Надо быть осторожнее, корил он себя, она же еще совсем не устроена в жизни… И добросовестно выполнял все просьбы и приказы Петранки.
По вечерам, выключив телевизор, она присаживалась к нему на кровать и заводила разговор о том, о сем, рассказывала о своих мучениях по поводу дипломной работы. Станчев был не очень-то осведомлен в последних проблемах на хозяйственном фронте, однако слушал со вниманием, даже пытался рассуждать на эту тему.
– Папка, я в полном мраке, – говорила Петранка, делясь впечатлениями об увиденном на местной текстильной фабрике. – Что касается владельца и хозяина, это толково, но вот тезис о государстве-владельце довольно спорный…
– Что значит – спорный?
– Очень просто: не государство, а общество – главный владелец. Государство – лишь аппарат общества, а не само общество.
– Оно его представляет, моя девочка.
– Пусть представляет, но не может его подменять. Например, что такое государственная собственность в текстильной промышленности? Это значит, что ею распоряжается министерство, разное начальство.
– Что ж в этом плохого…
– Как что – а субъективизм, волюнтаризм и прочее!
– Когда ты успела наглотаться всяких терминов? – у Станчева глаза полезли на лоб от изумления.
– Но ведь это моя профессия!
– По-моему, это скорее юридические термины. Разве не так, Петруша?
Петранка принималась торопливо объяснять, что совсем нет, и, возвращаясь к предмету разговора, приводила примеры с шоферами, продавцами, поварами – они вполне могут нанимать грузовики, гостиницы, магазины и киоски и распоряжаться их фондами. Станчев соглашался насчет шоферов и киоскеров, но возражал в отношении магазинов и гостиниц. Что же ты предлагаешь – частные магазины и мотели?.. Петранка разъясняла, что они не будут частными, а сданными под наем, для ведения деятельности под контролем государства и банка. А сейчас разве не так? – спрашивал непросвещенный Станчев. Дочь растолковывала ему разницу и доверительно понижала голос:
– Папка, я для себя определила, что главное – это саморегулирование и самоконтроль вот здесь и здесь, – она указывала пальцем на лоб и на сердце. – Я веду хозяйство, от меня требуется то-то и то-то, я делаю все по совести и в срок, но при этом рассчитываю на результаты, а не на какие-то твердые ставки и коллективные премиальные. И пусть тогда меня контролирует кто захочет и когда захочет, особенно банк – мне нечего скрывать, нечего приписывать или перекидывать ответственность на чужие плечи из-за того, что я ни в чем не заинтересована. И если один получает три, а другой – тридцать три, тут уж простите, кто сколько заслужил, столько и…
– Тебя послушаешь – так тебе все ясно, о каком же мраке может идти речь!
Петранка качала головой – одно дело грузовик или киоск, а совсем другое – текстильная фабрика. Как тут рассчитать: эти машины на вас троих, а эти – вам пятерым, поглядим, кто лучше справится. Производство не раздробишь, а раз это невозможно, все в руках коллектива с его чистым алиби, под которое не подкопаешься, – мы работали, сделали, заслужили. И отдельный человек со своим собственным умением, сноровкой, моралью снова тонет в общем котле – поди-попробуй изобрети и примени новый экономический механизм…
Станчев не знал, что ей и ответить, – для него хозяйственная деятельность всегда представлялась чем-то будничным и простым, без загадок, таившихся в человеческой душе и поведении, с которыми он сталкивался ежедневно. Велика премудрость – произвести кусок мыла или метр ткани. Ведь есть же машины, технологии, организация – производи в свое удовольствие, коли взялся за гуж. Из литературы он знал, что это основная сфера, в ней закладывается фундамент не только общества, но и истории, известны ему были и крылатые фразы, подобно той, что политика – это сконцентрированная экономика и так далее. Но его сознанием все это в свое время было воспринято как что-то общее, отвлеченное, он представлял, что все эти механизмы действуют чуть ли не автоматически, по верховному велению жизни и исторической логики. И его практически не посещала мысль, что в эти нерушимые основы вмурованы души, даже тени миллионов людей, для которых все это не только профессия, но и жизнь и судьба. Удивительные дела, заключил он, припомнив недавний разговор с Миховым.
– И что же выходит, Петруша, что в цеху приходится сталкиваться не только с технологией, но даже в большей степени с психологией? Ведь так, насколько я понимаю?
– Не знаю, папа. Могу только сказать, что излишний коллективизм вреден не меньше, чем излишний индивидуализм, хотя его и пытаются наградить обожествленным знаком.
Станчев напряг внимание. Насчет обожествленного знака, это не ее слова, да и вообще похоже, что она повторяет чьи-то речи.
– Прости, но тебя слегка заносит. Какой знак и кто его обожествляет?
– Все мы, папа.
– И что же, ты предлагаешь делать ставку на индивидуализм?
Петранка нахмурилась.
– Я говорю совсем о другом – о степени, а не о сущности.
Станчев почувствовал себя неловко, но, чтобы скрыть свое смущение, перешел в наступление:
– А ты, девочка, отдаешь себе отчет в том, что бы с нами было без обожествленного коллективизма? Как бы мы справились с рабством, как бы освободились и шагали вперед – полагаясь на волю избранных субъектов?..
Наведывался Михов, приносил лекарства, половина – народного, половина – французского происхождения. Выслушивал обе стороны, сперва одну, затем другую – altera pars, как он выражался.
– Надо прислушиваться к молодым, Коля, – сказал он, когда Петранка вышла из комнаты. – Дочка твоя мыслит по-мужски, да, да…
У Михова был свой взгляд на вещи. Он считал, что эти проклятые дилеммы разрешат грядущие поколения в будущем веке, – мы же грыземся по инерции, а речь идет о перевороте в мышлении и отношениях. Мы, говорил он, очертили лишь самый общий контур личности, а предстоит разрисовать его плоть, нанести светотени, изучить его анфас и в профиль, de profundis, а затем разработать, принять и узаконить ее статус – значительно более дифференцированный, чем мы имеем на сегодняшний день и чем он сформулирован в Magna charta…
* * *
Станчев слушал, неубежденный в правоте своего друга, равно как и в своей собственной.
В конце недели во второй раз позвонил Досев, осведомился о здоровье Николы и пообещал его навестить. А пока посылал курьера с важной информацией. Станчев ощутил в его голосе какую-то бодрую таинственность и не ошибся: курьер принес результаты проверки возможных контактов Кушевой и Арнаудова в стране и за рубежом. За границу в командировки вместе они не выезжали, однако один из городов, посещавшийся ими по отдельности, фигурировал три раза. Станчев подчеркнул это место в отчете и чуть не ахнул, опустив взгляд ниже:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
По вечерам, выключив телевизор, она присаживалась к нему на кровать и заводила разговор о том, о сем, рассказывала о своих мучениях по поводу дипломной работы. Станчев был не очень-то осведомлен в последних проблемах на хозяйственном фронте, однако слушал со вниманием, даже пытался рассуждать на эту тему.
– Папка, я в полном мраке, – говорила Петранка, делясь впечатлениями об увиденном на местной текстильной фабрике. – Что касается владельца и хозяина, это толково, но вот тезис о государстве-владельце довольно спорный…
– Что значит – спорный?
– Очень просто: не государство, а общество – главный владелец. Государство – лишь аппарат общества, а не само общество.
– Оно его представляет, моя девочка.
– Пусть представляет, но не может его подменять. Например, что такое государственная собственность в текстильной промышленности? Это значит, что ею распоряжается министерство, разное начальство.
– Что ж в этом плохого…
– Как что – а субъективизм, волюнтаризм и прочее!
– Когда ты успела наглотаться всяких терминов? – у Станчева глаза полезли на лоб от изумления.
– Но ведь это моя профессия!
– По-моему, это скорее юридические термины. Разве не так, Петруша?
Петранка принималась торопливо объяснять, что совсем нет, и, возвращаясь к предмету разговора, приводила примеры с шоферами, продавцами, поварами – они вполне могут нанимать грузовики, гостиницы, магазины и киоски и распоряжаться их фондами. Станчев соглашался насчет шоферов и киоскеров, но возражал в отношении магазинов и гостиниц. Что же ты предлагаешь – частные магазины и мотели?.. Петранка разъясняла, что они не будут частными, а сданными под наем, для ведения деятельности под контролем государства и банка. А сейчас разве не так? – спрашивал непросвещенный Станчев. Дочь растолковывала ему разницу и доверительно понижала голос:
– Папка, я для себя определила, что главное – это саморегулирование и самоконтроль вот здесь и здесь, – она указывала пальцем на лоб и на сердце. – Я веду хозяйство, от меня требуется то-то и то-то, я делаю все по совести и в срок, но при этом рассчитываю на результаты, а не на какие-то твердые ставки и коллективные премиальные. И пусть тогда меня контролирует кто захочет и когда захочет, особенно банк – мне нечего скрывать, нечего приписывать или перекидывать ответственность на чужие плечи из-за того, что я ни в чем не заинтересована. И если один получает три, а другой – тридцать три, тут уж простите, кто сколько заслужил, столько и…
– Тебя послушаешь – так тебе все ясно, о каком же мраке может идти речь!
Петранка качала головой – одно дело грузовик или киоск, а совсем другое – текстильная фабрика. Как тут рассчитать: эти машины на вас троих, а эти – вам пятерым, поглядим, кто лучше справится. Производство не раздробишь, а раз это невозможно, все в руках коллектива с его чистым алиби, под которое не подкопаешься, – мы работали, сделали, заслужили. И отдельный человек со своим собственным умением, сноровкой, моралью снова тонет в общем котле – поди-попробуй изобрети и примени новый экономический механизм…
Станчев не знал, что ей и ответить, – для него хозяйственная деятельность всегда представлялась чем-то будничным и простым, без загадок, таившихся в человеческой душе и поведении, с которыми он сталкивался ежедневно. Велика премудрость – произвести кусок мыла или метр ткани. Ведь есть же машины, технологии, организация – производи в свое удовольствие, коли взялся за гуж. Из литературы он знал, что это основная сфера, в ней закладывается фундамент не только общества, но и истории, известны ему были и крылатые фразы, подобно той, что политика – это сконцентрированная экономика и так далее. Но его сознанием все это в свое время было воспринято как что-то общее, отвлеченное, он представлял, что все эти механизмы действуют чуть ли не автоматически, по верховному велению жизни и исторической логики. И его практически не посещала мысль, что в эти нерушимые основы вмурованы души, даже тени миллионов людей, для которых все это не только профессия, но и жизнь и судьба. Удивительные дела, заключил он, припомнив недавний разговор с Миховым.
– И что же выходит, Петруша, что в цеху приходится сталкиваться не только с технологией, но даже в большей степени с психологией? Ведь так, насколько я понимаю?
– Не знаю, папа. Могу только сказать, что излишний коллективизм вреден не меньше, чем излишний индивидуализм, хотя его и пытаются наградить обожествленным знаком.
Станчев напряг внимание. Насчет обожествленного знака, это не ее слова, да и вообще похоже, что она повторяет чьи-то речи.
– Прости, но тебя слегка заносит. Какой знак и кто его обожествляет?
– Все мы, папа.
– И что же, ты предлагаешь делать ставку на индивидуализм?
Петранка нахмурилась.
– Я говорю совсем о другом – о степени, а не о сущности.
Станчев почувствовал себя неловко, но, чтобы скрыть свое смущение, перешел в наступление:
– А ты, девочка, отдаешь себе отчет в том, что бы с нами было без обожествленного коллективизма? Как бы мы справились с рабством, как бы освободились и шагали вперед – полагаясь на волю избранных субъектов?..
Наведывался Михов, приносил лекарства, половина – народного, половина – французского происхождения. Выслушивал обе стороны, сперва одну, затем другую – altera pars, как он выражался.
– Надо прислушиваться к молодым, Коля, – сказал он, когда Петранка вышла из комнаты. – Дочка твоя мыслит по-мужски, да, да…
У Михова был свой взгляд на вещи. Он считал, что эти проклятые дилеммы разрешат грядущие поколения в будущем веке, – мы же грыземся по инерции, а речь идет о перевороте в мышлении и отношениях. Мы, говорил он, очертили лишь самый общий контур личности, а предстоит разрисовать его плоть, нанести светотени, изучить его анфас и в профиль, de profundis, а затем разработать, принять и узаконить ее статус – значительно более дифференцированный, чем мы имеем на сегодняшний день и чем он сформулирован в Magna charta…
* * *
Станчев слушал, неубежденный в правоте своего друга, равно как и в своей собственной.
В конце недели во второй раз позвонил Досев, осведомился о здоровье Николы и пообещал его навестить. А пока посылал курьера с важной информацией. Станчев ощутил в его голосе какую-то бодрую таинственность и не ошибся: курьер принес результаты проверки возможных контактов Кушевой и Арнаудова в стране и за рубежом. За границу в командировки вместе они не выезжали, однако один из городов, посещавшийся ими по отдельности, фигурировал три раза. Станчев подчеркнул это место в отчете и чуть не ахнул, опустив взгляд ниже:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35