Мы столкнулись возле самой аптеки.
— Ты мог бы подождать здесь, — сказала девочка, взяв меня за руку.
Она не рассердилась, и я был благодарен ей за это. Я уже стыдился своей трусости, но, право же, очень трудно сохранить присутствие духа под снисходительными взглядами взрослых. Здесь, в темноте, все было много проще; мне казалось, что мы уже много раз ходили так, держась за руки, и знаем друг друга давно, всю жизнь.
— Да она прехорошенькая, — заметил Георг, увидев нас как-то вечером, когда мы стояли, укрывшись за колоннами. — Не грех бы тебе познакомить меня с ней. Ты не бойся, отбивать не стану. — Но особого доверия я к нему не питал и всячески старался не попадаться ему на глаза.
Вечера принадлежали нам. Белые ночи уже котились, но темнота перестала пугать меня и даже казалось уютной. Анна была из очень бедной семьи, она ходила даже без пальто, в одном тоненьком платьишке. Под платьем тоже, видно, не много было надето, — я чувствовал теплоту ее тела, когда она касалась меня плечом. Впрочем, Анна не жаловалась на холод, всегда была весела и довольна; ясный взгляд ее покоился на мне с выражением тихого счастья. Она восхищалась мной, в ее глазах я был чем-то вроде сказочного принца, и это очень нравилось мне.
— Я не хочу вечно гулять с тобой в потемках,— говорила она. — Я хочу, чтобы нас видели вместе. Пусть мои малыши тоже посмотрят на тебя.
Анна была старшая дочь и говорила о младших братьях и сестрах, как мать. О родителях она рассказывала очень неохотно. В семье у нее, наверно, было неладно, и я видел, что только со мной ей по-настоящему хорошо.
Была ли то просто детская дружба, или за ней скрывалось другое чувство, этого мы и сами еще не знали. Но нам было хорошо вдвоем, и даже когда я не видел ее, одна мысль о ней поднимала меня в собственных глазах. Я стал смелее, чувство собственного достоинства заставило меня уделять больше внимания своей наружности. Получив деньги за сверхурочную работу, я приобрел гуттаперчевый воротничок и манжеты, которые сам мог стирать, и цветной шейный платок, — его можно было выворачивать на четыре стороны, к тому же он заменял манишку. Когда я впервые предстал перед Анной во всем этом великолепии, она внимательно осмотрела меня при свете фонаря и восхищенно захлопала в ладоши.
— Ну, теперь уж ты должен пройтись со мной в воскресенье, — заявила она, — чтобы все нас видели.
Хочешь не хочешь, пришлось выставить свою любовь напоказ. В то лето среди молодых людей была мода разгуливать с цветными зонтиками — синими, желтыми, красными; стоили они от семидесяти пяти эре до полутора кроны, и ни один уважающий себя ученик или подмастерье не рискнул бы показаться днем в обществе девицы без такого зонтика. В ближайшее воскресенье
мы с Анной встретились на северной окраине города н узкой тропинке, которая вела к мельнице. Мы шли не под руку — так ходили только женихи с невестами — но Анна гордо выступала рядом со мной под моим зонтиком, почти касаясь меня плечом. Я шагал далеко не так уверенно, меня словно грыз какой-то червь, и я не смел поднять глаз. Я был, конечно, очень рад за Анну, но меня пугали ее смелость и равнодушие к мнению окружающих.
Вдруг из-за деревьев раздался дикий вопль. Я сразу узнал голос: это кричал Хансен, самый отчаянный из нашей шайки. Видимо, мои бывшие приятели снова гонялись за парочками, и я, несчастный отступник, угодил прямо к ним в руки.
Хансен подскочил к нам сзади и, скверно ухмыляясь, зашагал рядом по траве, росшей на обочине дороги. В нашей шайке его очень не любили и поэтому всегда называли только по фамилии; он был учеником в типографии, воровал там газеты и за полцены продавал их; на вырученные деньги он покупал водку. Словом, его едва терпели в шайке, вот он и старался выслужиться, превосходя всех в хулиганстве. Да, хуже влипнуть я не мог.
Он все не отставал от нас и отвратительно гримасничал, потом вдруг издал воинственный клич — сигнал для шайки. Со всех сторон из-за кустов высыпали мальчишки и окружили нас.
— Ага! Сапожник девчонку подцепил! Вакса-плаксз с девчонкой ходит!
Девчонка, девчонка вшивая идет, Плаксу-ваксу по лесу ведет. Она носит туфли задом наперед И не моет рожу ровно целый год.
Они корчили гримасы и орали нам прямо в лицо, Анна расплакалась. Тогда они принялись за меня:
Сапожник, сапожник, Жирная рожа! Рожу вытирает, А на ней все то же.
Мы ускорили шаг, но мальчишки шли за нами по пятам и продолжали издеваться. Прохожие останавливались и с любопытством смотрели на нас. Вдруг Анна бросилась бежать, она громко плакала, подол платья бил ее по ногам.
Я тоже не прочь был убежать, но мальчишки окружили меня плотным кольцом. Они гоготали во все горло, а один схватил мой красивый голубой зонтик и начал с треском открывать и закрывать его, а поток! вывернул единым махом. Я поднял с земли камень и швырнул в хулигана, потом схватил второй. Я буквально ослеп от обиды и бешенства и кидал камни наугад, не целясь. Но озорники все равно бросились наутек, а я гнался за ними и выл, словно зверь. Вдруг две дюжие руки легли мне на плечи. Я поднял голову: Йессен, силач штурман, женатый на младшей сестре молодого хозяина, серьезно смотрел на меня. Я тихонько поплелся домой.
С того злополучного воскресенья я уже больше не встречался с Анной. Впрочем оба мы быстро утешились. Она нашла себе другого кавалера, а я с легким сердцем вернулся к своим приятелям. Изображать взрослого оказалось как-никак очень утомительно, и большой радости в том, чтобы «гулять с барышней», я тоже, по совести говоря, не видел. Вечера в обществе мальчишек были куда увлекательнее. После работы я стремглав мчался к ним в дюны: купальный сезон еще не кончился. Солнце уже клонилось к горизонту, на небе полыхала вечерняя заря, а прибрежные валуны, излюбленное место отдыха чаек, были погружены в сумрак. На западе закат словно распахивал врата огненного царства. Шумными стайками плыли мы к этой пылающей бездне, и море вокруг нас расцветало скользкой пыльцой, которую водоросли выбрасывали со дна. Волны ласково обнимали нас, и хотелось забыть обо всем и плыть вперед, только вперед. Наконец усталость давала себя знать, и мы поворачивали обратно. Перед нами расстилалась тьма — черная вода, откуда, казалось, смотрят чьи-то хищные глаза, и прибрежные дюны, теряющиеся во мраке. Порой у нас еле хватало сил добраться до берега, мы плыли уже без всякого удовольствия и думали только о том, как бы не захлебнуться. Потом, одеваясь на берегу, каждый привирал, будто он чуть чуть не утонул
Но вот лето безвозвратно ушло. И это было к лучшему. Пока солнце играло на яблонях в хозяйском саду, пока птицы порхали в зеленой листве, клевали желтых гусениц, опутанных тонкой паутинкой, и весело щебетали, словно рассказывая что-то друг другу, — я просто задыхался в тесной и мрачной мастерской с почерневшими от времени и сырости стенами Первое лето в городе прошло неплохо, во мне еще жили воспоминания о лесах и лугах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Ты мог бы подождать здесь, — сказала девочка, взяв меня за руку.
Она не рассердилась, и я был благодарен ей за это. Я уже стыдился своей трусости, но, право же, очень трудно сохранить присутствие духа под снисходительными взглядами взрослых. Здесь, в темноте, все было много проще; мне казалось, что мы уже много раз ходили так, держась за руки, и знаем друг друга давно, всю жизнь.
— Да она прехорошенькая, — заметил Георг, увидев нас как-то вечером, когда мы стояли, укрывшись за колоннами. — Не грех бы тебе познакомить меня с ней. Ты не бойся, отбивать не стану. — Но особого доверия я к нему не питал и всячески старался не попадаться ему на глаза.
Вечера принадлежали нам. Белые ночи уже котились, но темнота перестала пугать меня и даже казалось уютной. Анна была из очень бедной семьи, она ходила даже без пальто, в одном тоненьком платьишке. Под платьем тоже, видно, не много было надето, — я чувствовал теплоту ее тела, когда она касалась меня плечом. Впрочем, Анна не жаловалась на холод, всегда была весела и довольна; ясный взгляд ее покоился на мне с выражением тихого счастья. Она восхищалась мной, в ее глазах я был чем-то вроде сказочного принца, и это очень нравилось мне.
— Я не хочу вечно гулять с тобой в потемках,— говорила она. — Я хочу, чтобы нас видели вместе. Пусть мои малыши тоже посмотрят на тебя.
Анна была старшая дочь и говорила о младших братьях и сестрах, как мать. О родителях она рассказывала очень неохотно. В семье у нее, наверно, было неладно, и я видел, что только со мной ей по-настоящему хорошо.
Была ли то просто детская дружба, или за ней скрывалось другое чувство, этого мы и сами еще не знали. Но нам было хорошо вдвоем, и даже когда я не видел ее, одна мысль о ней поднимала меня в собственных глазах. Я стал смелее, чувство собственного достоинства заставило меня уделять больше внимания своей наружности. Получив деньги за сверхурочную работу, я приобрел гуттаперчевый воротничок и манжеты, которые сам мог стирать, и цветной шейный платок, — его можно было выворачивать на четыре стороны, к тому же он заменял манишку. Когда я впервые предстал перед Анной во всем этом великолепии, она внимательно осмотрела меня при свете фонаря и восхищенно захлопала в ладоши.
— Ну, теперь уж ты должен пройтись со мной в воскресенье, — заявила она, — чтобы все нас видели.
Хочешь не хочешь, пришлось выставить свою любовь напоказ. В то лето среди молодых людей была мода разгуливать с цветными зонтиками — синими, желтыми, красными; стоили они от семидесяти пяти эре до полутора кроны, и ни один уважающий себя ученик или подмастерье не рискнул бы показаться днем в обществе девицы без такого зонтика. В ближайшее воскресенье
мы с Анной встретились на северной окраине города н узкой тропинке, которая вела к мельнице. Мы шли не под руку — так ходили только женихи с невестами — но Анна гордо выступала рядом со мной под моим зонтиком, почти касаясь меня плечом. Я шагал далеко не так уверенно, меня словно грыз какой-то червь, и я не смел поднять глаз. Я был, конечно, очень рад за Анну, но меня пугали ее смелость и равнодушие к мнению окружающих.
Вдруг из-за деревьев раздался дикий вопль. Я сразу узнал голос: это кричал Хансен, самый отчаянный из нашей шайки. Видимо, мои бывшие приятели снова гонялись за парочками, и я, несчастный отступник, угодил прямо к ним в руки.
Хансен подскочил к нам сзади и, скверно ухмыляясь, зашагал рядом по траве, росшей на обочине дороги. В нашей шайке его очень не любили и поэтому всегда называли только по фамилии; он был учеником в типографии, воровал там газеты и за полцены продавал их; на вырученные деньги он покупал водку. Словом, его едва терпели в шайке, вот он и старался выслужиться, превосходя всех в хулиганстве. Да, хуже влипнуть я не мог.
Он все не отставал от нас и отвратительно гримасничал, потом вдруг издал воинственный клич — сигнал для шайки. Со всех сторон из-за кустов высыпали мальчишки и окружили нас.
— Ага! Сапожник девчонку подцепил! Вакса-плаксз с девчонкой ходит!
Девчонка, девчонка вшивая идет, Плаксу-ваксу по лесу ведет. Она носит туфли задом наперед И не моет рожу ровно целый год.
Они корчили гримасы и орали нам прямо в лицо, Анна расплакалась. Тогда они принялись за меня:
Сапожник, сапожник, Жирная рожа! Рожу вытирает, А на ней все то же.
Мы ускорили шаг, но мальчишки шли за нами по пятам и продолжали издеваться. Прохожие останавливались и с любопытством смотрели на нас. Вдруг Анна бросилась бежать, она громко плакала, подол платья бил ее по ногам.
Я тоже не прочь был убежать, но мальчишки окружили меня плотным кольцом. Они гоготали во все горло, а один схватил мой красивый голубой зонтик и начал с треском открывать и закрывать его, а поток! вывернул единым махом. Я поднял с земли камень и швырнул в хулигана, потом схватил второй. Я буквально ослеп от обиды и бешенства и кидал камни наугад, не целясь. Но озорники все равно бросились наутек, а я гнался за ними и выл, словно зверь. Вдруг две дюжие руки легли мне на плечи. Я поднял голову: Йессен, силач штурман, женатый на младшей сестре молодого хозяина, серьезно смотрел на меня. Я тихонько поплелся домой.
С того злополучного воскресенья я уже больше не встречался с Анной. Впрочем оба мы быстро утешились. Она нашла себе другого кавалера, а я с легким сердцем вернулся к своим приятелям. Изображать взрослого оказалось как-никак очень утомительно, и большой радости в том, чтобы «гулять с барышней», я тоже, по совести говоря, не видел. Вечера в обществе мальчишек были куда увлекательнее. После работы я стремглав мчался к ним в дюны: купальный сезон еще не кончился. Солнце уже клонилось к горизонту, на небе полыхала вечерняя заря, а прибрежные валуны, излюбленное место отдыха чаек, были погружены в сумрак. На западе закат словно распахивал врата огненного царства. Шумными стайками плыли мы к этой пылающей бездне, и море вокруг нас расцветало скользкой пыльцой, которую водоросли выбрасывали со дна. Волны ласково обнимали нас, и хотелось забыть обо всем и плыть вперед, только вперед. Наконец усталость давала себя знать, и мы поворачивали обратно. Перед нами расстилалась тьма — черная вода, откуда, казалось, смотрят чьи-то хищные глаза, и прибрежные дюны, теряющиеся во мраке. Порой у нас еле хватало сил добраться до берега, мы плыли уже без всякого удовольствия и думали только о том, как бы не захлебнуться. Потом, одеваясь на берегу, каждый привирал, будто он чуть чуть не утонул
Но вот лето безвозвратно ушло. И это было к лучшему. Пока солнце играло на яблонях в хозяйском саду, пока птицы порхали в зеленой листве, клевали желтых гусениц, опутанных тонкой паутинкой, и весело щебетали, словно рассказывая что-то друг другу, — я просто задыхался в тесной и мрачной мастерской с почерневшими от времени и сырости стенами Первое лето в городе прошло неплохо, во мне еще жили воспоминания о лесах и лугах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43