Началось с того, что Хумер обучил сына шить одежду для покойников, это дело тонкое, пишет Эндерер, я только теперь узнал, пишет Эндерер, какое нужно мастерство, и он обучил сына, как отец--самого Хумера, а дед--отца и так далее. К семнадцати годам все они, как и сын Хумера, уже вполне овладевали этой профессией, и каждый перенял ее от отца, их магазин был единственным магазином похоронных принадлежностей на весь Тироль. Можете спросить, только никто, наверно, не знает, пишет Эндерер, что магазин Хумера существует на Верхней Заггенгассе уже около восьмидесяти лет. А если знать, сколько требуется похоронных принадлежностей, и здесь, в Тироле, особенно, то сразу поймешь--дело это выгодное, очень выгодное. И Хумер все время об этом говорит, за всеми его словами чувствуется одно--это дело очень выгодное, хорошее дело. И Хумер этого не скрывает, слушаешь его и понимаешь--дело у него и впрямь хорошее, и, конечно, главную роль во всем, что с ним случилось, играет то, что он вдруг перестал быть главным человеком в собственном деле. А ведь мы, сказал Хумер, пишет Эндерер, мы даже на экспорт работаем. И при слове экспорт голос у него дрогнул. Словом, сказал Хумер, пишет Эндерер, я к вам пришел, потому что мое существование стало невыносимым. Уж одно то, что я, хозяин такого процветающего дела, должен ходить в грубошерстных дешевых брюках, в грубой куртке, в таких скверных башмаках... Сами подумайте, пишет Эндерер, и продолжает: вы моего сына не знаете, сказал Хумер, но видеть вы его не раз видели, чаще, чем меня, он все время шляется по Верхней Заггенгассе, здоровенный такой малый и одет с иголочки, говорит Хумер, и еще: мой сын вот уже сколько лет ходит в ресторан "Серый медведь", вы понимаете, что это значит! А довела его моя невестка, привез он ее из Матрая, ему волей-неволей приходится ходить в "Серый медведь", я-то должен удовольствоваться самой грубой пищей, а мой сын, сказал Хумер, пишет Эндерер, тратит уйму денег! Да еще и в другие рестораны ходит, и в городской театр! Спрашиваешь себя, говорит Хумер, пишет Эндерер, до чего же дошел человек! Но суть дела в том, что мой сын так неудачно женился, да еще не вовремя, он-то этого не признает, но я точно знаю: это несчастный брак, только он признать этого не желает. Мой сын--несчастный человек, эта женщина испортила ему жизнь, сказал Хумер, пишет Эндерер. А кроме того, сын Хумера уже давно не ходит в ресторан "Серый медведь", он стал ходить в "Королевскую корону", можете себе представить, сказал Хумер, пишет Эндерер, он ходит в "Королевскую корону"! А так как вы сами, говорит мне Хумер, тоже, как мне известно, часто бываете в "Сером медведе", вы должны знать моего сына, я уже сказал: он очень высокий и прекрасно одет, очень, очень заметный человек, говорит Хумер; а я себя спрашиваю, пишет Эндерер, откуда Хумер знает, что я действительно часто захожу в ресторан "Серый медведь", как вы знаете, пишет нам Эндерер, я захожу туда и по субботам и по воскресеньям, все-таки это лучший ресторан. Правда, и там. в "Сером медведе", случается, что тебе подадут такое, что и в рот не возьмешь, пишет Эндерер, и дальше: Хумер говорит, что у его невестки необычайно длинные волосы, и всегда, пишет Эндерер, она растрепанна, говорит Хумер, да, растрепанна, моя невестка растрепа, всегда растрепанна, а я больше всего на свете ненавижу растреп, мало того что она растрепа, я к ней плохо отношусь, говорит Хумер, но все вышло из-за этой женщины, а она из самых низов, отец до сих пор работает простым маляром, мать подрабатывает поденной работой, в голосе Хумера было столько презрения, пишет Эндерер, словом, они уже вдвоем ходят в "Королевскую корону", а там цены вдвое выше против "Серого медведя", говорит Хумер, и я уверен, кутят на мои деньги, говорит Хумер, долго ли им все спустить, теперь, когда для них удовольствие важней дела, и такое дело, как мое дело, загубить окончательно, но пока что это дело принадлежит мне!--крикнул Хумер. Все еще принадлежит мне! Нет, тут причиной не только их дурь, тут еще ненависть к отцу. Да, я правильно расслышал-- Хумер так и сказал: ненависть--и потом: шестнадцать швейных машин, господин доктор, только представьте себе--теперь уже шестнадцать машин,--и я подумал, пишет Эндерер, значит, шестнадцать человек сидят за шестнадцатью машинами,--мы поставляем товар по договорам, сказал Хумер, пишет Эндерер, и в Форарльберг, и в Зальцбург, а с недавних пор и в Баварию, в Баварии похоронные принадлежности вдвое дороже, чем у нас, говорит Хумер, не жалко заплатить и двойную пошлину, около сорока похоронных бюро заказывают одежду для покойников в хумеровской мастерской, на Верхней Заггенгассе, пишет Эндерер. И все то, что я создавал десятки лет, теперь мой сынок в обществе своей вульгарной супруги транжирит вовсю, ходит в "Королевскую корону"!--говорит Хумер и продолжает: что же касается меня, то мое правовое положение складывается так... И тут, по этим его словам, я понял, что за то короткое время, что Хумер провел у меня в конторе (если он сказал правду, что я--первый в жизни юрист, к которому он обратился, а я в его словах не сомневаюсь, он говорит правду и умеет слушать очень внимательно, ни слова мимо ушей не пропустит, слышит даже то, чего я не успел сказать), так за то время, что он тут просидел, он уже привык к юридическим терминам, потому и сказал: мое правовое положение складывается так... В то время как я, и вы это знаете--и я действительно это знаю, потому что Хумер уже несколько раз об этом упоминал,--в то время как я, продолжал Хумер, вот уже тридцать лет жил спокойно и мирно внизу, то есть на первом этаже, около магазина на Заггенгассе, с самого рождения, добавил он взволнованно, я жил в этой квартире, в нижнем этаже, и еще раз подчеркнул: с самого рождения, и при этом впервые стал жестикулировать, он уже не сидел, вцепившись намертво руками в полу дождевика, он стал жестикулировать, заговорил громче и даже вытянул свои длинные ноги, медленно так вытянул ноги, они у него действительно довольно длинные, пишет Эндерер, и все его длинное худое тело как-то расслабилось, когда он заговорил о своей квартире в нижнем этаже, на Заггенгассе; почти целый час он сидел судорожно зажатый, а ведь он и вправду просидел у меня больше часу, а в сущности, то, что он тут вообще очутился, вышло только потому, что я, не подумав, забыл про то, что у меня в то утро вообще приема не было, просто предложил ему зайти, впустил его в контору, наверно оттого, что он стоял и ждал меня внизу, у входа, явно ждал именно меня по важному делу, я и подумал: видно, человек пришел по важному делу, и я, даже не спрашивая себя, стоит ли, есть ли смысл впускать этого человека, вдруг ни с того, ни с сего взял и позвал его наверх, в контору, пишет Эндерер, я сразу так и сказал Хумеру:
1 2 3 4 5 6 7 8 9