Его голова, как казалось, была ясной, а походка ровной, его язык был остер, а расчеты точны. Возможно, одержимость противостояния злодейке-судьбе, исподтишка подставившей подножку, удерживала его состояние в норме, заставляя перемещаться от клуба к клубу, от вывески в виде пальм, под которыми предлагалось укрыться людям, жаждущим музыки в стиле реги, к истерично вспыхивающему красно-золотыми стробоскопическими импульсными лампами крыльцу приюта для поклонников рэйва. Одержимость найти ответ на мучавшие его вопросы, толкала его в танцующую массу, несмотря на заверения администраторов и официантов, сторожил-тусовщиков, барменов, охранников в том, что разыскиваемого им человека в данном клубе нет. Чем дольше продолжались его поиски, тем настойчивее он «прочесывал» фарш толпы, конвульсивно двигающийся под музыку. Он смотрел в лица людей и не видел того, кого хотел увидеть, отчего становился еще более одержимым. Он лавировал между мужчинами в цветастых рубахах, обтягивающих накачанные торсы майках, полуголых, одетых, как женщины. Он искал, не чувствуя усталости и опьянения.
В одном из клубов ему показалось, что он нашел его. Парень, очень похожий на Ивана, пританцовывая, удалялся в сторону лестницы, ведущей в туалет. Отпихнув в сторону девушку, обезображенную ярким макияжем, Толик поспешил следом, но, нагнав молодого человека на входе в уборную, увидел, что лицо того покрыто морщинами, волосы его седы, а взгляд безумен, как у пытающегося обмануть смерть смертника. Тогда, именно тогда и лишь на короткий миг Анатолий подумал, что проиграл: «Даже если я спрячусь от них, скроюсь в глуши лесной чащи, смерть, родившаяся от последних вздохов людей, погубленных мной, настигнет меня». Раздумывая, он совсем забылся, а между тем престарелый посетитель клуба с интересом разглядывал хорошо одетого молодого человека, рубашка которого подмышками, на груди и спине сменила цвет на более темный.
– Чего застыл, – отвлекая Толика, сказал старик. – Иди потеть дальше, и она обязательно клюнет!
Поняв услышанные слова по-своему, Анатолий развернулся и пошел к выходу из заведения. Он ненадолго задержался на крыльце, находящемся под кронами каких-то декоративных деревьев. Разглядывая темные в сгустившемся сумраке листья, совершенно не подсвеченные лампочками, он вдохнул посвежевший воздух. На короткое ночное время жара спала, чтобы с полуднем неистовствовать вновь.
Толик вдохнул глубоко-глубоко, сжал в левой руке пальцы правой, расцепил этот «трусливо-неуверенный» замок, чтобы сжать ладони в кулаки и подумать: «Жизнь обязательно клюнет».
Он спустился к трассе, поймал машину и назвал адрес очередного клуба, найденного в справочнике, купленном на одном из переходов в метро.
Домой он приехал в семь утра, оглушенный неудачей, вдрызг пьяный, с пульсирующей в голове музыкой, мешающей уснуть, и с твердым намерением пойти в офис, попасть в кабинет директора и уничтожить его. «Тогда я либо убью его, либо узнаю правду», – было последней мыслью, подмигнувшей ему перед тем, как сон поглотил его черной маслянисто-густой пучиной.
2
Ему снилось, что он пришел в приемную фирмы, без проблем вошел к директору, ничего не подозревающему, сумел каким-то хитроумным образом запереть дверь кабинета изнутри и учинил допрос мужчине, скрывающемуся в тени. Директор понял, что Толику все известно, и не стал отрицать связи агентства с некоей могущественной темной силой, несущей в массы антиморальные, губительные принципы, противоречащие завещанным в святых писаниях. Также мужчина, скрытый искусственным сумраком, созданным на его половине кабинета, принялся сулить Толику несметные богатства, славу по всему миру и долгую жизнь, на что тот возразил: «Но я теряю дорогих мне людей!» «Зато приобретаешь дорогие вещи и известность, дарующую жизнь после смерти», – ответил директор. Тогда Анатолий понял, что злой гений эксплуатирует его дар, преподнесенный свыше, дергая за ниточки сильнейших мечтаний его, Толика. «Я не марионетка!» – вскричал он, подбегая к границе света и полутени, протягивая руки к мужчине, моментально испарившемуся. Толик остался в кабинете один на один со своими мыслями и чувством голода, волнами прокатывающимся внутри его, обретающим черты физической боли.
Еще не проснувшись, он машинально перевернулся на живот, как делал всегда под утро, ощущая пустоту в желудке. Но вместо облегчения твердый комок тошноты поднялся к горлу, и Толик открыл глаза, упершись ладонями в кровать, отжимаясь от нее. Мужчина подогнул колени, потом выпростал их вперед, сев. Жгучий комок упал вниз, вонзаясь сотнями иголок в слизистую желудка. «Надо поесть», – подумал Анатолий, попытавшись встать, но тело отказалось слушаться хозяина. Ноги превратились в бесчувственные чурбаны, а голова! Голова становилась тяжелее с каждой секундой, как наливается свинцом доска, в которую расстреливают обойму за обоймой. При всем при этом усилилась тошнота, скручивающая пищевод в жгут. А в рот словно помочился не один десяток кошек. И нестерпимо несло куревом. Казалось, запах табака сочился из-под кожи.
Толик попытался сконцентрироваться на действиях. Он согнул ноги в коленях, пододвинул задницу к краю кровати и выкинул ступни вперед. Таким образом он преодолел-прополз десять сантиметров. Его потуги встать отозвались в желудке волной боли. В тот момент, когда он согнул колени вновь, мир вокруг заполнился душераздирающей трелью. Мужчина почувствовал себя так, словно ему на голову надели большую эмалированную кастрюлю и стучат по ней снаружи сразу в нескольких местах. Именно стенки кастрюли, как подумал Толик, закрыли для него солнечный свет, просачивающийся сквозь плотно сдвинутые шторы. Трезвон продолжался секунд тридцать, затем эхо хаотичной полифонической какофонии не смолкало мгновений двадцать, следом пришла тишина. Кастрюля, которой и не было вовсе, рассыпалась в истлевший тут же прах.
Анатолий открыл глаза, недолго пощурился от света и возобновил попытки встать. «Надо поесть», – думал он, ощущая колики в желудке. «Тебя вывернет от любой еды», – отговаривал здравый смысл и запел голосом известной певицы: «Любовь была еще вчера, сегодня горькое похмелье». Едва улыбнувшись, Толик сполз на край кровати. Он был в одежде, надетой вчера в полдень. От ткани несло табаком, пропитавшим стены ночных клубов. От волос и кожи тоже пахло. Он вздохнул, выпустив перегоревший воздух, и сам сморщился от окутавшего лицо зловония.
Ступив на пол, он усилием воли выпрямился. Тяжелая голова потянула его вперед, на окно. Он выставил вперед правую руку, схватился за штору и повис на ней, а потом услышал треск и полетел вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114