Основал его брат известного уже нам Аршака из Битлиса, вернувшийся из Америки, Манук из Битлиса. Это — последняя новинка, последняя американская новинка в ряду новостей, выше перечисленных нами. По воскресным дням собирается
очень много почтенных горожан и занимаются они ищу возвышающей игрой в счастье. По ночам же некоторые из учителей приходской школы, сапожник
Симон, гробовщик Енок, Телефон Сето и ученики старших классов реального училища здесь состязаются в карты.
Проходя мимо этой лавки, Амо Амбарцумович — Мазут Амо всякий раз испытывает горькое чувство человеколюбия. Он вспоминает Ншана Маранкозяна и жалеет людей. И этот несчастный, жалкий, неотесанный житель Вана хотел тягаться с ним, Амо Амбарцумови- чем!.. Кто был тот и кто — он, представитель «Света», Мазут Амо!.. Делая это сравнение, Амо Амбарцумович обычно вспоминает, сам не зная почему, жену уездного начальника, Агриппину Владиславовну, и его сердце тает от приятного тепла, словно рафинад в стакане чаю. «Трудно тягаться с Мазутом Амо, очень трудно»,— думает он.
И в самом деле, к чему было тягаться с ним? Он — ближайший друг уездного начальника, врача, Осепа Нариманова, генерала Алеша и пр., и пр., и пр. видных и влиятельных в городе персон. Наконец, он председатель Местного Комитета и даже — представляете вы себе? — Центрального Комитета, хотя об этом уездный начальник ничего не знает и не подозревает... Да если бы даже и знал — что мог он с ним сделать? Плохое дело — связаться с Амо Амбарцумовичем. Уездный начальник, как человек умный, не может же не понимать этого. А ведь он еще представитель нефтепромышленного общества «Свет». Нефть же, как известно, не «охотничьи товары», чтобы быстро иссякнуть: покуда он жив и держится город Баку, контора Амо Амбарцумовича будет «центром наирских дел». Ведь, в конце-то концов, из его, Амо Амбарцумовича, конторы раздастся первый «привет свободным наирянам», когда рассеется вековой мрак с лика Наири и воспрянет народ!..
Такие именно мысли приходили в голову Амо Амбарцумовича — Мазута Амо всякий раз, когда он проходил мимо бывшей лавки Ншана Маранкозяна.
Но, кажется, уж достаточно поговорили мы о значительных и незаметных центрах наирского города. Если бы мы стали говорить обо всех более или менее бросающихся в глаза центрах, то, во-первых, рассказу нашему не было бы конца, во-вторых, подобно т. Вародяну, мы бы перед злополучным вопросом о том, почему ж», наконец, не может считаться центром хотя бы духан пира Арзуманова или же известная кофейня Телефона ( по, на вывеске которой по-армянски значится:
КОФЕ, ЧАЙ, СТОЛОВАЯ СЕДРАК ФАЛЯН
Оставим центры и перейдем к обыденной жизни города.
Как и всюду на свете, так и в этом маленьком наирском городе ранним утром, чуть свет, выходит наирянин- лавочник — скажем, Карапетян или Мартиросян — из дому и идет на работу. Торговля в городе сосредоточена на Лорис-Меликовской улице, где в два ряда, бок о бок, тянутся далеко-далеко до вокзала низенькие одноэтажные лавочки. Это наиболее оживленная улица города и, как таковая, наиболее пыльная и грязная. Если день выдается дождливый, то при переходе с одной панели на другую приходится распроститься с галошей или сапогом: если они не в меру просторны — непременно застрянут в грязи. На этой пыльной, грязной, узенькой уличке сосредоточены торговые учреждения города и больше нигде, если не считать, конечно, находящихся на окраинах города тех двух-трех лавочек, в которых торговля совершается патриархальным способом, путем товарообмена: за яичко — иголку.
Как сказали мы выше, ранним утром, чуть свет, выходит наирский купец из дому и идет в лавку. Вот мелькает он в предутреннем тумане, среднего роста, сутулый, с правым плечом, всегда немного выше левого, словно серое привидение. Он серьезен, и на лице его, напоминающем сидящую на яйцах курицу, можно читать одни лишь заботы, заботы, заботы!.. Эти вечные мировые загадки. Выходят лавочники вереницей из домов, шагая медленно, неторопливо,— и открываются лавки: пекаря, молочного торговца, сапожника, рядом с ним фруктовщика, далее мануфактурщика, торговца рисом, коврами и прочим. Нет почти ни одной лавки; в которой продавалась бы одна
определенная вещь: пекарь одновременно торгует и нефтью,— покупает он у Мазута Амо попутно, а продает пофунтно. Мануфактурщик торгует рисом, сахаром и спичками. В сапожной лавке в углу поставлен столик, у которого стоит приезжий наирянин, занятый бритьем и стрижкой. А то войдешь в цирюльню и видишь: в углу у окна сидит кто-то за столом и копошится в часах — часовщик!
Или же вот тут, рядом с торговлей съестным,— довольно обширный магазин, с большими стеклянными дверьми и даже с витриной, где выставлены мужские и дамские готовые костюмы, гребешки, заграничные духи. А посмотрели бы вы на вывеску! Точно из Парижа: на черном фоне золочеными буквами написано по-французски.
Хозяин — лет тридцати с лишним, бритый, словно европеец, и в пенсне на характерном наирском носу — производит впечатление актера, занявшегося торговлей. Его в городе зовут — г. Абомарш.
Сосед г. Абомарша — цирюльник, впрочем, нет, не цирюльник, а европейский парикмахер, как значится на его вывеске. Зовут его г. Васил. Он среднего роста, широкоплечий, рябой, с желтой бородкой. Любит при бритье настолько приближать свои губы к лицу бреющегося, что про него в городе ходят разные легенды.
Сосед его — сапожник, известен как бесподобный исполнитель тифлисского танца кинтоури. По четвергам на масленой неделе, вечером, когда в городском клубе, имеющем некоторое подобие сцены, какой-нибудь приезжий артист вкупе с местными любителями разыгрывает трагедию «Варданова битва», все устремляются в клуб посмотреть не столько «Варданову битву», сколько кинтоури сапожника Симона... Его все любят, за исключением цирюльника Васила, который злорадно обзывает его или Кинтоури Симоном —с чем еще можно было бы мириться,— либо Клубной Обезьяной,— что уж ни в коем случае недопустимо.
Но интереснее всех — сосед сапожника. Он персидский подданный, купец, который торгует коврами, кишмишом, мехами и сахаром. Если вы войдете к нему в лавку.
Соседняя лавка принадлежит достаточно уже нам м «местному Телефону Сето, владельцу кофейни, на вывеске которой написано: «Кофе, чай, столом. Он сухощавый, высокий, с головой, походящей мм феску, с сухими усами и редкой бородкой,— и общем, он производит впечатление козла. Его кофейный для низших слоев города то же, что для высших штора Мазута Амо. Это политический клуб, настоящий клуб.
Следующая лавка... Тут Хаджи Эфенди Манукоф торгует мануфактурой, самаркандским шелком, «бродским» сахаром, спичками Лапшина. Он в то же время занимается и разменом денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
очень много почтенных горожан и занимаются они ищу возвышающей игрой в счастье. По ночам же некоторые из учителей приходской школы, сапожник
Симон, гробовщик Енок, Телефон Сето и ученики старших классов реального училища здесь состязаются в карты.
Проходя мимо этой лавки, Амо Амбарцумович — Мазут Амо всякий раз испытывает горькое чувство человеколюбия. Он вспоминает Ншана Маранкозяна и жалеет людей. И этот несчастный, жалкий, неотесанный житель Вана хотел тягаться с ним, Амо Амбарцумови- чем!.. Кто был тот и кто — он, представитель «Света», Мазут Амо!.. Делая это сравнение, Амо Амбарцумович обычно вспоминает, сам не зная почему, жену уездного начальника, Агриппину Владиславовну, и его сердце тает от приятного тепла, словно рафинад в стакане чаю. «Трудно тягаться с Мазутом Амо, очень трудно»,— думает он.
И в самом деле, к чему было тягаться с ним? Он — ближайший друг уездного начальника, врача, Осепа Нариманова, генерала Алеша и пр., и пр., и пр. видных и влиятельных в городе персон. Наконец, он председатель Местного Комитета и даже — представляете вы себе? — Центрального Комитета, хотя об этом уездный начальник ничего не знает и не подозревает... Да если бы даже и знал — что мог он с ним сделать? Плохое дело — связаться с Амо Амбарцумовичем. Уездный начальник, как человек умный, не может же не понимать этого. А ведь он еще представитель нефтепромышленного общества «Свет». Нефть же, как известно, не «охотничьи товары», чтобы быстро иссякнуть: покуда он жив и держится город Баку, контора Амо Амбарцумовича будет «центром наирских дел». Ведь, в конце-то концов, из его, Амо Амбарцумовича, конторы раздастся первый «привет свободным наирянам», когда рассеется вековой мрак с лика Наири и воспрянет народ!..
Такие именно мысли приходили в голову Амо Амбарцумовича — Мазута Амо всякий раз, когда он проходил мимо бывшей лавки Ншана Маранкозяна.
Но, кажется, уж достаточно поговорили мы о значительных и незаметных центрах наирского города. Если бы мы стали говорить обо всех более или менее бросающихся в глаза центрах, то, во-первых, рассказу нашему не было бы конца, во-вторых, подобно т. Вародяну, мы бы перед злополучным вопросом о том, почему ж», наконец, не может считаться центром хотя бы духан пира Арзуманова или же известная кофейня Телефона ( по, на вывеске которой по-армянски значится:
КОФЕ, ЧАЙ, СТОЛОВАЯ СЕДРАК ФАЛЯН
Оставим центры и перейдем к обыденной жизни города.
Как и всюду на свете, так и в этом маленьком наирском городе ранним утром, чуть свет, выходит наирянин- лавочник — скажем, Карапетян или Мартиросян — из дому и идет на работу. Торговля в городе сосредоточена на Лорис-Меликовской улице, где в два ряда, бок о бок, тянутся далеко-далеко до вокзала низенькие одноэтажные лавочки. Это наиболее оживленная улица города и, как таковая, наиболее пыльная и грязная. Если день выдается дождливый, то при переходе с одной панели на другую приходится распроститься с галошей или сапогом: если они не в меру просторны — непременно застрянут в грязи. На этой пыльной, грязной, узенькой уличке сосредоточены торговые учреждения города и больше нигде, если не считать, конечно, находящихся на окраинах города тех двух-трех лавочек, в которых торговля совершается патриархальным способом, путем товарообмена: за яичко — иголку.
Как сказали мы выше, ранним утром, чуть свет, выходит наирский купец из дому и идет в лавку. Вот мелькает он в предутреннем тумане, среднего роста, сутулый, с правым плечом, всегда немного выше левого, словно серое привидение. Он серьезен, и на лице его, напоминающем сидящую на яйцах курицу, можно читать одни лишь заботы, заботы, заботы!.. Эти вечные мировые загадки. Выходят лавочники вереницей из домов, шагая медленно, неторопливо,— и открываются лавки: пекаря, молочного торговца, сапожника, рядом с ним фруктовщика, далее мануфактурщика, торговца рисом, коврами и прочим. Нет почти ни одной лавки; в которой продавалась бы одна
определенная вещь: пекарь одновременно торгует и нефтью,— покупает он у Мазута Амо попутно, а продает пофунтно. Мануфактурщик торгует рисом, сахаром и спичками. В сапожной лавке в углу поставлен столик, у которого стоит приезжий наирянин, занятый бритьем и стрижкой. А то войдешь в цирюльню и видишь: в углу у окна сидит кто-то за столом и копошится в часах — часовщик!
Или же вот тут, рядом с торговлей съестным,— довольно обширный магазин, с большими стеклянными дверьми и даже с витриной, где выставлены мужские и дамские готовые костюмы, гребешки, заграничные духи. А посмотрели бы вы на вывеску! Точно из Парижа: на черном фоне золочеными буквами написано по-французски.
Хозяин — лет тридцати с лишним, бритый, словно европеец, и в пенсне на характерном наирском носу — производит впечатление актера, занявшегося торговлей. Его в городе зовут — г. Абомарш.
Сосед г. Абомарша — цирюльник, впрочем, нет, не цирюльник, а европейский парикмахер, как значится на его вывеске. Зовут его г. Васил. Он среднего роста, широкоплечий, рябой, с желтой бородкой. Любит при бритье настолько приближать свои губы к лицу бреющегося, что про него в городе ходят разные легенды.
Сосед его — сапожник, известен как бесподобный исполнитель тифлисского танца кинтоури. По четвергам на масленой неделе, вечером, когда в городском клубе, имеющем некоторое подобие сцены, какой-нибудь приезжий артист вкупе с местными любителями разыгрывает трагедию «Варданова битва», все устремляются в клуб посмотреть не столько «Варданову битву», сколько кинтоури сапожника Симона... Его все любят, за исключением цирюльника Васила, который злорадно обзывает его или Кинтоури Симоном —с чем еще можно было бы мириться,— либо Клубной Обезьяной,— что уж ни в коем случае недопустимо.
Но интереснее всех — сосед сапожника. Он персидский подданный, купец, который торгует коврами, кишмишом, мехами и сахаром. Если вы войдете к нему в лавку.
Соседняя лавка принадлежит достаточно уже нам м «местному Телефону Сето, владельцу кофейни, на вывеске которой написано: «Кофе, чай, столом. Он сухощавый, высокий, с головой, походящей мм феску, с сухими усами и редкой бородкой,— и общем, он производит впечатление козла. Его кофейный для низших слоев города то же, что для высших штора Мазута Амо. Это политический клуб, настоящий клуб.
Следующая лавка... Тут Хаджи Эфенди Манукоф торгует мануфактурой, самаркандским шелком, «бродским» сахаром, спичками Лапшина. Он в то же время занимается и разменом денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46