» Этого мы уже не могли выдержать и расплакались.
В Будапеште потную и уставшую толпу затолкали в тесный и прокуренный зал ожидания. У дверей зачем-то поставили двух туповатых венгерских пограничников с огромными автоматами. При каждой попытке приоткрыть дверь на улицу, чтобы впустить в зал хоть немного свежего воздуха, они что-то грубо кричали по-венгерски и заталкивали взрослых и детей назад в сизое марево. Глаза закрывались от усталости, дети плакали. Парализованная старуха с морщинистым землистым лицом лежала прямо на каменном полу на расстеленном белом платке.
Через несколько часов приехали автобусы и отвезли людей в большой зал со множеством стульев. Здесь нам предстояло провести еще девять часов, пока под покровом ночи израильский лайнер не увезет нас в Землю Обетованную.
Я с интересом смотрел на разнородную толпу, мучительно без дела сидящую и слоняющуюся между стульями. Беженцы из Средней Азии сидели по-узбекски на корточках, черные смуглые дети бегали между рядами. Несколько упитанных и полубритых парней провинциального вида, в потертых джинсах сидели за длинным столом и строили блестящие планы на будущее. Планы эти заключались в открытии мастерской по выправлению битых автомобилей, что упитанные ребята, видимо, умели делать виртуозно. Я с завистью смотрел на них. Радужные перспективы выпрямления груды мятого металла освещали жизнь бывших обитателей советских республик. Для них все было просто, жизнь была очерчена ясно намеченными штрихами, и окружающее нас полуфантастическое зрелище, напоминавшее Исход из Египта, интерпретированный кинорежиссерами Голливуда, их совершенно не интересовало.
Вскоре мужчин собрали: привезли багаж. Мы разгрузили один грузовик, затем второй, потом третий. Напрасно я с надеждой обходил горы сумок: наши чемоданы бесследно пропали. Пропали и мои статьи и рукописи. К счастью, мы взяли в ручную кладь небольшую сумку с детскими вещами. Жизнь начиналась почти с абсолютного нуля…
Я вспомнил о том, как несколько раз ездил на склад вещей в аэропорт Бен-Гуриона в надежде найти пропавшие чемоданы. В огромном, сумрачном ангаре лежали на полках горой сумки, чемоданы, брезентовые и кожаные баулы. От них исходил запах кожи, ношеных вещей, старого тряпья, гнили, пустоты, тоски и заброшенности. Многие сумки были вспороты ножом. Из них торчали наружу тусклые застиранные женские кофточки, детские ползунки с заштопанными дырками на пятках, ворохом лежали на полу фотографии. На этих черно-белых карточках еще бушевала исчезнувшая навсегда жизнь. У деревенских домов стояли группы людей, они женились, рожали детей, целовались, сидели за столами в своих квартирах, уставленных буфетами с рюмками и хрустальными вазами. Потерянность и пустота светилась в огромном зале. Вещи, лишенные своих хозяев, еще хранящие прикосновения их рук…. Тут и там светились боками бутылки водки, этой универсальной российской валюты смутных времен. Водка была произведена в различных уголках бывшей российской империи, по этикеткам можно было изучать географию. По коридорам темного амбара бродили как тени новоиспеченные граждане государства Израиль с потерянными лицами и с надеждой найти наконец груду своего тряпья, увидеть свои жалкие пожитки, связывающие их с прошлой жизнью, которая безвозвратно ушла в прошлое.
Я отвлекся от воспоминаний. Пока что я находился в Шереметьево и грузчики бросали чемоданы на транспортер. Быть может, кто-нибудь из них несколько лет назад украдкой в пьяном угаре потрошил наши жалкие пожитки, в то время как мы ездили на склады бесплатной поношенной одежды.
Мой старый чемодан, сделанный в Румынии во времена уже расстрелянного Чаушеску, развалился где-то в штате Айова, и мне пришлось купить вместо него солидный зеленый американский кейз на колесиках. На этот раз вместилище моих вещей, покрытое кучей импортных наклеек, достойно уплыло куда-то вниз по транспортеру, и я облегченно вздохнул.
Погода окончательно испортилась. По взлетному полю мела поземка. Казалось, вся земля была покрыта маленькими вихрями, поднимающими снежинки в воздух, кружащими их и снова бросающими на ледяной асфальт. Возбужденные туристы делились последними впечатлениями, обменивались какими-то открытками и проспектами. Самолет медленно откатил от здания, вот уже оно почти скрылось в белой мгле.
Заработали турбины, и мы медленно покатились по заснеженной равнине все дальше и дальше от копошащихся, как муравьи, людей в серо-зеленых форменных фуражках и погонах. Неожиданно в ровный гул турбин ворвалась диссонирующая нотка. Вверх-вниз, вверх-вниз, что-то слегка заскрежетало и толкнуло тело машины, как от порыва ветра. Я с ужасом увидел, что мы остановились. Стюардессы взволнованно забегали, объясняя что-то пассажирам. Турбины еще немного пожужжали и остановились. Стало слышно, как снаружи завывает ветер.
Тем временем командир объявил, что одна из турбин не выдержала русских морозов и ее придется заменять. Пока что ведутся переговоры с контрольной службой Шереметьева о том, что делать с застрявшим на взлетном поле самолетом.
Неожиданно я вспомнил фотографию, увиденную еще в детстве в каком-то журнале. На фотографии были показаны обломки американского самолета. Подпись под картинкой гласила: «Хваленая американская техника часто подводит». Кем и когда хваленая, так и осталось навсегда невыясненным. По крайней мере в нашем случае все закончилось далеко не так трагично, как на этой фотографии из детства. Я уже чувствовал, что ожидавшая меня пересадка в Амстердаме откладывается на неопределенное время и, скучая, посмотрел в иллюминатор.
По бескрайнему снежному полю, устеленному перекатывающимися маленькими вихрями поземки, семенил мужик в валенках, ватнике и ушанке. Увидев застывший самолет, он на мгновение замер от изумления, потом почему-то снял шапку, стукнул себя по голове и от удивления развел руками, что-то при этом сказав. Я с холодной уверенностью понял, какие именно слова были им произнесены в этот момент и, оглянувшись вокруг, понял также, что я был единственным пассажиром в самолете, который был в состоянии произвести это нехитрое умозаключение. Наверное, так же реагировал бы крепостной Петровской поры, увидев на поле у барина огромную алюминиевую махину с распахнутыми крыльями. Мужик нахлобучил шапку на голову и вприпрыжку, таща за собой правую ногу, запрыгал куда-то и вскоре скрылся в бушевавшей белой мгле.
Через несколько минут из пурги вынырнула легковая машина, казалось, только что побывавшая на Курской дуге. Весь ее корпус был черен от гари и испещрен рваными дырами, напоминавшими следы от реактивных снарядов. Ветровое стекло и одна из дверей отсутствовали вовсе, вторая дверь была наполовину прикручена к корпусу толстой проволокой и болталась при езде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
В Будапеште потную и уставшую толпу затолкали в тесный и прокуренный зал ожидания. У дверей зачем-то поставили двух туповатых венгерских пограничников с огромными автоматами. При каждой попытке приоткрыть дверь на улицу, чтобы впустить в зал хоть немного свежего воздуха, они что-то грубо кричали по-венгерски и заталкивали взрослых и детей назад в сизое марево. Глаза закрывались от усталости, дети плакали. Парализованная старуха с морщинистым землистым лицом лежала прямо на каменном полу на расстеленном белом платке.
Через несколько часов приехали автобусы и отвезли людей в большой зал со множеством стульев. Здесь нам предстояло провести еще девять часов, пока под покровом ночи израильский лайнер не увезет нас в Землю Обетованную.
Я с интересом смотрел на разнородную толпу, мучительно без дела сидящую и слоняющуюся между стульями. Беженцы из Средней Азии сидели по-узбекски на корточках, черные смуглые дети бегали между рядами. Несколько упитанных и полубритых парней провинциального вида, в потертых джинсах сидели за длинным столом и строили блестящие планы на будущее. Планы эти заключались в открытии мастерской по выправлению битых автомобилей, что упитанные ребята, видимо, умели делать виртуозно. Я с завистью смотрел на них. Радужные перспективы выпрямления груды мятого металла освещали жизнь бывших обитателей советских республик. Для них все было просто, жизнь была очерчена ясно намеченными штрихами, и окружающее нас полуфантастическое зрелище, напоминавшее Исход из Египта, интерпретированный кинорежиссерами Голливуда, их совершенно не интересовало.
Вскоре мужчин собрали: привезли багаж. Мы разгрузили один грузовик, затем второй, потом третий. Напрасно я с надеждой обходил горы сумок: наши чемоданы бесследно пропали. Пропали и мои статьи и рукописи. К счастью, мы взяли в ручную кладь небольшую сумку с детскими вещами. Жизнь начиналась почти с абсолютного нуля…
Я вспомнил о том, как несколько раз ездил на склад вещей в аэропорт Бен-Гуриона в надежде найти пропавшие чемоданы. В огромном, сумрачном ангаре лежали на полках горой сумки, чемоданы, брезентовые и кожаные баулы. От них исходил запах кожи, ношеных вещей, старого тряпья, гнили, пустоты, тоски и заброшенности. Многие сумки были вспороты ножом. Из них торчали наружу тусклые застиранные женские кофточки, детские ползунки с заштопанными дырками на пятках, ворохом лежали на полу фотографии. На этих черно-белых карточках еще бушевала исчезнувшая навсегда жизнь. У деревенских домов стояли группы людей, они женились, рожали детей, целовались, сидели за столами в своих квартирах, уставленных буфетами с рюмками и хрустальными вазами. Потерянность и пустота светилась в огромном зале. Вещи, лишенные своих хозяев, еще хранящие прикосновения их рук…. Тут и там светились боками бутылки водки, этой универсальной российской валюты смутных времен. Водка была произведена в различных уголках бывшей российской империи, по этикеткам можно было изучать географию. По коридорам темного амбара бродили как тени новоиспеченные граждане государства Израиль с потерянными лицами и с надеждой найти наконец груду своего тряпья, увидеть свои жалкие пожитки, связывающие их с прошлой жизнью, которая безвозвратно ушла в прошлое.
Я отвлекся от воспоминаний. Пока что я находился в Шереметьево и грузчики бросали чемоданы на транспортер. Быть может, кто-нибудь из них несколько лет назад украдкой в пьяном угаре потрошил наши жалкие пожитки, в то время как мы ездили на склады бесплатной поношенной одежды.
Мой старый чемодан, сделанный в Румынии во времена уже расстрелянного Чаушеску, развалился где-то в штате Айова, и мне пришлось купить вместо него солидный зеленый американский кейз на колесиках. На этот раз вместилище моих вещей, покрытое кучей импортных наклеек, достойно уплыло куда-то вниз по транспортеру, и я облегченно вздохнул.
Погода окончательно испортилась. По взлетному полю мела поземка. Казалось, вся земля была покрыта маленькими вихрями, поднимающими снежинки в воздух, кружащими их и снова бросающими на ледяной асфальт. Возбужденные туристы делились последними впечатлениями, обменивались какими-то открытками и проспектами. Самолет медленно откатил от здания, вот уже оно почти скрылось в белой мгле.
Заработали турбины, и мы медленно покатились по заснеженной равнине все дальше и дальше от копошащихся, как муравьи, людей в серо-зеленых форменных фуражках и погонах. Неожиданно в ровный гул турбин ворвалась диссонирующая нотка. Вверх-вниз, вверх-вниз, что-то слегка заскрежетало и толкнуло тело машины, как от порыва ветра. Я с ужасом увидел, что мы остановились. Стюардессы взволнованно забегали, объясняя что-то пассажирам. Турбины еще немного пожужжали и остановились. Стало слышно, как снаружи завывает ветер.
Тем временем командир объявил, что одна из турбин не выдержала русских морозов и ее придется заменять. Пока что ведутся переговоры с контрольной службой Шереметьева о том, что делать с застрявшим на взлетном поле самолетом.
Неожиданно я вспомнил фотографию, увиденную еще в детстве в каком-то журнале. На фотографии были показаны обломки американского самолета. Подпись под картинкой гласила: «Хваленая американская техника часто подводит». Кем и когда хваленая, так и осталось навсегда невыясненным. По крайней мере в нашем случае все закончилось далеко не так трагично, как на этой фотографии из детства. Я уже чувствовал, что ожидавшая меня пересадка в Амстердаме откладывается на неопределенное время и, скучая, посмотрел в иллюминатор.
По бескрайнему снежному полю, устеленному перекатывающимися маленькими вихрями поземки, семенил мужик в валенках, ватнике и ушанке. Увидев застывший самолет, он на мгновение замер от изумления, потом почему-то снял шапку, стукнул себя по голове и от удивления развел руками, что-то при этом сказав. Я с холодной уверенностью понял, какие именно слова были им произнесены в этот момент и, оглянувшись вокруг, понял также, что я был единственным пассажиром в самолете, который был в состоянии произвести это нехитрое умозаключение. Наверное, так же реагировал бы крепостной Петровской поры, увидев на поле у барина огромную алюминиевую махину с распахнутыми крыльями. Мужик нахлобучил шапку на голову и вприпрыжку, таща за собой правую ногу, запрыгал куда-то и вскоре скрылся в бушевавшей белой мгле.
Через несколько минут из пурги вынырнула легковая машина, казалось, только что побывавшая на Курской дуге. Весь ее корпус был черен от гари и испещрен рваными дырами, напоминавшими следы от реактивных снарядов. Ветровое стекло и одна из дверей отсутствовали вовсе, вторая дверь была наполовину прикручена к корпусу толстой проволокой и болталась при езде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106