— Вроде хороший человек тебе в мужья набивается... Я об Иннокентии Павловиче говорю,— не давая ей опомниться, продолжал Корней.— В каждом своем письме приветы от него передаешь, по всему видать, мужик уважительный, не попрыгун какой, в годах... Чего ты его, как
телка на привязи, держишь? Иль не надоело бобылкоя жиить?
— Живу одна, зато никто надо мной не стоит,— глядя себе под ноги на чавкающую под резиновыми ботами жирную грязь, тихо ответила Ксения.— Никому отчетов не дню, ничьи прихоти не исполняю. Кому я в тягость?
— Да себе в тягость, себе! — горячо и раз'досадованно подхватил отец.— Чего ты передо мной-то прячешься, гордость свою выставляешь? Разве я не вижу — без радости ты живешь, скучно, как вон тот верстовой столб в поле: хоть и при большой дороге стоит, а пусто кругом... Ах, Ксюша, да разве мы с матерью не добра тебе желаем!.. Он что у вас делает, в райкоме-то?
— Ты про Иннокентия Павловича? Заведует отделом пропаганды и агитации...
— А как работник он из себя? Ничего? Ценный?
— С ним считаются, уважают его...
— Может, водку хлебает без меры?
Да ты что, отец? Его бы и дня не держали в рай-коме!
Тогда чего же ты такого самостоятельного человека от себя отпугиваешь? — Корней передохнул и вдруг, словно пораженный внезапной догадкой, спросил с недоумением и горечью: — Или ты все еще того вояку забыть не можешь, что закружил тебе голову, когда ты зеленой девчонкой была? Я б не только думать о нем перестал, а из памяти вон вытравил, паршивца!..
— Ты о ком это? — Она сама не знала, зачем хитрила и делала вид, что не понимает, о каком человеке говорит отец, и не успел он назвать это, казалось, давно похороненное для нее имя, как она схватила отца за руку.— Не надо о нем, тятя... При чем тут Мажаров? Я ж тогда была совсем глупая, и вообще... не будем об этом!
Корней пристально посмотрел на дочь, стараясь угадать, что таилось за ео смятенным, просящим взглядом, затем молча отнял руку и, втянув голову в плечи, зашагал дальше навстречу сырому, моросящему ветру.
Пряча в рукава озябшие пальцы, Ксения шла позади. Вот здесь, около этого перелеска, она когда-то повстречала человека, которого до сих пор не могла забыть. Она удивлялась тому, что впервые за многие годы думала о Константине Мажарове без привычного чувства обиды и душевной угнетенности.
Было время, когда во всем, что случилось плохого, она винила одного Константина. Даже вчера, очутившись в сенях родного дома, она вспомнила о нем, не прощая ему ничего. А сейчас о прошлом думалось легко и свободно, словно отстоялась боль пережитого и над нею струится поток чистых, ничем не замутненных воспоминаний. Она шла и улыбалась им.
Это случилось в девятнадцатую весну ее жизни, за год до конца войны. Ксюша училась тогда на последнем курсе сельскохозяйственного техникума, жила на частной квартире в райгородке и домой наведывалась лишь по субботам.
В один из таких дней, перекинув через плечо привязанный за косынку туго набитый портфель, она отправилась в Черемшанку. Шла и напевала что-то вполголоса, простоволосая, в пальто нараспашку, беспричинно радуясь наступившему теплу, весенним лужицам на дороге с бездонной синевой опрокинутого неба, птичьему пересвисту в придорожных кустах.
Перелесок был окутан дымкой первой сквозной зелени, цыплячьим пушком желтели отцветающие вербы, пахло нагретой землей, палым прошлогодним листом и горьковатой терпкостью тополиных почек.
Из перелеска вышел на дорогу молодой офицер, неся на белой перевязи раненую руку, в другой он держал сломанную веточку, тонкую, с едва распустившимися клейкими язычками листьев.
В те времена Ксюша с каким-то обостренным вниманием и нежностью относилась ко всем, кто побывал на войне. Испытывая к фронтовикам восторженное чувство уважения и благодарности, она каждый раз словно искала на их лицах отблеск далекого и страшного зарева сражений.
Однако случайно встреченный на дороге молодой лейтенант почему-то не вызвал в ней знакомой признательности. Он даже внешне мало походил на военного человека, форма не делала его стройным, подтянутым, она лишь подчеркивала его глубоко штатский вид: гимнастерка защитного цвета коробилась на спине, большими раструбами торчала из-под широкого ремня; неуклюже и ухарски сидела на голове фуражка, не в силах примять пышные
каштановые волосы; и уж совсем неуместными казались на широкоскулом лице очки в светлой роговой оправе, может быть, потому, что лицо его с несколько неопределенным и наивным выражением было лишено той непреклонности и сдержанности, какая, по мнению Ксюши, была свойственна людям, прошедшим через тяжелые испытания.
«Наверное, какой-нибудь писарь,— подумала Ксюша.— А может быть, и врач».
Офицер поравнялся с нею и неожиданно улыбнулся Ксюше доверчиво и ласково, как старой знакомой. В этой улыбке и в том, как он смотрел на нее, было столько откровенного любования, что Ксюша потупилась и быстро прошла мимо, не поздоровавшись, хотя обычно, по деревенской привычке, первая здоровалась с незнакомыми людьми старше себя.
Через минуту она оглянулась, словно кто-то силой повернул ее голову. Лейтенант стоял на месте и, улыбаясь, смотрел ей вслед. Потом поднял здоровую руку и слегка помахал зеленой веточкой.
Вот еще! Чего доброго, вообразит, что он ей понравился! Она капризно тряхнула головой и решила больше не оглядываться.
Но, сбежав с подсохшего, проколотого первыми зелеными перышками травы пригорка, она как бы невзначай покосилась в сторону и уже не увидела офицера.
На какое-то мгновение ей стало грустно, но, будто желая освободиться от чувства еще не осознанного сожаления, она стремглав перепрыгнула через широкую канаву, налитую до краев талой водой, и очутилась в перелеске. И тут она услышала голос лейтенанта — он громко пел ту же самую песню, которую только что напевала она. Это невероятное совпадение показалось ей полным особого
смысла.
Обхватив рукой молодой тополек, Ксюша слушала и словно впервые видела и лопнувшую клейкую почку над головой, и полуразвернутый, еще сморщенный лист, блестящий, точно покрытый лаком. По серому сучку ползла к нему красная божья коровка, и на другой ветке, чуть повыше, покачивалась и цвенькала веснянка...
Затрепетала оставленная птицей ветка, песня стихла. Ксюша снова выбралась на дорогу и огляделась. Дорога была пустынна, только слепила в развороченных колеях водой да где-то поблизости говорливо и беспечно булькал вешний ручеек.
«Будто никого и не было,— подумала Ксюша.— Интересно, здешний ли он?..»
Другой раз она увидела лейтенанта на вечере танцев в районном Доме культуры, куда пришла вместе с подружкой Лизой.
В зале было светло и холодно, топили за недостатком дров редко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109