Наверное, она обедает здесь каждый день.
— Ага. Мне нравится интерьер. — Заметив, что я смотрю на пакет, она гасит косяк и скрещивает руки на груди. — А ты что здесь делаешь? Разве у тебя нет…
Она осекается, но я угадываю продолжение фразы. «Разве у тебя нет друзей?»
— Просто зашла пописать.
Явная ложь, поскольку я даже не попыталась воспользоваться туалетом, однако я слишком устала и не способна выдумать другое объяснение, а она и не требует.
Мы стоим в неловкой тишине. В жизни не общалась с Анной Картулло, по крайней мере в жизни до автокатастрофы, не считая единственного раза: она назвала Линдси злобной сукой, а я крикнула: «Не смей называть ее злобной сукой». Но лучше я останусь здесь с ней, чем вернусь в коридор. Наконец я решаю: «К черту», плюхаюсь на стул и закидываю ногу на раковину. Взгляд Анны становится немного затуманенным; она рассеянно опирается на стену и кивает на мое колено.
— Распухло.
— Да, представляешь, кто-то подпер дверь стулом.
Анна хихикает. Она явно под кайфом. Подняв брови, она изучает мои ноги, торчащие над круглой раковиной, и заявляет:
— Классные туфли.
Это сарказм? Не уверена.
— Наверное, тяжело в таких ходить?
— Мне легко, — слишком поспешно отвечаю я. — По крайней мере, недалеко.
Она фыркает и зажимает рот рукой.
— Я купила их в шутку.
Не знаю, зачем мне понадобилось оправдываться перед Анной Картулло, но сегодня все наперекосяк. Правил больше не существует. Анна тоже расслабилась. Судя по ее виду, нет ничего странного в том, что вместо обеда мы болтаемся в туалете размером с тюремную камеру.
Она запрыгивает на стойку и сует ногу мне под нос. Ее одежда никак не связана с Днем Купидона, что неудивительно. На ней пара черных маек одна поверх другой и расстегнутый балахон. Джинсы обтрепались по краям, а ширинка заколота английской булавкой вместо потерянной пуговицы. На ногах у нее здоровенные круглоносые ботинки на танкетке, безумная пародия на «Док Мартене».
— Купи такие же. — Она щелкает каблуками: панк Дороти пытается попасть домой из страны Оз. — Никогда не носила ничего удобнее.
Я взираю на нее с видом: «Ага, конечно».
— Сначала померь, а потом вороти нос, — пожимает она плечами.
— Ладно, давай сюда.
Анна долго смотрит на меня, словно сомневается, что я серьезно.
— Слушай! — Я сбрасываю туфли, и они с грохотом падают на пол. — Давай поменяемся.
Она молча наклоняется, расстегивает ботинки и снимает с ног. На ней радужно-полосатые носки. Надо же! Я ожидала увидеть черепа или что-нибудь в этом роде. Она стаскивает и носки, комкает их в руке и пытается всучить мне.
— Фу. — Я морщу нос— Нет уж, спасибо. Я лучше на босу ногу.
— Как угодно, — смеется она, снова пожимая плечами.
Застегнув ботинки, я понимаю, что она права. Они потрясающе удобные, даже без носков. Кожа прохладная и очень мягкая. Я в восхищении и щелкаю обитыми железом носами друг о друга. Раздается приятный звон.
— В таких ботинках только детей пугать, — замечаю я.
— В таких туфлях только на панели стоять, — говорит она.
Надев мои туфли, Анна раскинула руки, как канатоходец, и разгуливает по туалету. Ее шатает.
— У нас одинаковый размер ноги, — сообщаю я то, что и так очевидно.
— Восемь с половиной. Обычное дело.
Оглянувшись через плечо, будто хочет сказать что-то еще, она лезет под раковину за потрепанной лоскутной сумкой, напоминающей самострок. Из сумки появляется небольшая жестянка «Алтоидс». Внутри находятся пакетик травки — и от Алекса Лимента есть прок, — папиросная бумага и несколько сигарет.
Она начинает скручивать очередной косяк, установив на коленях вместо подноса пакет брошюр по «Основам безопасности жизнедеятельности». (Примечание: до сих пор я была свидетелем, как брошюры по «Основам безопасности жизнедеятельности» использовались в качестве: 1) зонтика, 2) импровизированного полотенца, 3) подушки. А теперь еще и это. Ни разу не видела, чтобы кто-нибудь их читал, а значит, либо ни один выпускник «Томаса Джефферсона» не готов ко взрослой жизни, либо не все на свете можно разложить по полочкам.) Тонкие пальцы Анны так и летают. Ей явно не привыкать. Может, этим они с Алексом занимаются после секса — лежат бок о бок и курят? Интересно, она хотя бы иногда вспоминает о Бриджет? Вопрос так и вертится на языке.
— Хватит пялиться, — бросает она, не поднимая глаз.
— Я не пялюсь. — Запрокинув голову, я изучаю потолок цвета блевотины, вспоминаю о мистере Даймлере и снова опускаю голову. — Тут больше не на что особо смотреть.
— Тебя никто не звал сюда, — огрызается она; в ее голосе снова появляется резкость.
— Это не частная собственность.
На долю секунды ее лицо темнеет. Сейчас она взбесится, и нашему веселому, приятному времяпрепровождению настанет конец.
— Здесь не так уж и плохо, — поспешно добавляю я. — В смысле, для туалета.
Анна щурится с подозрением, словно опасаясь, что я нарочно это говорю и потом подниму ее на смех.
— Может, накидать на пол подушек? — Я оглядываюсь по сторонам. — Для красоты.
Склонив голову, она сосредоточенно следит за пальцами.
— Есть один художник, он всегда мне нравился… он еще рисует лестницы, которые ведут одновременно вверх и вниз…
— Мауриц Эшер?
Она устремляет на меня взор, явно удивленная тем, что мне известно, о ком речь.
— Он самый. — На ее лице мелькает улыбка. — Ну, может, повесить здесь его репродукцию. Просто, типа, приклеить скотчем, и будет на что смотреть.
— У меня дома с десяток его альбомов, — выпаливаю я от радости, что она успокоилась и не станет вышвыривать меня из туалета. — Мой папа — архитектор. Он любит такие штуки.
Закончив трудиться, Анна лижет шов и немного подкручивает готовый косяк пальцами. Затем кивает на стул.
— Если решила остаться, запри дверь. Пусть здесь будет частная собственность.
Стул скребет по плиткам пола, когда я спешу к двери; мы обе вздрагиваем, ловим себя на этом и смеемся. Анна достает фиолетовую зажигалку с цветочками — вот уж странно выглядит в ее руках — и пытается прикурить. Зажигалка безуспешно искрит; Анна ругается и отшвыривает ее, затем снова роется в сумке и выуживает зажигалку в виде верхней половины обнаженной женщины, нажимает на голову, и из сосков выскакивают синие огоньки. Вот какая зажигалка должна быть у Анны Картулло.
Ее лицо становится серьезным; она медленно затягивается и смотрит на меня сквозь клубы сизого дыма.
— Ну, — наконец подает она голос, — так за что вы ненавидите меня?
Чего угодно я ожидала от нее, но только не этого. Еще более неожиданно, что она протягивает мне косяк, предлагая затянуться.
Медлю я не дольше секунды. Ну да, я умерла, но это не значит, что я стала святой.
— Мы не ненавидим тебя.
Получается не слишком убедительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
— Ага. Мне нравится интерьер. — Заметив, что я смотрю на пакет, она гасит косяк и скрещивает руки на груди. — А ты что здесь делаешь? Разве у тебя нет…
Она осекается, но я угадываю продолжение фразы. «Разве у тебя нет друзей?»
— Просто зашла пописать.
Явная ложь, поскольку я даже не попыталась воспользоваться туалетом, однако я слишком устала и не способна выдумать другое объяснение, а она и не требует.
Мы стоим в неловкой тишине. В жизни не общалась с Анной Картулло, по крайней мере в жизни до автокатастрофы, не считая единственного раза: она назвала Линдси злобной сукой, а я крикнула: «Не смей называть ее злобной сукой». Но лучше я останусь здесь с ней, чем вернусь в коридор. Наконец я решаю: «К черту», плюхаюсь на стул и закидываю ногу на раковину. Взгляд Анны становится немного затуманенным; она рассеянно опирается на стену и кивает на мое колено.
— Распухло.
— Да, представляешь, кто-то подпер дверь стулом.
Анна хихикает. Она явно под кайфом. Подняв брови, она изучает мои ноги, торчащие над круглой раковиной, и заявляет:
— Классные туфли.
Это сарказм? Не уверена.
— Наверное, тяжело в таких ходить?
— Мне легко, — слишком поспешно отвечаю я. — По крайней мере, недалеко.
Она фыркает и зажимает рот рукой.
— Я купила их в шутку.
Не знаю, зачем мне понадобилось оправдываться перед Анной Картулло, но сегодня все наперекосяк. Правил больше не существует. Анна тоже расслабилась. Судя по ее виду, нет ничего странного в том, что вместо обеда мы болтаемся в туалете размером с тюремную камеру.
Она запрыгивает на стойку и сует ногу мне под нос. Ее одежда никак не связана с Днем Купидона, что неудивительно. На ней пара черных маек одна поверх другой и расстегнутый балахон. Джинсы обтрепались по краям, а ширинка заколота английской булавкой вместо потерянной пуговицы. На ногах у нее здоровенные круглоносые ботинки на танкетке, безумная пародия на «Док Мартене».
— Купи такие же. — Она щелкает каблуками: панк Дороти пытается попасть домой из страны Оз. — Никогда не носила ничего удобнее.
Я взираю на нее с видом: «Ага, конечно».
— Сначала померь, а потом вороти нос, — пожимает она плечами.
— Ладно, давай сюда.
Анна долго смотрит на меня, словно сомневается, что я серьезно.
— Слушай! — Я сбрасываю туфли, и они с грохотом падают на пол. — Давай поменяемся.
Она молча наклоняется, расстегивает ботинки и снимает с ног. На ней радужно-полосатые носки. Надо же! Я ожидала увидеть черепа или что-нибудь в этом роде. Она стаскивает и носки, комкает их в руке и пытается всучить мне.
— Фу. — Я морщу нос— Нет уж, спасибо. Я лучше на босу ногу.
— Как угодно, — смеется она, снова пожимая плечами.
Застегнув ботинки, я понимаю, что она права. Они потрясающе удобные, даже без носков. Кожа прохладная и очень мягкая. Я в восхищении и щелкаю обитыми железом носами друг о друга. Раздается приятный звон.
— В таких ботинках только детей пугать, — замечаю я.
— В таких туфлях только на панели стоять, — говорит она.
Надев мои туфли, Анна раскинула руки, как канатоходец, и разгуливает по туалету. Ее шатает.
— У нас одинаковый размер ноги, — сообщаю я то, что и так очевидно.
— Восемь с половиной. Обычное дело.
Оглянувшись через плечо, будто хочет сказать что-то еще, она лезет под раковину за потрепанной лоскутной сумкой, напоминающей самострок. Из сумки появляется небольшая жестянка «Алтоидс». Внутри находятся пакетик травки — и от Алекса Лимента есть прок, — папиросная бумага и несколько сигарет.
Она начинает скручивать очередной косяк, установив на коленях вместо подноса пакет брошюр по «Основам безопасности жизнедеятельности». (Примечание: до сих пор я была свидетелем, как брошюры по «Основам безопасности жизнедеятельности» использовались в качестве: 1) зонтика, 2) импровизированного полотенца, 3) подушки. А теперь еще и это. Ни разу не видела, чтобы кто-нибудь их читал, а значит, либо ни один выпускник «Томаса Джефферсона» не готов ко взрослой жизни, либо не все на свете можно разложить по полочкам.) Тонкие пальцы Анны так и летают. Ей явно не привыкать. Может, этим они с Алексом занимаются после секса — лежат бок о бок и курят? Интересно, она хотя бы иногда вспоминает о Бриджет? Вопрос так и вертится на языке.
— Хватит пялиться, — бросает она, не поднимая глаз.
— Я не пялюсь. — Запрокинув голову, я изучаю потолок цвета блевотины, вспоминаю о мистере Даймлере и снова опускаю голову. — Тут больше не на что особо смотреть.
— Тебя никто не звал сюда, — огрызается она; в ее голосе снова появляется резкость.
— Это не частная собственность.
На долю секунды ее лицо темнеет. Сейчас она взбесится, и нашему веселому, приятному времяпрепровождению настанет конец.
— Здесь не так уж и плохо, — поспешно добавляю я. — В смысле, для туалета.
Анна щурится с подозрением, словно опасаясь, что я нарочно это говорю и потом подниму ее на смех.
— Может, накидать на пол подушек? — Я оглядываюсь по сторонам. — Для красоты.
Склонив голову, она сосредоточенно следит за пальцами.
— Есть один художник, он всегда мне нравился… он еще рисует лестницы, которые ведут одновременно вверх и вниз…
— Мауриц Эшер?
Она устремляет на меня взор, явно удивленная тем, что мне известно, о ком речь.
— Он самый. — На ее лице мелькает улыбка. — Ну, может, повесить здесь его репродукцию. Просто, типа, приклеить скотчем, и будет на что смотреть.
— У меня дома с десяток его альбомов, — выпаливаю я от радости, что она успокоилась и не станет вышвыривать меня из туалета. — Мой папа — архитектор. Он любит такие штуки.
Закончив трудиться, Анна лижет шов и немного подкручивает готовый косяк пальцами. Затем кивает на стул.
— Если решила остаться, запри дверь. Пусть здесь будет частная собственность.
Стул скребет по плиткам пола, когда я спешу к двери; мы обе вздрагиваем, ловим себя на этом и смеемся. Анна достает фиолетовую зажигалку с цветочками — вот уж странно выглядит в ее руках — и пытается прикурить. Зажигалка безуспешно искрит; Анна ругается и отшвыривает ее, затем снова роется в сумке и выуживает зажигалку в виде верхней половины обнаженной женщины, нажимает на голову, и из сосков выскакивают синие огоньки. Вот какая зажигалка должна быть у Анны Картулло.
Ее лицо становится серьезным; она медленно затягивается и смотрит на меня сквозь клубы сизого дыма.
— Ну, — наконец подает она голос, — так за что вы ненавидите меня?
Чего угодно я ожидала от нее, но только не этого. Еще более неожиданно, что она протягивает мне косяк, предлагая затянуться.
Медлю я не дольше секунды. Ну да, я умерла, но это не значит, что я стала святой.
— Мы не ненавидим тебя.
Получается не слишком убедительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88