В Прешпорке казарма стоит расписная.
А в самом деле, разве казарма не расписана славно? Художник, музыкант и поэт должны это подтвердить. А кто ее расписал? Все трое. Или один работал за троих. Но он знал, кого нужно в песенку позвать и что нужно принести. Песенку в песенку, и чтоб ее оживить — немного слез, а разве их повсюду не предостаточно? Пожалуй, к нашему повествованию это сейчас не подходит, зато для песенки — в самый раз. Правда, слезы в песенках используются обычно как разбавитель. Но надо его хорошо размешать и столь же хорошо покрасить стены, потому что иначе наружу пробьется нижняя казарменная краска. А что это за краска? Хотя в казарме все зеленое, по-настоящему зеленым оно никогда не бывает. Там всегда недостает свежести. А ежели нет ее, то командир или даже сам генерал зря хвастает тем, что он приказал так хорошо расписать казарму. Не расписать, он приказал лишь покрасить! Но если есть уже песенка, притом хорошая песенка, и расписать казарму не стоит никакого труда!
Но пора нам сдвинуться с места. Хорошо бы упомянуть еще и о немецких солдатах. Наших словацких солдат они разоружили и теперь изо дня в день маршируют по городу. И пусть ходят они не парадным шагом, а щелк и звяк подходящий! Только им уже не хочется ни звякать, ни даже расписывать. Молодым, может, и хочется, но тем, что в годах — уже нет, в форме они успели совсем поседеть. Поэтому они такие насупленные и угрюмые. В воинской части есть ученики и студенты, рабочие и трактирные служки, ну а среди тех пожилых и несколько баварских старост, хотя в Баварии староста как-то иначе называется. Правда, иначе! Но им, наверно, хотелось бы лучше оставаться в Баварии и быть там действительно старостами, а ежели и нет, то хотя бы заниматься в поле какой-нибудь достойной работой, а после работы сидеть в пивной, наливаться пивом и ругать настоящих старост. А если мы, чего доброго, и спутали баварских старост с австрияками, что с того? Ведь и в Австрии наверняка должны быть какие-то старосты. Нам, однако, известны лишь те, что находятся здесь. Эти ученики и студенты, рабочие и трактирные служки, баварские и австрийские старосты, землепашцы. Мастера и подмастерья, хотя и кажутся молчаливыми, при надобности, ей-ей, умеют и заворковать. Стоит сказать слово, и вас уже хватают, они ловки в два счета сделать из вас котлету или послать в концентрационный лагерь на работу, а то и прямиком на мыло.
А еще в городе есть «тушители». Нынче надо бы уж говорить «пожарные», но в этом городе всегда были и посейчас есть только «тушители», но даже и эти не тушат, потому что, когда они готовы встретить огонь во всеоружии, ничего нигде не горит, а когда начинает гореть, тогда, как назло, у них обязательно насос портится; покуда приедут на место, пожара как не было, потому что всегда загорается что-либо сухое и вмиг сгорает дотла. А когда что-нибудь горит медленней, тогда опять же их опережают иные ловкачи, которые только за славой и гонятся. А иной раз и приедут вовремя, так там вообще сущие пустяки: просто что-то едва-едва дымится. Тут уж люди сами наперед им говорят: «И чего вы заявились? Там ведь и нет ничего, тлеет кой-какая рухлядишка!» А иногда это просто небольшой костерок. Тогда им и разворачивать кишку незачем. Взять бы лучше этой кишкой да отхлестать костерок. Как-то раз и такое случилось: натянули они кишку, а потом выяснили, что какая-то бабка, уйдя из дому, забыла на плите кастрюлю и сгорела у нее капуста. Ох уж и полили они там от души! Напрудили воды и в кухню и в горницы, в шкафы и под шкафы, даже в перины. По крайней мере, баба век помнить будет! Вот так оно и идет! А зато недостатку в пожарниках нету, двое из них даже спецы по этой части. Молва идет, что именно они-то, эти двое спецов, и портят насос. Знай только чинят его. И что они в нем все время копаются? Попробуйте дать ребенку насос — и в два счета его как не было. А они все равно что дитя малое, знай только пробуют, качают, починяют, а как наконец починят, тогда-то насос и перестает у них накачивать! Но повыставляться они мастера! Выкатят иной раз насос на улицу, двое впрыгнут наверх, несколько в две шеренги маршируют по обеим его сторонам, остальные же заполняют середку и вышагивают за ним, вышагивают даже тогда, когда мотор не заводится, благо, дорога идет под уклон, они смеются, иной раз и перебраниваются. А люди с тротуаров им покрикивают: «Ну что? За дело взялись! И вас уже погнали! На передовую послали? Тушите там хорошенько! Наконец-то и вам будет что потушить!»
А о Яно ни слуху ни духу! Куда он запропастился? Живет ли с Марикой или нашел себе какую другую?
Зачем только Филка замуж выходила? Разве не втолковывала ей мать, что мужчины — народ дрянной. Ясное дело, дрянной! Иные и жен бьют. Мало ли ей подружки жаловались!
Правда, надо сказать, Яно был не из худших, ни разу ее не ударил. Но все равно пустельга! И еще какой! Куда ж он запропастился? Как же Филу угораздило попасться ему на удочку?
Видать, в самом деле все произошло по воле случая. Не побеги она тогда за этой птахой...
Она читала про иволгу, но даже и читать не надо было, она ведь и без того знала, что иволга — перелетная птица. Чехи называют ее «жлува», а немцы РПп&81уо&е1, что означает троицына птица. В Германию, дескать, прилетела она на самый троицын день. В Словакии ее по-разному кличут: одни путают ее с зеленым дроздом, а в других местах называют ее «колюга» или «певунь».
Иволга красивая и на редкость полезная птица. Сколько гусениц она поедает! И даже самых мохнатых, которыми другие птицы гнушаются. Но ее красоте это нисколечко не вредит. В конце-то концов и человеку чего только не приходится иной раз съедать. Будь у иволги разум, пожалуй, и человек вызывал бы у нее отвращение. Кабан или домашняя свинья в какой только грязи или пакости не валяется, а до чего же нам свининка вкусна! Лишь бы денег на нее хватало!
Самец иволги краше, чем самочка. Самец и поет лучше. Но это и к другим птицам относится. Да, пожалуй, и к людям, хотя и не всегда. Человек все-таки не птица!
Самец к тому же еще и продувная бестия! Озорун этакий, он самочку всегда каким-нибудь способом облапошит! Сперва ее заманивает, всяко поет ей, подольщается: «Дивидлио, дивидлио, дидлиодлио!» Ну а потом что? А потом просто-напросто плюнет на нее, оставит ей одни хлопоты!
Однажды, дело было уже в конце войны, вбежал во двор к Филе какой-то малый, вбежать-то вбежал, а там не знал куда и податься. Должно быть, хотел через двор
проскочить, но наткнулся на ограду, а точней — на городскую стену.
Фила как раз стояла во дворе.
— Чего тебе, хлопец? — спросила она.— Кого ищешь? Куда бежишь?
А парень, так и не поздоровавшись, с запинкой пробормотал что-то, а потом спросил у нее спичек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32