Секли обычно в овечьем загоне, где летом доили маток. Преступника, над которым совершалось правосудие, клали поперек ясель, стоявших посреди загона. Наиболее уважаемые люди должны были стоять по обе стороны ясель, а дети, собаки и бродяги — наблюдать за происходящим с окружающих холмов.
Когда Йоуна Хреггвпдссона привели в загон, там уже собралось несколько человек. Сигурдур Споррасоп наглухо застегнул свой плащ и прочел «Отче наш». Символ веры он читал только тогда, когда ему приходилось отрубать кому-нибудь голову. В ожидании окружного судьи и свидетелей — членов тинга, он развязал кожаные плети, почтительно и нежно погладил их и с озабоченным видом попробовал рукоятку — крепка ли? Руки у него были мясистые, синие, с обломанными ногтями. Двое крестьян держали Йоуна Хреггвидссопа, а Сигурдур все гладил свои плети. Шел дождь. Вид у собравшихся был растерянный, какой бывает у людей, поливаемых дождем; насквозь промокшие молодые парни тупо глядели перед собой, собаки носились вокруг, обезумев от течки. Йоуну Хреггвидссону все это наконец надоело.
— Наложницы слишком многого хотят от меня и от Спгге Сноррасона,— проговорил он.
По лицам некоторых зрителей скользнула какая-то безрадостная улыбка.
— Я прочитал «Отче наш»,— спокойно сказал палач.
— Послушаем-ка и символ веры, приятель,— ответил Йоуп Хреггвпдссон.
— Не сегодня,— засмеялся Сигурдур Сноррасон,— в другой раз, пожалуй.
Он осторожно нежно поглаживал плети.
— Завяжи хотя бы узлы па кончиках плетей, Сигге,— попросил Йоун Хреггвпдссон,— в честь королевы.
Палач промолчал.
— Не подобает такому верному слуге короля, как Сигурдур Сноррасон, выслушивать от Йоуна Хреггвидссопа столь дерзкие речи,— сказал языком древних саг один из бродяг, стоявших на холме.
— Наш горячо любимый король! — воскликнул Йоун Хреггвпдссон.
Сигурдур Сноррасон закусил губу и завязал узел на одной из плетей.
Йоун Хреггвидссон захохотал, лукаво сверкнув глазами, его белые зубы ослепительно блеснули в черной бороде.
— Это он завязал узел за первую наложницу,— сказал Йоун.— Он не робкого десятка, этот Сигге Сноррасон. Завяжи-ка второй узел, приятель.
Зрители несколько оживились, словно они следили за игроками, делающими крупные ставки.
— О ты, его величества слуга, о боге вспомни,— назидательным тоном произнес тот же человек, что ранее говорил языком древних саг. Палачу показалось, что все стоящие вокруг деря^ат его сторону, а значит — сторону короля, он с улыбкой огляделся и завязал еще один узел на плети. Зубы у него были мелкие, редкие, и, когда он улыбался, обнажались десны.
— Вот теперь наступила очередь последней — самой толстой,— сказал Поуп Хреггвидссон.— Многие добрые люди испускали дух, когда их ударяли этим третьим узлом.
В эту минуту появился окружной судья с двумя свидетелями — залшточными крестьянами. Они оттеснили толпившихся у входа людей и вошли в загон. Увидев, что палач завязывает узлы на плетях, судья заявил, что здесь не шутки шутят, а вершат правосудие, и приказал развязать узлы. Затем он предложил палачу приступить к делу.
Крестьянину велели расстегнуть одежду, на ясли постелили грубое домотканое сукно, и Поуна положили на них ничком. Сигурдур Сноррасон стянул с него штаны, а рубаху задрал ему на голову. Крестьянин был худ, но хорошо сложен, при каждом его движении крепкие мускулы буграми вздувались под кожей. Тело у него было белое, только на упругих ляжках курчавились черные волосы.
Сигурдур Сноррасон осенил себя крестным знамением, поплевал на руки и приступил к делу.
При первых ударах Йоун Хреггвидссон не шевельнулся, но после четвертого и пятого тело его стало судорожно извиваться, он выгнулся, приподняв голову и ноги, и казалось, будто он держится только на предельно напрягшемся животе. Руки его сжались в кулаки, ноги вытянулись, все мускулы словно одеревенели. На подметках башмаков видны были новехонькие заплаты. Собаки сбились в кучу у загона и бешено лаяли. После восьмого удара окружной судья велел палачу остановиться: преступник, сказал он, имеет право передохнуть. Хотя на спине у Йоуна уже выступили красные полосы, он отказался от передышки и глухо кричал из-под рубахи, закрывавшей ему лицо: — Лупи во имя дьявола,, приятель! И палач принялся снова стегать его.
После двенадцатого удара вся спина у Йоупа была покрыта красными полосами, после шестнадцатого на плечах и на пояснице выступила кровь. Собаки на холме лаяли как бешеные, преступник же лежал неподвижно, словно окаменел.
— Во имя дьявола, во имя дьявола, во имя дьявола!.. Королевский палач поплевал еще раз на руки и покрепче
взялся за рукоятку.
— Теперь он ему всыплет за последнюю, самую толстую,— крикнул человек на холме и захохотал как одержимый.
Сигурдур Сноррасон выставил вперед левую ногу, а правой попытался как можно крепче упереться в скользкую землю и, прикусив губу, замахнулся плетыо. Его чуть прищуренные глаза горели; лицо посинело от напряжения, видно было, что он всей душой отдается своему делу. Собаки не унимались. После двадцатого удара вся спина крестьянина была в крови, плети намокли и осклизли, а немного погодя кровь уже фонтаном брызгала во все стороны, попадая даже на лица зрителей. Последние удары окровавленных плетей жгли, как огнем, и спина крестьянина превратилась в сплошную кровоточащую рану. Но когда судья дал знак кончить, Йоун и виду не подал, что ему плохо, он даже не захотел, чтобы ему помогли натянуть штаны. Блестящими, смеющимися глазами смотрел он на мужчин, детишек, собак, толпившихся на холмах, и его белые зубы сверкали в черной бороде. Натягивая штаны, он во всю глотку распевал римы о Понтусе:
Устроил папа пиршество какое! Сам император был среди гостей, Сидело рядом трое королей, Вино искрилось и текло рекою.
День клонился к вечеру, все, кто еще оставался на тинге, начали разъезжаться по домам. Последними уехали окружной судья и два свидетеля — богатые крестьяне Сиверт Магпуссен и Бендикс Йоунссон, а также несколько крестьян из Скаги и с ними палач Сигурдур Сноррасон и Йоун Хреггвидссоп из Рейна. Бендикс Йоунссон жил в Галтархольте, и, поскольку тем, кто ехал в Скаги, предстоял еще долгий путь, он пригласил всех к себе, пообещав угостить. У Бендикса в сарае стояла бочка водки, ведь он был знатным человеком и старостой. Он сказал Йоуну Хреггвидссону, что даст ему взаймы длинную веревку. И это был не пустяк — в тот год ведь люди так нуждались в снастях для рыбной ловли и голод душил страну.
В сарае был отдельный закуток, куда богатый крестьянин отвел окружного судью, королевского палача и Сиверта Магнуссена, а остальные,— не столь важные лица,— и наказанный крестьянин разместились в другой части сарая на седлах и ларях с мукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Когда Йоуна Хреггвпдссона привели в загон, там уже собралось несколько человек. Сигурдур Споррасоп наглухо застегнул свой плащ и прочел «Отче наш». Символ веры он читал только тогда, когда ему приходилось отрубать кому-нибудь голову. В ожидании окружного судьи и свидетелей — членов тинга, он развязал кожаные плети, почтительно и нежно погладил их и с озабоченным видом попробовал рукоятку — крепка ли? Руки у него были мясистые, синие, с обломанными ногтями. Двое крестьян держали Йоуна Хреггвидссопа, а Сигурдур все гладил свои плети. Шел дождь. Вид у собравшихся был растерянный, какой бывает у людей, поливаемых дождем; насквозь промокшие молодые парни тупо глядели перед собой, собаки носились вокруг, обезумев от течки. Йоуну Хреггвидссону все это наконец надоело.
— Наложницы слишком многого хотят от меня и от Спгге Сноррасона,— проговорил он.
По лицам некоторых зрителей скользнула какая-то безрадостная улыбка.
— Я прочитал «Отче наш»,— спокойно сказал палач.
— Послушаем-ка и символ веры, приятель,— ответил Йоуп Хреггвпдссон.
— Не сегодня,— засмеялся Сигурдур Сноррасон,— в другой раз, пожалуй.
Он осторожно нежно поглаживал плети.
— Завяжи хотя бы узлы па кончиках плетей, Сигге,— попросил Йоун Хреггвпдссон,— в честь королевы.
Палач промолчал.
— Не подобает такому верному слуге короля, как Сигурдур Сноррасон, выслушивать от Йоуна Хреггвидссопа столь дерзкие речи,— сказал языком древних саг один из бродяг, стоявших на холме.
— Наш горячо любимый король! — воскликнул Йоун Хреггвпдссон.
Сигурдур Сноррасон закусил губу и завязал узел на одной из плетей.
Йоун Хреггвидссон захохотал, лукаво сверкнув глазами, его белые зубы ослепительно блеснули в черной бороде.
— Это он завязал узел за первую наложницу,— сказал Йоун.— Он не робкого десятка, этот Сигге Сноррасон. Завяжи-ка второй узел, приятель.
Зрители несколько оживились, словно они следили за игроками, делающими крупные ставки.
— О ты, его величества слуга, о боге вспомни,— назидательным тоном произнес тот же человек, что ранее говорил языком древних саг. Палачу показалось, что все стоящие вокруг деря^ат его сторону, а значит — сторону короля, он с улыбкой огляделся и завязал еще один узел на плети. Зубы у него были мелкие, редкие, и, когда он улыбался, обнажались десны.
— Вот теперь наступила очередь последней — самой толстой,— сказал Поуп Хреггвидссон.— Многие добрые люди испускали дух, когда их ударяли этим третьим узлом.
В эту минуту появился окружной судья с двумя свидетелями — залшточными крестьянами. Они оттеснили толпившихся у входа людей и вошли в загон. Увидев, что палач завязывает узлы на плетях, судья заявил, что здесь не шутки шутят, а вершат правосудие, и приказал развязать узлы. Затем он предложил палачу приступить к делу.
Крестьянину велели расстегнуть одежду, на ясли постелили грубое домотканое сукно, и Поуна положили на них ничком. Сигурдур Сноррасон стянул с него штаны, а рубаху задрал ему на голову. Крестьянин был худ, но хорошо сложен, при каждом его движении крепкие мускулы буграми вздувались под кожей. Тело у него было белое, только на упругих ляжках курчавились черные волосы.
Сигурдур Сноррасон осенил себя крестным знамением, поплевал на руки и приступил к делу.
При первых ударах Йоун Хреггвидссон не шевельнулся, но после четвертого и пятого тело его стало судорожно извиваться, он выгнулся, приподняв голову и ноги, и казалось, будто он держится только на предельно напрягшемся животе. Руки его сжались в кулаки, ноги вытянулись, все мускулы словно одеревенели. На подметках башмаков видны были новехонькие заплаты. Собаки сбились в кучу у загона и бешено лаяли. После восьмого удара окружной судья велел палачу остановиться: преступник, сказал он, имеет право передохнуть. Хотя на спине у Йоуна уже выступили красные полосы, он отказался от передышки и глухо кричал из-под рубахи, закрывавшей ему лицо: — Лупи во имя дьявола,, приятель! И палач принялся снова стегать его.
После двенадцатого удара вся спина у Йоупа была покрыта красными полосами, после шестнадцатого на плечах и на пояснице выступила кровь. Собаки на холме лаяли как бешеные, преступник же лежал неподвижно, словно окаменел.
— Во имя дьявола, во имя дьявола, во имя дьявола!.. Королевский палач поплевал еще раз на руки и покрепче
взялся за рукоятку.
— Теперь он ему всыплет за последнюю, самую толстую,— крикнул человек на холме и захохотал как одержимый.
Сигурдур Сноррасон выставил вперед левую ногу, а правой попытался как можно крепче упереться в скользкую землю и, прикусив губу, замахнулся плетыо. Его чуть прищуренные глаза горели; лицо посинело от напряжения, видно было, что он всей душой отдается своему делу. Собаки не унимались. После двадцатого удара вся спина крестьянина была в крови, плети намокли и осклизли, а немного погодя кровь уже фонтаном брызгала во все стороны, попадая даже на лица зрителей. Последние удары окровавленных плетей жгли, как огнем, и спина крестьянина превратилась в сплошную кровоточащую рану. Но когда судья дал знак кончить, Йоун и виду не подал, что ему плохо, он даже не захотел, чтобы ему помогли натянуть штаны. Блестящими, смеющимися глазами смотрел он на мужчин, детишек, собак, толпившихся на холмах, и его белые зубы сверкали в черной бороде. Натягивая штаны, он во всю глотку распевал римы о Понтусе:
Устроил папа пиршество какое! Сам император был среди гостей, Сидело рядом трое королей, Вино искрилось и текло рекою.
День клонился к вечеру, все, кто еще оставался на тинге, начали разъезжаться по домам. Последними уехали окружной судья и два свидетеля — богатые крестьяне Сиверт Магпуссен и Бендикс Йоунссон, а также несколько крестьян из Скаги и с ними палач Сигурдур Сноррасон и Йоун Хреггвидссоп из Рейна. Бендикс Йоунссон жил в Галтархольте, и, поскольку тем, кто ехал в Скаги, предстоял еще долгий путь, он пригласил всех к себе, пообещав угостить. У Бендикса в сарае стояла бочка водки, ведь он был знатным человеком и старостой. Он сказал Йоуну Хреггвидссону, что даст ему взаймы длинную веревку. И это был не пустяк — в тот год ведь люди так нуждались в снастях для рыбной ловли и голод душил страну.
В сарае был отдельный закуток, куда богатый крестьянин отвел окружного судью, королевского палача и Сиверта Магнуссена, а остальные,— не столь важные лица,— и наказанный крестьянин разместились в другой части сарая на седлах и ларях с мукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112