А. Груздеву. Той же позиции он придерживается в статье «О прозе», опубликованной в начале 1933 года. Ратуя за чистоту русского литературного языка, Горький в этой статье с не свойственной ему резкостью и категоричностью суждений подвергает критике недавно изданные тогда книги таких далеких друг от друга литераторов, как Андрей Белый («Маски»), Ф. В. Гладков («Энергия»), Ф. И. Панферов («Бруски»), М. С. Ша-гинян («Дневник») и некоторых других, в частности и Петрова-Водкина за его «Пространство Эвклида». Возражая против стилистики этой последней, Горький не только не принимает повесть в целом, но видит в ней и много неубедительной выдумки, обвиняя автора в хвастовстве и даже малограмотности.
Однако в те же годы другие крупные литераторы высоко оценили силу писательского таланта Петрова-Водкина, колоритность, фактурность его, конечно же, нелегкого, но яркого языка, ценность для читателя по-настоящему образных картин детства и возмужания большого художника.
Так, выдающийся стилист Ю. Н. Тынянов писал в своем отзыве для издательства на рукопись «Хлыновска» (именовавшуюся на том этапе «Мой путь»): «Мой путь» Петрова-Водкина интересная и живописная книга. Мемуары значительного художника сами по себе могли бы быть интересны. Но это в столь же малой мере «мемуары», как, например, «Детство» Горького. Литературные качества книги высокие. Она представляет собой целый ряд очерков, рассказцев, описаний, объединенных в целое «детством» автора.
Издать, по моему мнению, нужно [...]».
Любопытно сопоставить с этим отзывом Ю. Н. Тынянова мнение человека совсем иного круга—М. В. Нестерова, художника, прекрасные мемуарные очерки которого, кстати сказать, высоко оценивал Горький. В письме к своему другу С. Н. Дурылину Нестеров писал в начале 1932 года о «Хлыновске» и его авторе:
«Этот живописец, а не литератор, нашел такой верный, мягкий и живой тон в повести о себе, о своих близких, деревенских, простых, но хороших людях. Читаешь — их видишь, с ними живешь, ихними радостями радуешься, их горем горюешь.
Почему-то вспоминается старик С. Т. Аксаков с его «Семейной хроникой». Только иное время, иной быт, [но] та же жизнь, теплота и безыскусственность. Такой ли он — этот Петров-Водкин — живописец. Я его плохо знаю, надо было бы узнать [...]».
А в письме к другому своему старому другу, ленинградцу А. А. Турыгину, у которого он перед тем спрашивал адрес Петрова-Водкина, чтобы сообщить ему свое мнение о «Хлыновске», Нестеров писал: «[...] за адрес Петрова-Водкина спасибо, написал ему «чувствительное» письмо, не приложив своего адреса. Что-то он за человек? Его живописное искусство такое разное с писательским — ясным, трогательным, непосредственно-искренним, чего я не усматриваю в его картинах. Однако их я должен пересмотреть заново, как-то претворить с его прекрасным писательством.. .»
И на выход «Пространства Эвклида» Нестеров сразу же откликается в письме к А. А. Турыгину: «Я, помнится, писал тебе о книге Петрова-Водкина «Хлыновск». Недавно вышла вторая его книга, не менее живая, яркая и свежая — «Пространство Эвклида»,— прочти, там много интересного про нашего брата и о многом другом». И со свойственной ему язвительностью добавляет: «Писания его пером куда выше писания его кистью».
В этом заочном столкновении мнений поражает противоречивость восприятия повестей художника. В то время как Горький отрицает литературные их достоинства, а вопроса о познавательном значении книг вообще не ставит, тонкий знаток литературы Тынянов именно в этих качествах видит силу «Хлыновска», а Нестерова, судью в искусстве строгого, придирчивого и ничуть не сентиментального, обе книги Петрова-Водкина пленяют «теплотой», «безыскусственностью», «мягкостью и живостью тона».
В среде художников, искусствоведов, в кругах любителей искусства повести Петрова-Водкина были встречены с большим интересом. Несмотря на маленькие тиражи, они получили в свое время достаточно широкую известность, чему немало, конечно, способствовало глубокое уважение, вызываемое искусством, всей деятельностью, самой личностью Петрова-Водкина — художника, педагога, первого председателя Ленинградского Союза художников.
Особо следует остановиться на работе Петрова-Водкина над третьей книгой автобиографической трилогии. «Пространство Эвклида» было завершено, как указывалось выше, в марте 1932 года. Несмотря на улучшение состояния здоровья и в связи с этим возвращение к постоянным занятиям живописью, Петров-Водкин не оставлял мысли о продолжении литературной работы.
Сохранилось не менее девяти рукописных отрывков объемом от нескольких строк до трех-четырех страниц, представляющих собой варианты начала третьей книги '. Все это в прямом смысле слова черновики, не отредактированные автором и ни в коем случае не предназначавшиеся им — в таком виде — для печати. Чувствуется, что Петров-Водкин искал и никак не мог найти удовлетворяющее его вступление, бросал рукопись, вновь и вновь пытался войти в работу. Пять из этих отрывков имеют даты в диапазоне от 7 декабря 1933 года и до 2 сентября 1938 года (следовательно, последнюю из известных попыток начать третью книгу Петров-Водкин предпринял менее чем за полгода до смерти), один может быть датирован приблизительно январем-февралем 1934 года. Вычеркнутые самим автором первые строки как раз этого последнего отрывка не лишены интереса: «Приступаю к третьей книге моей повести. Сердечные встречи, оказанные Хлыновску и Пространству Эвклида близкими и дальними читателями, дали мне уверенность в нужности моей этой работы — трудной для меня как живописца. А главное — убедился я, что ритмика (без чего произведение искусства немыслимо) найдена в этих вещах».
Из сохранившихся рукописных отрывков узнаются намечавшиеся Петровым-Водкиным названия третьей книги: «Острие времен» (отрывок от 6—7 января 1934 г.), «Конец уютам» (без даты), «Вожди смятенных настроений» (вероятно, название не книги, а главы; без даты)4; названия других начатых глав: «Школа Званцевой» (текст, датированный 7 декабря 1933 г.), «Борьба за вкусы» (6—7 января 1934 г.), «Родные впечатления» (без даты), «Аполлон на Мойке» (3 октября 1936 г.), «Верхняя Волга» (7 июня 1938 г.).
Трудно делать какие-либо заключения о содержании не написанной, только задуманной книги, не имея даже проекта ее оглавления. Можно предположить, что по примеру первых двух книг и третья должна была строиться хронологически, со свободными, не всегда четко дифференцированными отступлениями то в прошлое, то в будущее, но в целом с соблюдением временной последовательности основных событий жизни ее автора.
Добрая половина «начал» третьей книги посвящена философическим (и достаточно риторическим) рассуждениям о судьбах искусства в России начала века, о распаде и вообще недееспособности передвижничества, о засилии декадентства, опирающегося на широкую популярность в определенных кругах «вождей смятенных настроений» Ницше, Ибсена и Метерлинка, наконец, об обостренном ощущении Петровым-Водкиным своего одиночества в ту пору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Однако в те же годы другие крупные литераторы высоко оценили силу писательского таланта Петрова-Водкина, колоритность, фактурность его, конечно же, нелегкого, но яркого языка, ценность для читателя по-настоящему образных картин детства и возмужания большого художника.
Так, выдающийся стилист Ю. Н. Тынянов писал в своем отзыве для издательства на рукопись «Хлыновска» (именовавшуюся на том этапе «Мой путь»): «Мой путь» Петрова-Водкина интересная и живописная книга. Мемуары значительного художника сами по себе могли бы быть интересны. Но это в столь же малой мере «мемуары», как, например, «Детство» Горького. Литературные качества книги высокие. Она представляет собой целый ряд очерков, рассказцев, описаний, объединенных в целое «детством» автора.
Издать, по моему мнению, нужно [...]».
Любопытно сопоставить с этим отзывом Ю. Н. Тынянова мнение человека совсем иного круга—М. В. Нестерова, художника, прекрасные мемуарные очерки которого, кстати сказать, высоко оценивал Горький. В письме к своему другу С. Н. Дурылину Нестеров писал в начале 1932 года о «Хлыновске» и его авторе:
«Этот живописец, а не литератор, нашел такой верный, мягкий и живой тон в повести о себе, о своих близких, деревенских, простых, но хороших людях. Читаешь — их видишь, с ними живешь, ихними радостями радуешься, их горем горюешь.
Почему-то вспоминается старик С. Т. Аксаков с его «Семейной хроникой». Только иное время, иной быт, [но] та же жизнь, теплота и безыскусственность. Такой ли он — этот Петров-Водкин — живописец. Я его плохо знаю, надо было бы узнать [...]».
А в письме к другому своему старому другу, ленинградцу А. А. Турыгину, у которого он перед тем спрашивал адрес Петрова-Водкина, чтобы сообщить ему свое мнение о «Хлыновске», Нестеров писал: «[...] за адрес Петрова-Водкина спасибо, написал ему «чувствительное» письмо, не приложив своего адреса. Что-то он за человек? Его живописное искусство такое разное с писательским — ясным, трогательным, непосредственно-искренним, чего я не усматриваю в его картинах. Однако их я должен пересмотреть заново, как-то претворить с его прекрасным писательством.. .»
И на выход «Пространства Эвклида» Нестеров сразу же откликается в письме к А. А. Турыгину: «Я, помнится, писал тебе о книге Петрова-Водкина «Хлыновск». Недавно вышла вторая его книга, не менее живая, яркая и свежая — «Пространство Эвклида»,— прочти, там много интересного про нашего брата и о многом другом». И со свойственной ему язвительностью добавляет: «Писания его пером куда выше писания его кистью».
В этом заочном столкновении мнений поражает противоречивость восприятия повестей художника. В то время как Горький отрицает литературные их достоинства, а вопроса о познавательном значении книг вообще не ставит, тонкий знаток литературы Тынянов именно в этих качествах видит силу «Хлыновска», а Нестерова, судью в искусстве строгого, придирчивого и ничуть не сентиментального, обе книги Петрова-Водкина пленяют «теплотой», «безыскусственностью», «мягкостью и живостью тона».
В среде художников, искусствоведов, в кругах любителей искусства повести Петрова-Водкина были встречены с большим интересом. Несмотря на маленькие тиражи, они получили в свое время достаточно широкую известность, чему немало, конечно, способствовало глубокое уважение, вызываемое искусством, всей деятельностью, самой личностью Петрова-Водкина — художника, педагога, первого председателя Ленинградского Союза художников.
Особо следует остановиться на работе Петрова-Водкина над третьей книгой автобиографической трилогии. «Пространство Эвклида» было завершено, как указывалось выше, в марте 1932 года. Несмотря на улучшение состояния здоровья и в связи с этим возвращение к постоянным занятиям живописью, Петров-Водкин не оставлял мысли о продолжении литературной работы.
Сохранилось не менее девяти рукописных отрывков объемом от нескольких строк до трех-четырех страниц, представляющих собой варианты начала третьей книги '. Все это в прямом смысле слова черновики, не отредактированные автором и ни в коем случае не предназначавшиеся им — в таком виде — для печати. Чувствуется, что Петров-Водкин искал и никак не мог найти удовлетворяющее его вступление, бросал рукопись, вновь и вновь пытался войти в работу. Пять из этих отрывков имеют даты в диапазоне от 7 декабря 1933 года и до 2 сентября 1938 года (следовательно, последнюю из известных попыток начать третью книгу Петров-Водкин предпринял менее чем за полгода до смерти), один может быть датирован приблизительно январем-февралем 1934 года. Вычеркнутые самим автором первые строки как раз этого последнего отрывка не лишены интереса: «Приступаю к третьей книге моей повести. Сердечные встречи, оказанные Хлыновску и Пространству Эвклида близкими и дальними читателями, дали мне уверенность в нужности моей этой работы — трудной для меня как живописца. А главное — убедился я, что ритмика (без чего произведение искусства немыслимо) найдена в этих вещах».
Из сохранившихся рукописных отрывков узнаются намечавшиеся Петровым-Водкиным названия третьей книги: «Острие времен» (отрывок от 6—7 января 1934 г.), «Конец уютам» (без даты), «Вожди смятенных настроений» (вероятно, название не книги, а главы; без даты)4; названия других начатых глав: «Школа Званцевой» (текст, датированный 7 декабря 1933 г.), «Борьба за вкусы» (6—7 января 1934 г.), «Родные впечатления» (без даты), «Аполлон на Мойке» (3 октября 1936 г.), «Верхняя Волга» (7 июня 1938 г.).
Трудно делать какие-либо заключения о содержании не написанной, только задуманной книги, не имея даже проекта ее оглавления. Можно предположить, что по примеру первых двух книг и третья должна была строиться хронологически, со свободными, не всегда четко дифференцированными отступлениями то в прошлое, то в будущее, но в целом с соблюдением временной последовательности основных событий жизни ее автора.
Добрая половина «начал» третьей книги посвящена философическим (и достаточно риторическим) рассуждениям о судьбах искусства в России начала века, о распаде и вообще недееспособности передвижничества, о засилии декадентства, опирающегося на широкую популярность в определенных кругах «вождей смятенных настроений» Ницше, Ибсена и Метерлинка, наконец, об обостренном ощущении Петровым-Водкиным своего одиночества в ту пору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77