тяжело плюхнулся на стул.
Кроме антарамечцев, все в зале рассмеялись.
— Издевается, что ли? — сказал Аваг Ишхану.
— Издевается.
— А чего же тогда наши не смеются?
— Не поняли, значит, что издевается.
Аваг задумался:
— Когда товар несоветский, как он называется?
— Заграничный.
— Нет, не так.
— А как?
— Как-то иначе.
— Импортный? — вспомнил Ишхан.
— Вот, вот, — сказал Аваг, — по-импортному он издевается, потому и не поняли наши.
Но позорнее всех повёл себя красный партизан Саргис.
— Товарищ судья, — сказал Саргис, — сию же минуту отпусти ребят. Съели они овец или нет, не твоя забота, понял?.. Успокойся, успокойся, вот так!
Но судья всё же оборвал Саргиса, и тогда старый партизан Саргис сильно рассердился, сжал узловатые пальцы в кулак, сказал:
— Не ты виноват, что ты такой.
— Садитесь.
— Вот я и говорю, не ты виноват.
— Садитесь.
Над Саргисом даже сами антарамечцы посмеялись, даже Аваг посмеялся.
Посадить в тюрьму, конечно, никого не посадили. Разошлись подобру-поздорову; антарамечцы вернулись к прерванным своим занятиям. Но что-то изменилось в антарамечцах.
Авага словно подменили. Ишхана окликал не иначе как: «Дурак, подожди меня».
С Павле тоже что-то неладное стало твориться. Он будто занедужил. Сам он, правда, говорил, что здоров. Он по-прежнему мог поднимать большие тяжести, но мешки с солью теперь уже не таскал: «За это трудодни не полагаются». Он стал молчаливым, задумчивым. Телефонный Сако переполошился: «Ведь с ума сходит человек, надо помочь ему как-то». Сако вспомнил, что у Павле был дядя по имени Агаси. Неизвестно, с какой это войны Агаси вернулся домой с золотом. На одной из станций золото это у него стянули. Агаси месяца два ходил как в воду опущенный, потом однажды собрал охапку сена, поджёг её и давай прыгать вокруг огня. А потом и вовсе рехнулся — расхаживал в одном бельё. Но в один прекрасный день пришёл он вдруг в сознание и, как увидел он себя в одном бельё, бросился со скалы. Потому ущелье и называется «ущелье Агаси».
Кто-кто, а уж Павле не походил на Агаси. Он подумал-подумал, да забрал семью и переехал в город.
Ну какой из тебя горожанин, дурень ты этакий! Приходят к нему в гости городские его товарищи и видят: сидит, крошит в суп хлеб, ест, опустив голову, чавкая.
А рядом с супом — пианино у него. Когда приезжает кто из Антарамеча, Павле первым делом пианино демонстрирует: «Для детей купил, надоедали очень, не обеднел я от этого, напротив даже». Павле набил свой дом всяким добром, тут и буфет, и книжный шкаф, и холодильник. Говорят, у дочки Павле обнаружили музыкальные способности. С этой точки зрения в городе действительно хорошо. Антарамеч за всю свою тысячелетнюю историю ни у кого из своих ещё не обнаруживал музыкальных способностей, а их, по всей вероятности, было совсем-совсем немало, этих музыкальных способностей, но они умирали… Так что мы можем сказать дочке Павле: «Счастливого тебе пути, Марго!»
В Антарамече после памятного случая с овцами Реваза кражи прекратились. Но только там, в далёком Антарамече, после того случая мёд вырезывали один раз. Пчёлам на зиму мёду оставляли даже больше, чем надо, но всё равно ульи гибли один за другим. Может, в самих ульях был изъян? Да нет, стояли они правильно, не на холоде, и сбиты из липового — самого тёплого — дерева. А может, болезнь какая пчёл косила? Нет, о болезни и речи не было… Когда-то на пасеке было пятьсот тридцать семейств, пронумерованных и расположенных в шахматном порядке. И теперь ульи расположены в шахматном порядке, и теперь они пронумерованы, но цифры теперь скачут: 9, 10, 21, 35, 70, 108…
И ещё одна напасть: Зарик теперь покою не даёт Завену — в город его тянет: «Если даже Павле устроился там, мы не сможем, что ли?..»
Ишхан? Ишхан тоже в город рвётся. Без тебя, Ишхан, город не обойдётся, погибнет город, если ты не там будешь жить. Поди-поди, стань на проспекте Ленина и ори во всю глотку… Пока город из тебя горожанина сделает — семь потов с него сойдёт. В городе только тебя не хватает, будешь там аукаться с Павле: «Почём мёд?» — «Четыре рубля!» — «Ну и грабёж!»
Аторик — букв, стульчик.
Бидза — старик, старина.
Пешкеш — подарок, взятка.
Баяти — жанр азербайджанской народной песни.
Джан — букв.: душа, ласковое обращение.
Лусерес — букв.: светлоликая.
Дашнак — член армянской буржуазно-националистической партии Дашнакцутюн.
Дро — известный дашнакский военачальник.
Венетик-по армянски Венеция.
«Пепо» — известная пьеса Г. Сундукяна.
Палан — вьючное седло для ослов.
Хурджин — перемётная сума из ковровой ткани.
Котем — съедобная трава.
Биз — игра, заключающаяся в метком бросании ножа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Кроме антарамечцев, все в зале рассмеялись.
— Издевается, что ли? — сказал Аваг Ишхану.
— Издевается.
— А чего же тогда наши не смеются?
— Не поняли, значит, что издевается.
Аваг задумался:
— Когда товар несоветский, как он называется?
— Заграничный.
— Нет, не так.
— А как?
— Как-то иначе.
— Импортный? — вспомнил Ишхан.
— Вот, вот, — сказал Аваг, — по-импортному он издевается, потому и не поняли наши.
Но позорнее всех повёл себя красный партизан Саргис.
— Товарищ судья, — сказал Саргис, — сию же минуту отпусти ребят. Съели они овец или нет, не твоя забота, понял?.. Успокойся, успокойся, вот так!
Но судья всё же оборвал Саргиса, и тогда старый партизан Саргис сильно рассердился, сжал узловатые пальцы в кулак, сказал:
— Не ты виноват, что ты такой.
— Садитесь.
— Вот я и говорю, не ты виноват.
— Садитесь.
Над Саргисом даже сами антарамечцы посмеялись, даже Аваг посмеялся.
Посадить в тюрьму, конечно, никого не посадили. Разошлись подобру-поздорову; антарамечцы вернулись к прерванным своим занятиям. Но что-то изменилось в антарамечцах.
Авага словно подменили. Ишхана окликал не иначе как: «Дурак, подожди меня».
С Павле тоже что-то неладное стало твориться. Он будто занедужил. Сам он, правда, говорил, что здоров. Он по-прежнему мог поднимать большие тяжести, но мешки с солью теперь уже не таскал: «За это трудодни не полагаются». Он стал молчаливым, задумчивым. Телефонный Сако переполошился: «Ведь с ума сходит человек, надо помочь ему как-то». Сако вспомнил, что у Павле был дядя по имени Агаси. Неизвестно, с какой это войны Агаси вернулся домой с золотом. На одной из станций золото это у него стянули. Агаси месяца два ходил как в воду опущенный, потом однажды собрал охапку сена, поджёг её и давай прыгать вокруг огня. А потом и вовсе рехнулся — расхаживал в одном бельё. Но в один прекрасный день пришёл он вдруг в сознание и, как увидел он себя в одном бельё, бросился со скалы. Потому ущелье и называется «ущелье Агаси».
Кто-кто, а уж Павле не походил на Агаси. Он подумал-подумал, да забрал семью и переехал в город.
Ну какой из тебя горожанин, дурень ты этакий! Приходят к нему в гости городские его товарищи и видят: сидит, крошит в суп хлеб, ест, опустив голову, чавкая.
А рядом с супом — пианино у него. Когда приезжает кто из Антарамеча, Павле первым делом пианино демонстрирует: «Для детей купил, надоедали очень, не обеднел я от этого, напротив даже». Павле набил свой дом всяким добром, тут и буфет, и книжный шкаф, и холодильник. Говорят, у дочки Павле обнаружили музыкальные способности. С этой точки зрения в городе действительно хорошо. Антарамеч за всю свою тысячелетнюю историю ни у кого из своих ещё не обнаруживал музыкальных способностей, а их, по всей вероятности, было совсем-совсем немало, этих музыкальных способностей, но они умирали… Так что мы можем сказать дочке Павле: «Счастливого тебе пути, Марго!»
В Антарамече после памятного случая с овцами Реваза кражи прекратились. Но только там, в далёком Антарамече, после того случая мёд вырезывали один раз. Пчёлам на зиму мёду оставляли даже больше, чем надо, но всё равно ульи гибли один за другим. Может, в самих ульях был изъян? Да нет, стояли они правильно, не на холоде, и сбиты из липового — самого тёплого — дерева. А может, болезнь какая пчёл косила? Нет, о болезни и речи не было… Когда-то на пасеке было пятьсот тридцать семейств, пронумерованных и расположенных в шахматном порядке. И теперь ульи расположены в шахматном порядке, и теперь они пронумерованы, но цифры теперь скачут: 9, 10, 21, 35, 70, 108…
И ещё одна напасть: Зарик теперь покою не даёт Завену — в город его тянет: «Если даже Павле устроился там, мы не сможем, что ли?..»
Ишхан? Ишхан тоже в город рвётся. Без тебя, Ишхан, город не обойдётся, погибнет город, если ты не там будешь жить. Поди-поди, стань на проспекте Ленина и ори во всю глотку… Пока город из тебя горожанина сделает — семь потов с него сойдёт. В городе только тебя не хватает, будешь там аукаться с Павле: «Почём мёд?» — «Четыре рубля!» — «Ну и грабёж!»
Аторик — букв, стульчик.
Бидза — старик, старина.
Пешкеш — подарок, взятка.
Баяти — жанр азербайджанской народной песни.
Джан — букв.: душа, ласковое обращение.
Лусерес — букв.: светлоликая.
Дашнак — член армянской буржуазно-националистической партии Дашнакцутюн.
Дро — известный дашнакский военачальник.
Венетик-по армянски Венеция.
«Пепо» — известная пьеса Г. Сундукяна.
Палан — вьючное седло для ослов.
Хурджин — перемётная сума из ковровой ткани.
Котем — съедобная трава.
Биз — игра, заключающаяся в метком бросании ножа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26