а лейтенант спешился рядом, подбоченился одной рукой, а в другой у него целая пачка бумаг, и он размахивает ими перед бабушкой.
-- У него, видать, все наши приказы тут собраны, -- сказал Ринго.
Лошадей солдаты привязали к изгороди, а сами вошли в загон и вместе с Джоби и Эбом Сноупсом оттеснили в угол всех мулов -- старых сорок с лишним и новых девятнадцать. А мулы еще пробуют вырваться из угла, но главное у них не в этом. Главное у них старанье в том, чтоб непременно повернуться к лейтенанту тем бедром, где у них большой паленый след от клейма "США", которое сводили бабушка и Ринго.
-- Вы мне, конечно, скажете, что у мулов эти шрамы -- от левой постромки потертости, -- говорит лейтенант. -- Вместо постромок вы употребляли, значит, старую ленту от ленточной пилы? Я скорей согласен полгода драться с утра до ночи со всей бригадой Форреста, чем охранять такой же срок имущество Соединенных Штатов от беззащитных дам-южанок с детьми и негритятами. Беззащитных! -- проорал он едко. -- Беззащитных! Да сам Бог не спас бы Север, если бы Дэвис и Ли34 догадались сформировать бригаду вторжения из бабушек и негритят-сироток! -- орал он, потрясая бумагами перед бабушкой.
В загоне волновались мулы, сталпливаясь и кидаясь в стороны, и Эб Сноупс махал на них руками то и дело. Лейтенант наконец откричался: даже бумагами перестал трясти.
-- Послушайте, -- сказал он. -- Нам дан приказ сниматься. Я, наверно, последний федеральный солдат буду, мозолящий вам глаза. И я не трону вас -приказано не трогать. Только отберу это украденное имущество. Но теперь вот что скажите мне -- как противник противнику или, если хотите даже, как мужчина мужчине. Я по этим липовым бумагам знаю, сколько вы у нас голов брали, и по записям знаю, сколько партий нам сбыли; знаю и то, сколько мы за них платили. Но вот скажите, сколько мулов вы всучивали нам не по разу, а по два, три, четыре?
-- Не знаю, -- сказала бабушка.
-- Так, -- сказал лейтенант. Он не сорвался на крик; глядя на бабушку и отдуваясь, он заговорил яростно-терпеливо, точно обращался к идиоту или индейцу: -- Послушайте. Я знаю, вы не обязаны мне говорить, и знаю, что не могу вас заставить. Я из чистого уважения хочу знать. Да нет, из чистой зависти. Скажите же мне.
-- Я не знаю, -- повторила бабушка.
-- Не знаете, -- произнес лейтенант. -- То есть вы... Понятно, -- сказал он тихо. -- Вы в самом деле не знаете. Вам некогда было считать; слишком заняты были стрижкой бара...
Мы стоим. Бабушка даже не смотрит на него; смотрим Ринго и я. Он сложил приказы, писанные Ринго, и аккуратно положил себе в карман. Сказал по-прежнему негромко, как бы устало:
-- Ладно, ребята. Сгуртуйте их и выгоняйте.
-- Проход за четверть мили отсюда, -- сказал солдат.
-- Разберите тут звено, -- сказал лейтенант.
Они стали раскидывать изгородь, над которой мы с Джоби трудились два месяца. Лейтенант достал из кармана блокнот, отошел к изгороди, упер блокнот в жердину и вынул карандаш. Оглянулся на бабушку, сказал все так же негромко:
-- Звать вас, как я понял, Роза Миллард?
-- Да, -- сказала бабушка.
Лейтенант заполнил листок, вырвал его из блокнота и вернулся к бабушке. Он по-прежнему говорил тихо, словно в комнате у больного.
-- Нам приказано платить за порчу всякой собственности в ходе эвакуации, -- сказал он. -- Вот расписка на десять долларов для предъявления в Мемфис, в хозчасть. За порчу изгороди. -- Он не отдал еще ей расписку; стоит и смотрит на бабушку. -- Обещайте мне... Да нет, будь оно проклято. Знать бы хоть, в чем ваша вера, что у вас есть свя... -- Он опять выругался -- негромко и безадресно. -- Послушайте. Я не прошу вас обещать, про обещание я не завожу и речи. По человек я семейный, бедный; бабушки у меня нет. И если месяца через четыре в бухгалтерии там объявится расписка на тысячу долларов на имя миссис Розы Миллард, то платить придется мне. Вы поняли?
-- Да, -- сказала бабушка. -- Можете не тревожиться.
И они поехали прочь. Мы с бабушкой, Ринго и Джоби стоим, смотрим, как они гонят мулов вверх по косогору; вот уж они скрылись из виду. О Сноупсе мы и забыли; но он вдруг заговорил:
-- Улыбнулись ваши мулы. Но у вас есть еще сотня с лишним, в аренду сдатая, если только эта холмяная голь не возьмет себе примера с янков. Я так считаю, надо и за то еще сказать спасибо. Так что наше вам почтение, а я домой подался, отдохну малость. Если снова пособить в чем, посылайте за мной, не сомневайтесь.
И тоже ушел.
Помолчав, бабушка сказала:
-- Джоби, подыми жерди на место.
Я ожидал (и Ринго, наверно, тоже), что она велит нам помочь Джоби, но она сказала лишь: "Идемте", -- повернулась и пошла не к хибаре, а через выгон, на дорогу. Мы не знали, куда она ведет нас, пока не пришли к церкви. Бабушка прямиком по проходу направилась к алтарю и, когда мы тоже подошли, сказала:
-- На колени.
Мы встали на колени в пустой церкви. Она опустилась между нами, маленькая; заговорила спокойно, не частя и не заминаясь; голос ее звучал тихо, но сильно и ясно:
-- Я прегрешила. Я украла, я лжесвидетельствовала против ближнего, пусть даже этот ближний -- враг моей страны. И более того, я принудила и этих детей грешить. Беру их грехи на свою совесть.
День был один из светлых, мягких, осенних. В церкви было прохладно; коленки ощущали холод пола. За окном -- ветка орешины с уже желтеющими листьями, на солнце они как золотые.
-- Но грешила я не из алчбы или корысти, -- говорила бабушка. -- И не ради мщения. Укорить меня в этом не посмеет никто -- даже Ты сам. В первый раз я прегрешила ради справедливости. А затем грешила ради большего, чем справедливость: ради того, чтобы одеть и пропитать Твои же сирые создания -ради детей, что отдали отцов, ради жен, что отдали мужей, ради стариков, что отдали сыновей для святого дела, хоть Ты и не соблаговолил увенчать его успехом. Я делила добытое с ними. Это правда, что я и себе оставляла, но тут уж мне лучше судить, ибо и у меня есть на попеченье старики, есть дети, которые, быть может, уже сироты. А если и это в глазах Твоих является грехом, то и этот грех беру на свою совесть. Аминь.
Она поднялась с колен. Встала легко, точно невесомая. На дворе было тепло; другого такого погожего октября я не упомню. А может, просто до пятнадцати лет погоду не замечаешь. Мы возвращались домой медленно, хотя бабушка сказала, что не устала.
-- Любопытно все же, как янки дознались про наш загон, -- сказала она.
-- А неужели не ясно? -- сказал Ринго. Бабушка взглянула на него. -- Им Эб Сноупс сказал.
На этот раз бабушка даже не поправила: "Мистер Сноупс". Застыла на месте, не сводя глаз с Ринго.
-- Эб Сноупс?
-- А вы думали, он так и успокоится, оставит непроданными те девятнадцать мулов? -- сказал Ринго.
-- Эб Сноупс. Вот как. -- И бабушка пошла дальше, а мы за ней. -- Эб Сноупс, -- произнесла она снова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
-- У него, видать, все наши приказы тут собраны, -- сказал Ринго.
Лошадей солдаты привязали к изгороди, а сами вошли в загон и вместе с Джоби и Эбом Сноупсом оттеснили в угол всех мулов -- старых сорок с лишним и новых девятнадцать. А мулы еще пробуют вырваться из угла, но главное у них не в этом. Главное у них старанье в том, чтоб непременно повернуться к лейтенанту тем бедром, где у них большой паленый след от клейма "США", которое сводили бабушка и Ринго.
-- Вы мне, конечно, скажете, что у мулов эти шрамы -- от левой постромки потертости, -- говорит лейтенант. -- Вместо постромок вы употребляли, значит, старую ленту от ленточной пилы? Я скорей согласен полгода драться с утра до ночи со всей бригадой Форреста, чем охранять такой же срок имущество Соединенных Штатов от беззащитных дам-южанок с детьми и негритятами. Беззащитных! -- проорал он едко. -- Беззащитных! Да сам Бог не спас бы Север, если бы Дэвис и Ли34 догадались сформировать бригаду вторжения из бабушек и негритят-сироток! -- орал он, потрясая бумагами перед бабушкой.
В загоне волновались мулы, сталпливаясь и кидаясь в стороны, и Эб Сноупс махал на них руками то и дело. Лейтенант наконец откричался: даже бумагами перестал трясти.
-- Послушайте, -- сказал он. -- Нам дан приказ сниматься. Я, наверно, последний федеральный солдат буду, мозолящий вам глаза. И я не трону вас -приказано не трогать. Только отберу это украденное имущество. Но теперь вот что скажите мне -- как противник противнику или, если хотите даже, как мужчина мужчине. Я по этим липовым бумагам знаю, сколько вы у нас голов брали, и по записям знаю, сколько партий нам сбыли; знаю и то, сколько мы за них платили. Но вот скажите, сколько мулов вы всучивали нам не по разу, а по два, три, четыре?
-- Не знаю, -- сказала бабушка.
-- Так, -- сказал лейтенант. Он не сорвался на крик; глядя на бабушку и отдуваясь, он заговорил яростно-терпеливо, точно обращался к идиоту или индейцу: -- Послушайте. Я знаю, вы не обязаны мне говорить, и знаю, что не могу вас заставить. Я из чистого уважения хочу знать. Да нет, из чистой зависти. Скажите же мне.
-- Я не знаю, -- повторила бабушка.
-- Не знаете, -- произнес лейтенант. -- То есть вы... Понятно, -- сказал он тихо. -- Вы в самом деле не знаете. Вам некогда было считать; слишком заняты были стрижкой бара...
Мы стоим. Бабушка даже не смотрит на него; смотрим Ринго и я. Он сложил приказы, писанные Ринго, и аккуратно положил себе в карман. Сказал по-прежнему негромко, как бы устало:
-- Ладно, ребята. Сгуртуйте их и выгоняйте.
-- Проход за четверть мили отсюда, -- сказал солдат.
-- Разберите тут звено, -- сказал лейтенант.
Они стали раскидывать изгородь, над которой мы с Джоби трудились два месяца. Лейтенант достал из кармана блокнот, отошел к изгороди, упер блокнот в жердину и вынул карандаш. Оглянулся на бабушку, сказал все так же негромко:
-- Звать вас, как я понял, Роза Миллард?
-- Да, -- сказала бабушка.
Лейтенант заполнил листок, вырвал его из блокнота и вернулся к бабушке. Он по-прежнему говорил тихо, словно в комнате у больного.
-- Нам приказано платить за порчу всякой собственности в ходе эвакуации, -- сказал он. -- Вот расписка на десять долларов для предъявления в Мемфис, в хозчасть. За порчу изгороди. -- Он не отдал еще ей расписку; стоит и смотрит на бабушку. -- Обещайте мне... Да нет, будь оно проклято. Знать бы хоть, в чем ваша вера, что у вас есть свя... -- Он опять выругался -- негромко и безадресно. -- Послушайте. Я не прошу вас обещать, про обещание я не завожу и речи. По человек я семейный, бедный; бабушки у меня нет. И если месяца через четыре в бухгалтерии там объявится расписка на тысячу долларов на имя миссис Розы Миллард, то платить придется мне. Вы поняли?
-- Да, -- сказала бабушка. -- Можете не тревожиться.
И они поехали прочь. Мы с бабушкой, Ринго и Джоби стоим, смотрим, как они гонят мулов вверх по косогору; вот уж они скрылись из виду. О Сноупсе мы и забыли; но он вдруг заговорил:
-- Улыбнулись ваши мулы. Но у вас есть еще сотня с лишним, в аренду сдатая, если только эта холмяная голь не возьмет себе примера с янков. Я так считаю, надо и за то еще сказать спасибо. Так что наше вам почтение, а я домой подался, отдохну малость. Если снова пособить в чем, посылайте за мной, не сомневайтесь.
И тоже ушел.
Помолчав, бабушка сказала:
-- Джоби, подыми жерди на место.
Я ожидал (и Ринго, наверно, тоже), что она велит нам помочь Джоби, но она сказала лишь: "Идемте", -- повернулась и пошла не к хибаре, а через выгон, на дорогу. Мы не знали, куда она ведет нас, пока не пришли к церкви. Бабушка прямиком по проходу направилась к алтарю и, когда мы тоже подошли, сказала:
-- На колени.
Мы встали на колени в пустой церкви. Она опустилась между нами, маленькая; заговорила спокойно, не частя и не заминаясь; голос ее звучал тихо, но сильно и ясно:
-- Я прегрешила. Я украла, я лжесвидетельствовала против ближнего, пусть даже этот ближний -- враг моей страны. И более того, я принудила и этих детей грешить. Беру их грехи на свою совесть.
День был один из светлых, мягких, осенних. В церкви было прохладно; коленки ощущали холод пола. За окном -- ветка орешины с уже желтеющими листьями, на солнце они как золотые.
-- Но грешила я не из алчбы или корысти, -- говорила бабушка. -- И не ради мщения. Укорить меня в этом не посмеет никто -- даже Ты сам. В первый раз я прегрешила ради справедливости. А затем грешила ради большего, чем справедливость: ради того, чтобы одеть и пропитать Твои же сирые создания -ради детей, что отдали отцов, ради жен, что отдали мужей, ради стариков, что отдали сыновей для святого дела, хоть Ты и не соблаговолил увенчать его успехом. Я делила добытое с ними. Это правда, что я и себе оставляла, но тут уж мне лучше судить, ибо и у меня есть на попеченье старики, есть дети, которые, быть может, уже сироты. А если и это в глазах Твоих является грехом, то и этот грех беру на свою совесть. Аминь.
Она поднялась с колен. Встала легко, точно невесомая. На дворе было тепло; другого такого погожего октября я не упомню. А может, просто до пятнадцати лет погоду не замечаешь. Мы возвращались домой медленно, хотя бабушка сказала, что не устала.
-- Любопытно все же, как янки дознались про наш загон, -- сказала она.
-- А неужели не ясно? -- сказал Ринго. Бабушка взглянула на него. -- Им Эб Сноупс сказал.
На этот раз бабушка даже не поправила: "Мистер Сноупс". Застыла на месте, не сводя глаз с Ринго.
-- Эб Сноупс?
-- А вы думали, он так и успокоится, оставит непроданными те девятнадцать мулов? -- сказал Ринго.
-- Эб Сноупс. Вот как. -- И бабушка пошла дальше, а мы за ней. -- Эб Сноупс, -- произнесла она снова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52