстатическом порыве причмокнул губами. Переговоры по открытию второго фронта можно было считать начатыми.
- Ну, а как вы можете это объяснить? В целом и коротко? - взгляд начальника потеплел и покрылся значительными маслянистыми вкраплениями. Вот этого нам как раз не надо!
- Да никак. А с Анной Семеновной - не все так ясно, как хотелось бы. Вы знаете, что Виталий Николаевич делает маникюр? - зловещим шепотом спросила я.
- Что? - Мишин снова побагровел и привстал со своего скрипящего стула. - Что?
- И муж Анны Семеновны тоже!
По поводу Коли Гребенщикова, Димы Тошкина, Наума Чаплинского я пока промолчала. У меня не было веских доказательств их связи с инфицированными и стерильными парикмахерскими щипчиками.
- Позор! - еле выдохнул Мишин и, отчаянно плюясь ядом, прокричал. - Им не место среди людей!!! необходимо принимать срочные меры.
Как я люблю, когда меня понимают с полуслова!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91