..»
Мари была явно растеряна, поэтому и разговаривала с посторонним мужчиной, словно со старым знакомым.
Мари сделала шаг в сторону, намереваясь уйти.
— Мари! — не поднимая головы, сказал Мито, словно обращаясь к земле.
— Очень рано похолодало в этом году,— ни с того ни с сего сказала Мари.
— Мари! — повторил Мито.
— Чего тебе? — ответила она каким-то неестественным голосом.
— Ничего. Ты идешь домой?
— Да, домой,—Мари пришла в себя, преодолела волнение.
— Ну так пошли, нам по пути.
— Пошли, но я почему-то думала...
— Что, что ты думала?
— Думала, что вы кого-то ждете.
Мито заметил, как сразу изменилась Мари, стала по- прежнему далекой и недоступной, и это даже обрадовало его, ибо все, что он собирался сказать, предназначалось именно для такой Мари — далекой и недоступной.
— Да-а.
— Думаю, ждет, наверно, кого-нибудь.
Некоторое время шли молча. Тропинка была узкая,
и Мито пропустил Мари вперед.
— Я была в кино,— сказала Мари, должно быть, из вежливости, чтобы не молчать.
— Мари!
Мари обернулась к Мито. Мито молчал, и она снова пошла вперед.
— Мари! — Мито почти кричал.
Мари остановилась и застыла на месте, она вся съежилась, будто ожидая удара.
— Что? — не сразу отозвалась она,
Мито не ответил, а вздохнул.
— Я тебя ждал.
— Что? — Мари не поверила своим ушам.
— Я больше не могу,— голос Мито оборвался,— не могу...
— Что это с тобой? — деланно засмеялась Марш «Выпил небось, вот и шутит».
— Не понимаешь? — Мито подошел к ней совсем близко и положил руку на ее плечо.
Но Мари, дернув плечом, стряхнула его руку,
— Если не замолчишь сейчас же, я уйду,— обиженно проговорила она.
— Мари, я не шучу с тобой! .
— Не шутишь?
Мари по-прежнему обращалась к нему на «ты», на теперь это означало, что она сердится.
— Нет, не шучу.
Мито чувствовал, что успокаивается. Он уже все сказал и не волновался больше.
— Ты шутишь! — твердо проговорила Мари, как бы приказывая ему отказаться от своих слов.
— Вовсе не шучу, а...
— Шутишь! Шутишь! Смеешься надо мной! — И, повышая голос, она продолжала: — И тебе сказали — пойди попробуй, не откажет. Сказали, да? Меня все обманывают!
— Я не обманываю тебя,
— Нет! Нет! Нет!
Мито опять обнял ее за плечи и притянул к себе.
— Я люблю тебя, люблю!
Мари вырвалась.
— Мари!
— Ты шутишь! Шутишь!
У Мито оборвалось сердце. Он вдруг разозлился: не верили самой большой его правде! Не верили!
— Уходи! Чтоб я не видел тебя! — закричал Мито.— И иди к тому, кто шутит с тобой! Уходи!
Мари не сводила с него удивленного взгляда. Потом вдруг заплакала. Мито с трудом перевел дыхание и погладил ее по голове:
— Не надо! Зачем ты плачешь? Если ты не хочешь...
Мари плакала, всхлипывала, как ребенок, и говорила
что-то, но Мито не мог разобрать.
— Может быть, ты любишь кого-нибудь другого? — спросил ее шепотом Мито и тут же пожалел об этом, так как ошеломленная Мари вдруг попятилась назад и замахала руками:
— Нет! Нет! Никого я не люблю! Никого!
ГЕРОНТИ
С рыбозавода Леван возвратился поздно вечером. Прежде чем пойти домой, он зашел в парикмахерскую побриться.
Парикмахерская помещалась в маленьком голубом домике. В одной комнате был «салон», в другой жил Геронти с женой.
В «салоне» Леван никого не застал. Наконец выглянула жена Геронти. Поздоровавшись, она вошла в комнату,
— Геронти! — уже в третий раз звала она.— Клиент ожидает.
Геронти в другой комнате играл в нарды, доносились стук костей и его возгласы:
— Мне бы только шаши!
— Собачья ты кость, собачья!
— Слава богу, выпал шаши!
— Геронти, не заставляй ждать клиента! — снова взывает к парикмахеру супруга и, обращаясь с извинением к Левану, добавляет: — Вы же знаете его причуды...
Геронти наконец внял мольбам жены, в соседней комнате задвигался стул.
— Подожди, я сейчас! — пообещал он партнеру.
Геронти появился в бархатной куртке с накладными
карманами, в галифе. Мягкие азиатские сапожки завершали его наряд.
Хотя еще и не совсем похолодало, в парикмахерской все же горит железная печь. Жарко. На печке стоит чайник. На стенах развешаны вырезанные из журналов выцветшие фотографии. Гагарин, Баркая, Майя Плисецкая.
— Садись!
Геронти явно спешит. У него длинные нервные пальцы. Взбивая пену, он заляпал весь стол.
Леван сидит, беспомощный, как ребенок, с салфеткой, туго подвязанной под подбородком. Справа в окне виднеются темно-зеленые мандариновые деревья и взъерошенный эвкалипт.
Геронти намылил Левану щеки, принялся править бритву на кожаном ремне, висящем на стенке.
Входит жена Геронти и, видно, из вежливости начинает разговор.
— Наконец-то распогодилось!
— Ты что тут торчишь, присмотри за гостем!
Женщина молча выходит.
— Геронти, ты что, не в духе? Проиграл? — спрашивает Леван с улыбкой.
— Не твое дело, отчего я не в духе,— грубо отвечает Геронти и тут же добавляет: — Тебе горло надо бритвой перерезать.
Леван слышит, как зашуршала по ремню бритва.
Геронти бреет медленно, кажется, рука у него дрожит.
— За что же это, Геронти? — беспечно спрашивает его Леван, стараясь сохранить улыбку на лице.
— Ах, ты не знаешь, за что? За то самое...
Бритва останавливается на горле Левана.
Тишина. В печке затрещал хворост, резко, неприятно.
— Послушай! Оставь в покое Мари!
— Что-о? — Леван так и подпрыгнул на стуле.
— Попало в сердце, дружок? — теперь уже с улыбкой сказал Геронти.
— Что ты такое болтаешь, Геронти?
— А дурак Мито думает, она любит его и никого другого, хи-хи-хи,— захихикал Геронти и хлопнул Левана по плечу.
«Раз Геронти так говорит, значит весь город думает то же самое!»
Леван всего мог ожидать, но только не этого. Он ни одной минуты не задумывался над тем, что о нем могли сказать дурное, обвинить его, да-да, именно обвинить. Другого слова он подыскать не мог.
— Другой раз, Геронти, этого не повторяй!
— Почему, почему? — продолжал, смеясь, Геронти.— А Мито наш — простофиля!
— Не повторяй, говорю тебе!
— .Что с тобой, голубчик, ты, слава богу, не первый!
— Геронти! — у Левана задрожал голос.
— Ну ладно, ладно,— изменившимся голосом сказал Геронти,— я могила.
Геронти больше ничего не сказал.
С тяжелым сердцем вышел Леван из парикмахерской.
«Разве Мари такая? — думал он.— И что им только от нее нужно?!»
КИРИЛЕ
Потом Леван зашел в ресторан. Ресторан находился в нижнем этаже гостиницы. В маленьком зале стояло всего несколько столиков. У стены виднелось пианино, на котором было вырезано ножом пронзенное стрелой сердце с надписью: «Эмма +Абесалом».
Кто бы ни заходил в ресторан, сначала непременно подходил к пианино, открывал крышку и стучал пальцем по клавишам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Мари была явно растеряна, поэтому и разговаривала с посторонним мужчиной, словно со старым знакомым.
Мари сделала шаг в сторону, намереваясь уйти.
— Мари! — не поднимая головы, сказал Мито, словно обращаясь к земле.
— Очень рано похолодало в этом году,— ни с того ни с сего сказала Мари.
— Мари! — повторил Мито.
— Чего тебе? — ответила она каким-то неестественным голосом.
— Ничего. Ты идешь домой?
— Да, домой,—Мари пришла в себя, преодолела волнение.
— Ну так пошли, нам по пути.
— Пошли, но я почему-то думала...
— Что, что ты думала?
— Думала, что вы кого-то ждете.
Мито заметил, как сразу изменилась Мари, стала по- прежнему далекой и недоступной, и это даже обрадовало его, ибо все, что он собирался сказать, предназначалось именно для такой Мари — далекой и недоступной.
— Да-а.
— Думаю, ждет, наверно, кого-нибудь.
Некоторое время шли молча. Тропинка была узкая,
и Мито пропустил Мари вперед.
— Я была в кино,— сказала Мари, должно быть, из вежливости, чтобы не молчать.
— Мари!
Мари обернулась к Мито. Мито молчал, и она снова пошла вперед.
— Мари! — Мито почти кричал.
Мари остановилась и застыла на месте, она вся съежилась, будто ожидая удара.
— Что? — не сразу отозвалась она,
Мито не ответил, а вздохнул.
— Я тебя ждал.
— Что? — Мари не поверила своим ушам.
— Я больше не могу,— голос Мито оборвался,— не могу...
— Что это с тобой? — деланно засмеялась Марш «Выпил небось, вот и шутит».
— Не понимаешь? — Мито подошел к ней совсем близко и положил руку на ее плечо.
Но Мари, дернув плечом, стряхнула его руку,
— Если не замолчишь сейчас же, я уйду,— обиженно проговорила она.
— Мари, я не шучу с тобой! .
— Не шутишь?
Мари по-прежнему обращалась к нему на «ты», на теперь это означало, что она сердится.
— Нет, не шучу.
Мито чувствовал, что успокаивается. Он уже все сказал и не волновался больше.
— Ты шутишь! — твердо проговорила Мари, как бы приказывая ему отказаться от своих слов.
— Вовсе не шучу, а...
— Шутишь! Шутишь! Смеешься надо мной! — И, повышая голос, она продолжала: — И тебе сказали — пойди попробуй, не откажет. Сказали, да? Меня все обманывают!
— Я не обманываю тебя,
— Нет! Нет! Нет!
Мито опять обнял ее за плечи и притянул к себе.
— Я люблю тебя, люблю!
Мари вырвалась.
— Мари!
— Ты шутишь! Шутишь!
У Мито оборвалось сердце. Он вдруг разозлился: не верили самой большой его правде! Не верили!
— Уходи! Чтоб я не видел тебя! — закричал Мито.— И иди к тому, кто шутит с тобой! Уходи!
Мари не сводила с него удивленного взгляда. Потом вдруг заплакала. Мито с трудом перевел дыхание и погладил ее по голове:
— Не надо! Зачем ты плачешь? Если ты не хочешь...
Мари плакала, всхлипывала, как ребенок, и говорила
что-то, но Мито не мог разобрать.
— Может быть, ты любишь кого-нибудь другого? — спросил ее шепотом Мито и тут же пожалел об этом, так как ошеломленная Мари вдруг попятилась назад и замахала руками:
— Нет! Нет! Никого я не люблю! Никого!
ГЕРОНТИ
С рыбозавода Леван возвратился поздно вечером. Прежде чем пойти домой, он зашел в парикмахерскую побриться.
Парикмахерская помещалась в маленьком голубом домике. В одной комнате был «салон», в другой жил Геронти с женой.
В «салоне» Леван никого не застал. Наконец выглянула жена Геронти. Поздоровавшись, она вошла в комнату,
— Геронти! — уже в третий раз звала она.— Клиент ожидает.
Геронти в другой комнате играл в нарды, доносились стук костей и его возгласы:
— Мне бы только шаши!
— Собачья ты кость, собачья!
— Слава богу, выпал шаши!
— Геронти, не заставляй ждать клиента! — снова взывает к парикмахеру супруга и, обращаясь с извинением к Левану, добавляет: — Вы же знаете его причуды...
Геронти наконец внял мольбам жены, в соседней комнате задвигался стул.
— Подожди, я сейчас! — пообещал он партнеру.
Геронти появился в бархатной куртке с накладными
карманами, в галифе. Мягкие азиатские сапожки завершали его наряд.
Хотя еще и не совсем похолодало, в парикмахерской все же горит железная печь. Жарко. На печке стоит чайник. На стенах развешаны вырезанные из журналов выцветшие фотографии. Гагарин, Баркая, Майя Плисецкая.
— Садись!
Геронти явно спешит. У него длинные нервные пальцы. Взбивая пену, он заляпал весь стол.
Леван сидит, беспомощный, как ребенок, с салфеткой, туго подвязанной под подбородком. Справа в окне виднеются темно-зеленые мандариновые деревья и взъерошенный эвкалипт.
Геронти намылил Левану щеки, принялся править бритву на кожаном ремне, висящем на стенке.
Входит жена Геронти и, видно, из вежливости начинает разговор.
— Наконец-то распогодилось!
— Ты что тут торчишь, присмотри за гостем!
Женщина молча выходит.
— Геронти, ты что, не в духе? Проиграл? — спрашивает Леван с улыбкой.
— Не твое дело, отчего я не в духе,— грубо отвечает Геронти и тут же добавляет: — Тебе горло надо бритвой перерезать.
Леван слышит, как зашуршала по ремню бритва.
Геронти бреет медленно, кажется, рука у него дрожит.
— За что же это, Геронти? — беспечно спрашивает его Леван, стараясь сохранить улыбку на лице.
— Ах, ты не знаешь, за что? За то самое...
Бритва останавливается на горле Левана.
Тишина. В печке затрещал хворост, резко, неприятно.
— Послушай! Оставь в покое Мари!
— Что-о? — Леван так и подпрыгнул на стуле.
— Попало в сердце, дружок? — теперь уже с улыбкой сказал Геронти.
— Что ты такое болтаешь, Геронти?
— А дурак Мито думает, она любит его и никого другого, хи-хи-хи,— захихикал Геронти и хлопнул Левана по плечу.
«Раз Геронти так говорит, значит весь город думает то же самое!»
Леван всего мог ожидать, но только не этого. Он ни одной минуты не задумывался над тем, что о нем могли сказать дурное, обвинить его, да-да, именно обвинить. Другого слова он подыскать не мог.
— Другой раз, Геронти, этого не повторяй!
— Почему, почему? — продолжал, смеясь, Геронти.— А Мито наш — простофиля!
— Не повторяй, говорю тебе!
— .Что с тобой, голубчик, ты, слава богу, не первый!
— Геронти! — у Левана задрожал голос.
— Ну ладно, ладно,— изменившимся голосом сказал Геронти,— я могила.
Геронти больше ничего не сказал.
С тяжелым сердцем вышел Леван из парикмахерской.
«Разве Мари такая? — думал он.— И что им только от нее нужно?!»
КИРИЛЕ
Потом Леван зашел в ресторан. Ресторан находился в нижнем этаже гостиницы. В маленьком зале стояло всего несколько столиков. У стены виднелось пианино, на котором было вырезано ножом пронзенное стрелой сердце с надписью: «Эмма +Абесалом».
Кто бы ни заходил в ресторан, сначала непременно подходил к пианино, открывал крышку и стучал пальцем по клавишам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14