Дома Юрик не говорил про Вику. Почему-то не мог. Разве расскажешь
про ее улыбку, про то, как красиво она ходит, про "не будь как все эти",
про то, как, небрежно полуобернувшись, она спрашивает, уходя: "Значит,
звонишь завтра прямо от касс?" - и душа готова вывернуться наизнанку, и
кожу бы всю так и изрезал на билеты! Разве расскажешь? Говорить это
ежедневными словами, тем же, какими говоришь про суп или ругаешься с
бабулей...
- Да? - ответил голос ее мамы.
- Добрый день, Анна Аркадьевна. Юрик это.
- А-а, здравствуй, мальчик, здравствуй! А Виканька еще не приехала.
Сердце упало, мир поблек, заболели ноги.
- Значит, завтра, да?
- Возможно, завтра. А, возможно, сегодня, попозже.
- Передайте тогда, будьте любезны, что я звонил.
Голос в трубке засмеялся.
- Я передам, что ты звонил неоднократно.
- Вот спасибо! - обрадовался Юрик.
Анна Аркадьевна Пахарева положила трубку.
- Виканькин паж, - пояснила она. - Я не стала ему говорить, что
Виканька уже приехала и зашла к подруге по дороге с вокзала... Безопасный,
но весьма недалекий мальчик. Откровенно сказать, я не понимать, как
Виканька столь долго выносит его дружбу. Правда, он поступил куда-то, но
ведь просто диплом в наше время мало что значит, не правда ли?
Писатель Владлен Сабуров кивнул, сочувственно оттопырив нижнюю губу.
Анна Аркадьевна небрежно оправила складки кимоно, слегка сместившиеся,
когда она протягивала руку к телефону. Рука была полной и холеной.
- Мне хочется, чтобы дочь моя после замужества имела возможность жить
столь же свободно, сколь и в семье. Я имею в виду как материальную, так и
духовную свободу, вы, конечно, понимаете.
А после замужества уже будет не семья, отметил Сабуров. Вот сволочь.
Воспитала кому-то подарочек.
- Даря себя мужчине, моя дочь вправе ожидать благодарности,
выражающейся не только в цветах и билетах в кино. Я вспоминаю, как в
послевоенные годы скиталась вслед за мужем по всей стране. Нищета, грязь,
гарнизонное хамство... Он меня любил, да, любил безумно. Но горячая вода
от этой любви из водопровода не текла. Дом с горячей водой появился только
тогда, когда Пахарев получил майора, - она поджала чуть подкрашенные,
чувственные губы. - Виканька не должна повторить этот горестный путь. В
конце концов, не сороковые и не пятидесятые сейчас годы, не правда ли?
Черт возьми, думал Сабуров, какая сволочь. Бедняга генерал. Главное,
говорят, славный мужик... Зачем я пришел? Зачем я вообще сюда хожу? А
Поляков, Рахлевич, Непорода? Мы ведь ее в грош не ставим! Он отхлебнул из
бокала. Она, зараза, слушает. Нам ведь всем говорить надо - а она слушает.
Да еще дочку-куколку тоже приучила. Подойдет юное создание, в глаза тебе
уставится с благоговением, к месту еще и вставит что-нибудь
молодежненькое, умненькое, а ты ей - у-тю-тю! Он допил. Да еще и нальет
иногда, подумал он.
- Быть может, еще? - спросила Анна Аркадьевна. Сколько ж ей лет, в
сотый раз гадал Сабуров. По ногам судя - не больше тридцати, но ведь это
же бред... Он отрицательно помотал головой.
- Не стоит, Аня. Скоро уже Пахарев явится.
- Имею я право выпить с другом бокал шампанского? - гордо
распрямившись в своем мягком кресле, возразила Анна Аркадьевна. - И потом,
кстати, он опоздает, у него завтра визит из Москвы. То ли маршал, то ли
кто... Давайте еще немножко. Вы ведь так и не рассказали мне, над чем
работаете сейчас, - она улыбнулась с лучезарной укоризной. - Очень
некстати прервал нас тот дурачок.
Несчастный парнишка... Сабуров преисполнился сочувствия. Угораздило
же мальчугана...
- Я вновь возвращаюсь к теме войны, Аня. Тема, которая никогда не
перестанет волновать сердца. Меня вообще привлекают те периоды в жизни
нашей страны, когда выявляется все лучшее в советском человеке, все, что
выгодно отличает его и делает непобедимым в любых испытаниях...
- Право, вы словно на трибуне! - засмеялась она.
- Тренируюсь, - честно сказал Сабуров. - У меня выступление по
телевидению сегодня.
И вдобавок, противу всяких обыкновения, прямой эфир. И прямо на
следующий день после возвращения из командировки, когда я усталый и
поганый. Как бы честь оказана, а на самом деле явно подставили, в надежде,
что я ляпну что-нибудь. Придется еще разбираться, с чьей это подачи меня
почтили таким доверием, будь оно неладно... А сегодня надо быть очень
осторожным, очень. И ни в коем случае больше не пить.
- Будто бы? Отчего же вы мне сразу не сказали?
- Я думал, знаете. В программе есть.
Она поднялась.
- Я не телестудия все же, а ваш близкий друг, - не очень понятно
сказала она и прошествовала в соседнюю комнату. Широкие бедра, затянутые
яркой тканью, царственно колыхнулись. Школьница в войну, да? Скажем, в
сорок пятом - восемнадцать, плюс тридцать... черт возьми, она же чуть
моложе меня, а я - как гриб перестоялый... Что ты допытываешься? О том ли
рассказать, как идешь в запой после каждой главы, чтоб достало сил и
дальше монтировать из высочайше утвержденного набора деталей очередную
серию надлежащих манекенов, пытаться хоть чуть-чуть оживить их, заведомо
зная, что это невозможно, гонять их по мифическим полям сражений? Знаешь,
как отличается Курская битва в моей книге от настоящей Курской битвы? Как
бюст Ленина от Ленина. Как сталинская конституция от сталинских лагерей. А
знаешь, что такое положительный герой? Это - герой. Но ведь для
жизненности ему нужно что-то неидеальное. Не в общественно-политической
сфере, боже упаси! Ага, хорошо. Ну пусть в личной. Пусть-ка он будет груб
с беззаветно любящей его девушкой! А отрицательный, который потом струсит
на позициях, и из-за него немецкие танки прорвутся и размозжат медсанбат,
из этаких все знающих, все критикующих интеллигентов, напротив, будет
обходителен, остроумен, приятен в обращении. И как бы даже гуманнее
положительного, который жесток, потому что жестока сама война. Трусливый,
скептичный прохиндей, он примется умело кадрить ту святую девушку, но
тщетно. Она будет верна, она будет санинструктор и погибнет, спасая
раненых от тех самых танков, а положительный исстрадается до седины и
беспримерного героизма, будет тяжко ранен, искалечен, списан с
ограничениями; послан в колхоз председателем, где порадеет о
восстановлении сельского хозяйства, выступит против перегибов и
волюнтаризма и найдет наконец свое счастье: производительный труд на
опаленной земле России и эвакуированную вдову с пятью детьми, двумя своими
и тремя подобранными во время бомбежки эвакопоезда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
про ее улыбку, про то, как красиво она ходит, про "не будь как все эти",
про то, как, небрежно полуобернувшись, она спрашивает, уходя: "Значит,
звонишь завтра прямо от касс?" - и душа готова вывернуться наизнанку, и
кожу бы всю так и изрезал на билеты! Разве расскажешь? Говорить это
ежедневными словами, тем же, какими говоришь про суп или ругаешься с
бабулей...
- Да? - ответил голос ее мамы.
- Добрый день, Анна Аркадьевна. Юрик это.
- А-а, здравствуй, мальчик, здравствуй! А Виканька еще не приехала.
Сердце упало, мир поблек, заболели ноги.
- Значит, завтра, да?
- Возможно, завтра. А, возможно, сегодня, попозже.
- Передайте тогда, будьте любезны, что я звонил.
Голос в трубке засмеялся.
- Я передам, что ты звонил неоднократно.
- Вот спасибо! - обрадовался Юрик.
Анна Аркадьевна Пахарева положила трубку.
- Виканькин паж, - пояснила она. - Я не стала ему говорить, что
Виканька уже приехала и зашла к подруге по дороге с вокзала... Безопасный,
но весьма недалекий мальчик. Откровенно сказать, я не понимать, как
Виканька столь долго выносит его дружбу. Правда, он поступил куда-то, но
ведь просто диплом в наше время мало что значит, не правда ли?
Писатель Владлен Сабуров кивнул, сочувственно оттопырив нижнюю губу.
Анна Аркадьевна небрежно оправила складки кимоно, слегка сместившиеся,
когда она протягивала руку к телефону. Рука была полной и холеной.
- Мне хочется, чтобы дочь моя после замужества имела возможность жить
столь же свободно, сколь и в семье. Я имею в виду как материальную, так и
духовную свободу, вы, конечно, понимаете.
А после замужества уже будет не семья, отметил Сабуров. Вот сволочь.
Воспитала кому-то подарочек.
- Даря себя мужчине, моя дочь вправе ожидать благодарности,
выражающейся не только в цветах и билетах в кино. Я вспоминаю, как в
послевоенные годы скиталась вслед за мужем по всей стране. Нищета, грязь,
гарнизонное хамство... Он меня любил, да, любил безумно. Но горячая вода
от этой любви из водопровода не текла. Дом с горячей водой появился только
тогда, когда Пахарев получил майора, - она поджала чуть подкрашенные,
чувственные губы. - Виканька не должна повторить этот горестный путь. В
конце концов, не сороковые и не пятидесятые сейчас годы, не правда ли?
Черт возьми, думал Сабуров, какая сволочь. Бедняга генерал. Главное,
говорят, славный мужик... Зачем я пришел? Зачем я вообще сюда хожу? А
Поляков, Рахлевич, Непорода? Мы ведь ее в грош не ставим! Он отхлебнул из
бокала. Она, зараза, слушает. Нам ведь всем говорить надо - а она слушает.
Да еще дочку-куколку тоже приучила. Подойдет юное создание, в глаза тебе
уставится с благоговением, к месту еще и вставит что-нибудь
молодежненькое, умненькое, а ты ей - у-тю-тю! Он допил. Да еще и нальет
иногда, подумал он.
- Быть может, еще? - спросила Анна Аркадьевна. Сколько ж ей лет, в
сотый раз гадал Сабуров. По ногам судя - не больше тридцати, но ведь это
же бред... Он отрицательно помотал головой.
- Не стоит, Аня. Скоро уже Пахарев явится.
- Имею я право выпить с другом бокал шампанского? - гордо
распрямившись в своем мягком кресле, возразила Анна Аркадьевна. - И потом,
кстати, он опоздает, у него завтра визит из Москвы. То ли маршал, то ли
кто... Давайте еще немножко. Вы ведь так и не рассказали мне, над чем
работаете сейчас, - она улыбнулась с лучезарной укоризной. - Очень
некстати прервал нас тот дурачок.
Несчастный парнишка... Сабуров преисполнился сочувствия. Угораздило
же мальчугана...
- Я вновь возвращаюсь к теме войны, Аня. Тема, которая никогда не
перестанет волновать сердца. Меня вообще привлекают те периоды в жизни
нашей страны, когда выявляется все лучшее в советском человеке, все, что
выгодно отличает его и делает непобедимым в любых испытаниях...
- Право, вы словно на трибуне! - засмеялась она.
- Тренируюсь, - честно сказал Сабуров. - У меня выступление по
телевидению сегодня.
И вдобавок, противу всяких обыкновения, прямой эфир. И прямо на
следующий день после возвращения из командировки, когда я усталый и
поганый. Как бы честь оказана, а на самом деле явно подставили, в надежде,
что я ляпну что-нибудь. Придется еще разбираться, с чьей это подачи меня
почтили таким доверием, будь оно неладно... А сегодня надо быть очень
осторожным, очень. И ни в коем случае больше не пить.
- Будто бы? Отчего же вы мне сразу не сказали?
- Я думал, знаете. В программе есть.
Она поднялась.
- Я не телестудия все же, а ваш близкий друг, - не очень понятно
сказала она и прошествовала в соседнюю комнату. Широкие бедра, затянутые
яркой тканью, царственно колыхнулись. Школьница в войну, да? Скажем, в
сорок пятом - восемнадцать, плюс тридцать... черт возьми, она же чуть
моложе меня, а я - как гриб перестоялый... Что ты допытываешься? О том ли
рассказать, как идешь в запой после каждой главы, чтоб достало сил и
дальше монтировать из высочайше утвержденного набора деталей очередную
серию надлежащих манекенов, пытаться хоть чуть-чуть оживить их, заведомо
зная, что это невозможно, гонять их по мифическим полям сражений? Знаешь,
как отличается Курская битва в моей книге от настоящей Курской битвы? Как
бюст Ленина от Ленина. Как сталинская конституция от сталинских лагерей. А
знаешь, что такое положительный герой? Это - герой. Но ведь для
жизненности ему нужно что-то неидеальное. Не в общественно-политической
сфере, боже упаси! Ага, хорошо. Ну пусть в личной. Пусть-ка он будет груб
с беззаветно любящей его девушкой! А отрицательный, который потом струсит
на позициях, и из-за него немецкие танки прорвутся и размозжат медсанбат,
из этаких все знающих, все критикующих интеллигентов, напротив, будет
обходителен, остроумен, приятен в обращении. И как бы даже гуманнее
положительного, который жесток, потому что жестока сама война. Трусливый,
скептичный прохиндей, он примется умело кадрить ту святую девушку, но
тщетно. Она будет верна, она будет санинструктор и погибнет, спасая
раненых от тех самых танков, а положительный исстрадается до седины и
беспримерного героизма, будет тяжко ранен, искалечен, списан с
ограничениями; послан в колхоз председателем, где порадеет о
восстановлении сельского хозяйства, выступит против перегибов и
волюнтаризма и найдет наконец свое счастье: производительный труд на
опаленной земле России и эвакуированную вдову с пятью детьми, двумя своими
и тремя подобранными во время бомбежки эвакопоезда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53