– Мистер Уоттис, – сказал Трабшо, – я знаю, как для вас это трудно, но я вынужден спросить. В чем заключалась эта «правда», которую вы… растратили? Возможно, что вы тоже были военным героем?
Такая клевета привела священника в ужас.
– Нет, нет, нет, нет! Только подумать, инспектор! Да я никогда, никогда не позволил бы себе подобного посягательства… Солгав, как я солгал, я вовсе не намеревался выпятить себя. А просто надеялся слегка осадить этих вынюхивающих старых… я хочу сказать – дам Церковного комитета.
Мне вспоминается один наш друг, школьный учитель – я подумал о Гренфеле, моя дорогая, – пояснил он своей жене, – который однажды признался мне, что он, добрейшая кротчайшая душа, в начале каждого нового семестра бывал неоправданно жесток со своими учениками, даже наказывал тростью за самые ничтожные провинности, как ни было ему это тягостно. Однако он верил, что столь чрезмерная в самом начале демонстрация его авторитета в дальнейшем полностью избавит его от необходимости вновь прибегать к трости. Ну, так в определенном смысле то же попытался сделать и я. И позволил себе сказать в самом начале одну маленькую неправду – просто для подкрепления моего авторитета, – надеясь, что мне больше никогда не придется прибегнуть ко второй лжи.
– Да-да, – перебил Трабшо. – Я понимаю, как это могло произойти. Но я вынужден снова спросить вас: в чем заключалась эта ложь?
– Эта ложь? – сказал священник печально. – Эта ложь утверждала, будто на всем протяжении войны я был армейским капелланом во Фландрии. Ничего такого, вы понимаете, никакого геройства, никакого упоминания в сводках. Я просто создал у моих прихожан впечатление – немногим более, чем впечатление, уверяю вас, будто я… ну…
– Понимаю. Вы утверждали, что участвовали в военных действиях в Европе, тогда как на самом деле?…
Священник почти буквально повесил голову.
– На самом деле я служил клерком в одной фирме в Олдершоте. Я еще не был рукоположен, а вдобавок признан непригодным для военной службы. Мои ступни, если вы понимаете.
– Ваши ступни? – повторил старший инспектор.
– Они плоские. Боюсь, у меня врожденное плоскостопие.
– Ага. Понимаю, понимаю. Что же, викарий, – продолжал Трабшо благодушно, – должен сказать, на мой взгляд – вполне простительная выдумка. Никакой причины, чтобы кто-нибудь поднял шум, верно?
– Да, – сказал священник, – возможно, если бы все этим и ограничилось.
– Значит, имелось и что-то еще?
– Боюсь, дело вышло из-под контроля. Я уверен, вам известен старый стишок: «Какую паутину мы сплетаем, когда обман впервые в ход пускаем»? Едва я произнес первую ложь, как оказался пойманным в собственную паутину. Даже хотя опровергал всякое предположение, что мог вести себя героически, полагаю, я грешил, попустительствуя заблуждению.
В результате эти приходские дамы сочли само собой разумеющимся, что я обезоруживающе скромен касательно моего военного прошлого, и принялись допекать меня расспросами обо всем, что я видел и делал на фронте. Не поймите меня превратно, я убежден, что их любопытство в этом отношении было безупречным, за исключением… за исключением самой миссис де Казалис, которую, каюсь, я со временем начал подозревать… как не подобает христианину, я знаю… но я начал подозревать, что она прячет, увы, вполне обоснованные сомнения в моей честности и даже надеется поймать меня на лжи. Затем все дошло до точки из-за моего органа.
– Вашего органа?
– Церковного органа. Когда я приехал сюда, он настоятельно нуждался в починке, как и многие органы в других церквах вследствие войны. И, как обычно, денег на нее не было. И вот после неисчислимых заседаний комитета с ожесточенными препирательствами, которые как будто неотъемлемы от этих заседаний, с бесконечными взаимными обвинениями и побочностями, от которых я вас избавлю, мы решили устроить Большой Благотворительный Праздник.
Он должен был включать лотерею, костюмированные танцы на темы легенд о Робин Гуде вокруг Майского дерева, кукольное зрелище с паяцем для малышей, площадку «Прицепи ослу хвост» для детей постарше и представление, которое мы сами, члены Церковного комитета, планировали устроить. Ученицы школы Святой Цецилии представили серию изысканных живых картин. Мистер Хокинс, почтмейстер, восхитил нас своим прославленным подражанием птичьим голосам. А его старший сын Джорджи… ну, Джорджи, насколько я помню, показал номер с разноцветными обручами. Я так и не понял, что должно было произойти с этими обручами, так как времени для репетиций у нас практически не было, но Джорджи, конечно, не имел намерения, чтобы они разом покатились с эстрады во все стороны. Однако это вызвало всеобщий смех, самый громкий за весь день, а это, надо думать, самое главное.
– Мистер Уоттис, – поспешно сказал старший инспектор, – извините, но при чем тут этот Праздник? И какое отношение он имеет к Реймонду Джентри?
Полковник гмыкнул.
– Право же, Трабшо! – вскричал он. – Зачем вам надо допекать беднягу? Вы попросили, чтобы он рассказал свою историю, и он ее вам и рассказывает. Вы поставили его в дьявольски неловкое положение, знаете ли, и он делает все, что в его силах. Продолжайте, Клем, и не торопитесь. Какое бы там мужество вы ни проявили – или не проявили – на войне, вы полностью возмещаете это сейчас. Вы пример для всех нас.
– Вы так добры, Роджер, – сказал священник, явно растроганный нежданной поддержкой своего друга. Более того: облегчение, что самая тяжкая часть его испытания уже позади, придало его голосу оттенок новой уверенности в себе. – Дело в том, инспектор, – продолжал он, – что как викарий я должен был внести свою лепту в представление. А так как я не способен петь, или жонглировать, или подражать птичьим голосам и так далее, в конце концов было внесено предложение – коварной миссис де Казалис, такая неожиданность! – чтобы я рассказал с эстрады о пережитом мною на войне.
– Ara, понятно. Хорошенькую мину вы подвели под себя.
– Я не мог просто сказать «нет», так как дело шло о благе Церкви, а другие дамы комитета с восторгом ее поддержали, и я почувствовал, что попал в капкан и спасения нет. Синтия подтвердит, как долго и мучительно я искал способ выбраться из капкана. Поверьте, инспектор – и вы все, – дело дошло до того, что я даже взвешивал, не отказаться ли мне от прихода, что было бы самым порядочным выходом. Но… это ведь, без сомнения, означало бы уход из Церкви, невыносимо тяжкий крест, который мне пришлось бы нести до конца моих дней. Ну и финансово я не мог себе этого позволить.
Как бы то ни было, в результате я согласился выступить с моими воспоминаниями.
Разумеется, даже вопроса не вставало о том, как я уже говорил, чтобы насочинять историй о моей так называемой храбрости, но я понял, что могу сделать детальный обзор положения на передовой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56