Она капризничала, хныкала, но добивалась своего.
– Аллочка, – сказала однажды баба Валя. – Ну, чего мы к ним поедем? У них денег нет. У них нечего есть.
Но угроза голода ее не испугала.
– И не надо. Мы посидим просто так, чайку попьем, поговорим, а там, что дадут на тарелочке, то и съедим.
– Да на тарелочке же ничего нет, – засмеялась баба Валя. – Ну, что с тобой делать, собирайся, если ты не можешь жить без своей тети Лели и без своего дяди.
– Ура! Мама, мы уезжаем. Баба Валя, бант возьми. Меня дядя Эй любит, когда я с бантом.
– Какой сегодня возьмем?
– Голубой, только голубой.
Наивное желание нравиться распирало девочку. Едва открыв дверь в прихожую, она крикнула мне и Леле:
– Мы бантик взяли.
– Зачем же вы его взяли
– Для вас.
Баба Валя в прихожей перед зеркалом завязала бант на макушке у внучки и, расправив сдвоенные голубые крылышки ленты, сказала.
– Катись.
Но Аллочка не покатилась, а полетела, растопырив руки.
– Мы – бабочка, – сказала она.
Так было в прошлое воскресенье и в позапрошлое… Ждали мы бабочку и в этот солнечный апрельский день. Леля приготовила луковый суп по-французски, баба Ната напекла ватрушек с изюмом. Я причесал Квадрата. Мы ждали, как всегда, нашу маленькую гостью и не знали, что в это время на Никитинской мама Рита вдруг сказала:
– Нет, возьмите другой бант. Этот всем надоел. Вот розовый. Он красивее.
– Что ты – крикнула девочка. – Дядя Эй любит голубой.
– Голубую ленту стирать надо. Она грязная.
– Чистая, чистая. Ты забыла разве: дядя Эй любит меня в голубом банте. Дай сюда.
– Это что еще за прыжки?
– Бабуля Валя, скажи ей.
– Не бабуля Валя, а слушай, что тебе говорит мама. Розовый бант красивее.
Она подняла голубой бант, чтобы Алла не дотянулась, и положила на сервант.
– Все равно возьму, все равно достану.
Девочка поволокла к серванту стул. Тогда, чтобы прекратить разговоры на эту тему, мама Рита прошла в ванную комнату и опустила ленту в таз с водой, где лежало намоченное для стирки белье.
– Что ты наделала? – ужаснулась Алла и, опустившись на пол в дверях ванной комнаты, заревела.
– Прекрати сейчас же реветь. Я сказала, розовый бант красивее, значит, должна верить. А если не прекратишь реветь, никуда не пойдешь. Имей это в виду.
– Я все равно пойду, – крикнула ей дочь, размазывая по щекам горькие слезы. – Я в форточку, как шарик, вылечу и улечу в Березовую рощу. И никогда, никогда не прилечу обратно.
– Вот спасибо, – ровным голосом поблагодарила мама Рита, – твоя мама бедная о тебе заботится, а ты собираешься ее покинуть
– Ты не бедная, ты – вредная.
– Ах, так! Раздевайся, никуда не пойдешь.
Алла поняла, что мама и правда ее теперь не пустит в Березовую рощу, и заревела во весь голос.
– Вредная, вредная!
Мама Рита подняла ее с кафельного пола за руку и, шлепнув два раза, приказала:
– Прекрати!
– А мне не больно, не больно. Вредная, вредная!
Но ей было очень больно, оттого что любимый бант лежал в тазу с водой, оттого что сорвалась поездка в Березовую рощу, и слезы лились из глаз ручьями.
– Будешь стоять в углу, пока не попросишь прощения.
– Не попрошу, не попрошу, не надейся. Никогда не попрошу.
– Значит, никогда больше не поедешь в Березовую рощу.
Баба Валя не хотела вмешиваться. Она курила, давилась дымом, сердито кашляла, но в конце концов не выдержала:
– Нет, я лучше пойду смотреть телевизор к соседям. – И так хлопнула дверью, что мама Рита вздрогнула. Но Алла не услышала стука двери. Ее отчаяние было очень велико. Взрослые часто ошибаются, думая, что у маленьких детей и горести маленькие. Они никак не хотят понять, что человек всегда человек – и в пять лет и в семьдесят и что отчаяние никогда не бывает маленьким. По телевидению показывали веселые мультфильмы, но баба Валя не могла смеяться. Она попросила разрешения позвонить по телефону и рассказала нам с Лелей, что происходит на Никитинской. Жить сразу стало неинтересно. Баба Ната сказала:
– Зря я пекла ватрушки.
Тетя Леля сказала:
– Зря я варила луковый суп по-французски. И зря натерла столько сыру для гренков.
Я ничего не сказал, я решил действовать. Мне удалось около дома поймать такси, и я попросил шофера:
– Пожалуйста, поскорее, как на пожар. Никитинская, двадцать один.
Баба Валя все еще была у соседей. Рита молча открыла мне дверь и скрылась в ванной комнате. Она меняла воду для цветов.
Я поднимался по лестнице бегом и никак не мог отдышаться.
– Чего ты стоишь? – спросила Рита, возвращаясь и ставя вазу с цветами на стол. – Садись.
– А где Алка?
– Стоит в своей комнате в углу.
Дверь в комнату была плотно притворена. Рита проследила за моим взглядом и усмехнулась. Она понимала, зачем я приехал, но продолжала делать вид, что не понимает. Потрогала цветы в вазе, заметила:
– Представляешь, такой букет, столько цветов, и всего за рубль.
– У тебя есть один самый прекрасный цветок на свете, но ты его опять зачем-то поставила в угол.
– Этот цветок с шипами.
– А ты что хотела? Чтобы он был без шипов? Роза – самый красивый цветок на свете, и именно поэтому она с шипами, с колючками. Это пора знать.
– Ты чего прибежал? Отдышаться никак не можешь, – рассердилась мама Рита. – Я воспитываю свою дочь и прошу мне не мешать. А с сердобольной бабой Валей я еще поговорю, чтобы она не вызывала «скорую помощь» по телефону.
– Я не «скорая помощь», я писатель, сочиняющий детские книжки, и как человек, имеющий некоторое отношение к эстетике, хочу тебе объяснить, что нельзя приказать розовому банту быть красивее голубого. Надо убедить человека, доказать ему эстетический идеал, а если не сумела, то пусть будет тот бант, какой она хочет. Я предлагаю урегулировать конфликт мирным путем и поехать к нам есть луковый суп.
– Вот что… Я давно собираюсь сказать вам с Лелей. Алка вам не игрушка. Вы поигрались с ней в воскресенье – и до свидания. А мне с нею жить всю неделю, всю жизнь. Мне человека из нее делать.
– Я не играюсь с Алкой, я дружу.
– Ты дружишь, ты – хороший, а маму она называет вредной. И не хочет извиниться.
– А ты и есть вредная.
– Прекрасно. Дядя докатился до уморазумения маленькой девочки. Так знайте, дорогие мои. И она пусть знает и ты знай, что я запрещаю вам встречаться до тех пор, пока она не извинится. До тех пор ни в какую Березовую рощу она не поедет.
– Ну и глупо, глупо! – разозлился я.
– Я сказала – так и будет.
– Ну, хорошо, извини меня. И за нее я тоже могу извиниться. Это я виноват в том, что мне нравится голубой бант. А она всего лишь хотела сделать мне приятное.
– Знаешь что, дорогой братец? Вот твой берет, плащ. Я сказала – так и будет.
Я посмотрел на плотно прикрытую дверь, за которой, как в камере-одиночке, томилась наказанная мамой девочка, и резко поднялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26