ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Дочерьми и сыновьями, внуками, правнуками и так далее… Многие из них занимали важные посты, и никто из них не любил миссионеров. Выходит, ограбленным ничего не светило. Им предоставили гражданские права и земельный участок, чтобы они могли основать свою общину, вот и все. Не знаю, что случилось с ними потом. Когда я услышал эту историю, она была уже древней легендой и никаких следов от общины не оставалось.
– Что ж, – заметила Шандра, будто подводя итог, – так им и надо. Я считаю, они и этого не заслужили.
– Calamitas virtutis occasio , – процитировал я и добавил:
– Никто из нас, принцесса, не получает больше того, что заслужил.
Временами я задумывался над тем, не поощряю ли ее ненависть к Богу. Вера в Бога, в сущности, неплохая вещь; она возвышает душу, она дает утешение слабым и поддерживает сильных, она научает добру и справедливости, она взывает к нашему милосердию. Все это так, пока вера – личное дело каждого, пока она не связана с властью, с церковным аппаратом, с пышными обрядами и сложной иерархией, определяющей, кто ближе к Богу, а кто дальше. Вера – индивидуальное чувство; я бы сказал, столь же интимное, как любовь, и третий тут всегда будет лишним. Но третьи, тем не менее, появляются – попы и монахи, муллы и имамы, миссионеры и епископы, аббаты и арконы. Словом, все те, которые знают, как надо верить в Бога и как положено его чтить. В результате вера становится религией, заботой профессионалов, а это уже совсем иной вопрос.
Еще я думал о странных аналогиях в судьбе моей принцессы. Много лет она провела за монастырскими стенами, где мужчины – верней, голографичес-кие проекции стариков – проповедовали ей терпение и смирение, терзали ее дух, подвергали нравственным мукам, пытаясь сломить ее и растоптать. Конечно, они считали, что творят добро; они всего лишь стремились, чтоб Шандра была похожа на них самих.
А что теперь? Она в другом монастыре, в стенах “Цирцеи”, и другой старик преподносит ей свою мораль, обернутую в кристаллошелк забавных историй… Многое ли изменилось? Условия жизни получше, любви побольше, но все-таки Шандра несвободна и не может делать то, к чему стремится ее сердце. Например, стать матерью.
Эти мысли меня не радовали, но я утешался тем, что проповедую не смирение и терпение, а нечто совсем иное. К тому же со мной не возбранялось спорить, а при случае можно было и укусить. Огромное преимущество по сравнению с монастырем! Ведь голограмму аркона не укусишь!
Я закончил свои дела на Солярисе. Последней из торговых операций была продажа пресловутого ком-бинезончика, отредактированного по местной моде:
Рукава убраны, штанины обрезаны до колен, а на груди – петельки, чтобы удобней было цепляться. Тантристы пришли в восторг от этого нововведения, и я тоже, поскольку удалось сорвать изрядный куш. Выбрав три изделия в оранжево-красных тонах, я переслал их в Маув, на имя доктора Ниссан Виритрильбии, с краткой запиской и флакончиком афродиака. В записке говорилось, что я считаю необходимым возместить почтенному доктору ущерб, причиненный моей сигарой.
Разумеется, продав лицензий на комбинезон, я не забыл о Шандре. Треть прибыли была перечислена на ее счет, но десять процентов от этой суммы она возвратила – за услуги агента, как меня проинформировали. Об этом было сказано с милой улыбкой и насмешливым блеском в глазах, который я счел нашим главным приобретением. Похоже, чувство юмора стало возвращаться к ней, а этот дар я полагаю едва ли не важнейшим в жизни.
Что касается прочих сувениров, то Шандра потратила на них немного. Серьги с маувским жемчугом, перламутровый ларец с Танграта, поясок, отделанный кораллами, какими славилась Фаджейра, изящные бокальчики из раковин… Вот, пожалуй, все. Сережки и поясок она надевала в тот день, когда мы покидали Солярис; ларец был подарен мне – чтобы хранить в нем диплом и орден с серебряным осьминогом; ну а бокальчики мы обновили перед стартом, прикончив бутылку игристого.
Мы сидели на мостике, любуясь блекло-голубоватой сферой, сиявшей среди звезд, как опал в россыпи крохотных самоцветов. Шандра находилась в игривом настроении; то ли вино было тому причиной, то ли знакомая мне эйфория, которую чувствует каждый странник, отправляясь в далекий путь.
– Грэм, помнишь, ты рассказывал мне о Кордее?
– Да, дорогая?
Ее глаза шаловливо блеснули.
– Похоже, ты многое знаешь о нем. Его побуждения и мысли, и всякие личные обстоятельства…
– Думаешь, что Кордей – это я? А истинный Грэм Френч давно рассыпался прахом у какой-нибудь безымянной звезды? На губах Шандры промелькнула улыбка.
– Вообще-то такое приходило мне в голову… Двадцать тысячелетий – огромный срок, и ты сам говорил, что в космосе бывают разные чудеса. Но вы с Кордеем не похожи ни темпераментом, ни характером. Ты скорее однолюб, вроде Филипа Рего-са… Да и “Цирцея” не подходит под описание “Чик-вериты” и “Космической гончей”… И файлы ее – те, которые нельзя уничтожить, – ведутся с давних времен. Выходит, ты не Кордей. Но ты, – Шандра лукаво улыбнулась, – ты космический бродяга, а все бродяги любят приврать. Быть может, ты приукрасил всю эту историю, чтоб сделать ее позанимательней? Или нет?
– Нет, моя проницательная принцесса. Кордей – один из немногих спейстрейдеров, с которыми я встречался, и потому в рассказе о нем я опираюсь на личные впечатления. Это не касается истории грабежа – сей инцидент был мне описан Кордеевыми потомками, когда я вторично попал на Дальний.
– А что случилось в первый раз?
– Тогда я и встретил Кордея. Он уже пару столетий трудился диспетчером, но оптимизма не терял. Он все еще думал о себе как о человеке космоса, осевшем “внизу” в результате временной неудачи. Он принял меня с самым радушным гостеприимством и показал все, на что стоило посмотреть. Я был для него не просто гостем, но собратом по профессии, хоть эта роль была временами утомительной – если припомнить все возлияния в “Магеллановых Облаках”… Но разве я мог оттолкнуть его? Сказать, что теперь он не космический торговец, а жалкий червяк, житель планеты? Это было бы слишком жестоко. Ведь мысль о том, что он вернется в космос, поддерживала Кордея; если уж говорить начистоту, она была единственным барьером, оберегавшим его от безумия. В каком-то смысле он был уже безумен… Мурашки шли по коже, когда он принимался сравнивать “Цирцею” с “Чикверитой” и рассуждать об их оборудовании и планировке… Он таскал меня к своим друзьям, к своим женщинам и потомкам, и это было ужасно. Ужасно и трогательно! Куда бы мы ни шли, всюду находились его дети, его внуки и правнуки, и казалось, что они участвуют в некоем молчаливом заговоре, имевшем целью поддержать его мнение о себе. А он представлял меня как “коллегу Френча с “Цирцеи”, будто мы были двумя торговцами, волею судеб повстречавшимися на Дальнем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105