Дрогнула в руках Унжакова повестка, да и сам он качнулся, точно рядом неожиданно просвистел и ахнул на землю вековой кедрач. Потом с побледневшим лицом, неподвижный и оглушенный, сидел он на заснеженной вырубке, где они валили лес, и смотрел мокрыми глазами на обступивших его товарищей. Повестка переходила из рук в руки. Геннадия Афанасьевича поздравляли, хлопали на радостях по плечам.
— Причитается, бригадир. Давай шабашить — обмоем орден...
Унжаков молчал, разводил своими ручищами да блаженно улыбался. А через четверть часа бригадир уже собирался в дорогу. Но разве можно было отпустить его одного такого? И лесорубы всей бригадой решили ехать с ним в военкомат.
— Зачем же всем-то? — шумел начальник участка.— Ведь конец месяца, а у нас...— Но, глянув на Унжакова, сразу сник и только спросил: — За день обернетесь?
И дал лучший лесовоз и лучшего водителя.
Сотня верст по зимним лесным дорогам не расстояние. Докатили мигом. Всего раз в попутном селе забегали в магазин погреться и мчали дальше.
В тесный кабинет начальника райвоенкомата ввалились шумно, с шутками. Сразу по-хозяйски задвигали стульями, но мест на всех все равно не хватило, сели на подоконники, даже на край стола, потеснив военкома к самой стене.
— Проходите, размещайтесь,— растерянно приглашал подтянутый и торжественно-взволнованный военком.— Садитесь, Геннадий Афанасьевич,— предложил он Унжакову.
Но невысокий человек с обветренным, загорелым лицом, какое встретишь лишь у людей, круглый год работающих на открытом воздухе, продолжал стоять. А когда военком повторил приглашение, Унжаков потер широкой грубевшей ладонью лоб и обронил:
— Ничего, я так...
— Мы пригласили вас, чтобы вручить вашему бригадиру Геннадию Афанасьевичу награду...— Волнение прерывает речь военкома: — Орден Красного Знамени, К этой награде красноармеец Унжаков был представлен осенью сорок второго. Посмертно...
Унжаков смотрит в сухощавое лицо военкома, но до него доходят лишь обрывки фраз: «Они повторили подвиг панфиловцев...», «Шестнадцать героев три дня удерживали высоту...», «За ними была Волга, Россия, они не отступили, и все погибли...». Это военком читает приказ войскам фронта от 2 октября 1942 года: «...За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество награждаются посмертно...» А дальше среди шестнадцати и имя красноармейца Унжакова...
Выходит, все эти двадцать лет считали его убитым. Двадцать лет — половина его жизни... Он и сам считал себя убитым, когда августовской ночью сорок второго очнулся среди обгоревших танков, мертвых товарищей и врагов с двумя пулевыми и двумя осколочными ранениями. Очнувшись, долго лежал и не мог понять, что жив. Тела он не чувствовал — от общей контузии. Жизнь теплилась только в затуманенном мозгу. Мучила жажда, невыносимая. Видно, она-то и заставила очнуться, а потом ползти.
Как же все это было? Унжаков помнит, как днем их взвод вышел к хутору Дубовому недалеко от казачьей станицы Сиротинская, где уже хозяйничали гитлеровцы. Командир — младший лейтенант Василий Кочетков, весельчак и непоседа Вася Кочеток, как его звали ребя^ та,— приказал занимать оборону на высоте перед хуто-У ром. Осмотревшись вокруг, он с несвойственной ему суровостью сказал:
— Ройте, ребята, в полный профиль, закапывайтесь поглубже.— Немного помолчав, тихо добавил: — Соседей у нас ни слева, ни справа.— И глаза его черные недобро сузились.
На юго-восток невидимая отсюда Сиротинская. За спиной у кочетковцев ровная, выжженная зноем степь и узкая полоска прибрежного леса. На него вся надежда. Там укрылись наши «боги войны». Два дня они вели жесточайший бой с танками. Гитлеровцы здесь не вышли к Дону, но и от артиллеристов осталось... Так что надеяться особенно не на кого.
Едва успели окопаться и сходить в овраг за водой, как из лощины, которая была перед высотой, донесся шум. Все шестнадцать без команды заняли места. Рядом с Унжаковым оказались друзья-свердловчане Иван Федосимов и Алексей Двоеглазов. Высокий и тощий как жердь Михаил Степаненко окопался справа. Геннадий осмотрелся. Позицию их лейтенант выбрал отличную. С холма хорошо просматривалась вся дорога к селу и лощина. Дальше шли глубокие овраги — по ним накрепко заняли оборону наши. За тыл можно не бояться.
— А фланги? — обожгло Геннадия, и он тревожно посмотрел в сторону Алексея Двоеглазова.
— А что фланги? — пробасил тот.— Их надо прикрывать самим.
Только успел Унжаков перекинуться словом с соседом, как показались гитлеровцы. Шли во весь рост, не боясь засады. Фашисты уже во многих местах форсировали Дон и здесь, на правом берегу реки, не ожидали встретить серьезное сопротивление. Они спешили. Успех прорыва передовых частей через Дон придавал им наглости. Теперь они часто шли вот так, вызывающе, как будто их уже никто и ничто не могло остановить. Унжаков видел, как Кочетков, чуть высунув из окопа голову в сбитой набок каске, схватил за руку лежавшего у пулемета Владимира Меркурьева. Тот, видно, готов был стрелять, а Василий считал, что надо еще немного выждать. После переправы через Дон уже здесь, на правом берегу, кочетковцы потеряли половину своего взвода, и это научило их многому.
Звонко ударила очередь пулемета Меркурьева, зачастили одиночные выстрелы, и тут же дружно отозвались автоматчики. Вышло внезапно, напористо. Редкие кустики скрывали позиции кочетковцев, и первая цепь фашистов была расстреляна почти в упор. Оставив на склоне холма более десятка трупов, они откатились в лощину. Даже как следует не обстреляли наши окопы.
- Сейчас полезут по-настоящему! — прокричал Кочетков. И в его цыганских глазах вновь запрыгали озорные огоньки.— Готовьтесь, комсомольцы!
Его взвод был комсомольским, и даже теперь, когда в нем оставалось меньше личного состава, двенадцать — комсомольцы.
«Начнут обрабатывать высоту из минометов,— поду-ал Геннадий,— а потом двинут еще раз. Силу свою они здесь чувствуют — прут с ходу».
И действительно, ударили из ротных минометов — тяжелые, видно, подвезти не успели. Но это не страшно — нырнул в окоп, прижался к стене, и только прямое попадание накрыть тебя может. Но попробуй попади, если окоп от окопа в сорока — пятидесяти метрах. Бросали мины на высоту негусто и недолго: видно, спешили до темноты проскочить и этот участок, чтобы войти в тыл нашей обороне по оврагам.
Скоро фашисты пошли в атаку снова.
— Не меньше роты,— определил Унжаков, глядя, как с двух флангов короткими перебежками продвигаются гитлеровцы.
Сколько продолжался этот бой, не помнит. Но, когда стрельба стихла, перед их окопами осталось уже несколько десятков серо-зеленых холмиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39