Значит, мы можем сидеть за валами и стрелять. В точности как велел твой брат, доблестный наком Джиллор.
Дженнак коснулся своей закованной в панцирь груди, дунул на пальцы.
– Во имя Шестерых, Аскара! Ты – настоящий воин! Ты не боишься ни врагов, ни ран, ни смерти, и ты любишь войну. Ведь так?
– Да, светлорожденный. Но что же здесь удивительного? Я сесинаба, из рода старого Кайатты… а в Книге Повседневного недаром сказано: коль шесть поколений твоих предков ловили птиц, ты и во сне услышишь шелест крыльев.
Санрат усмехнулся и начал спускаться с вала.
* * *
– Если сражаться бесполезно, торгуйся; если торговля не задалась, отступи; если не можешь отступить, собирай черные перья – так, кажется, говорят кейтабцы? – Квамма сперва оглядел бесконечный тасситский лагерь, потом – заваленный мешками ров, обломки обгоревших лестниц, разбросанные тела с перьями кречета в волосах. – Что ж, перьев тут у нас хватает, хоть не черных, так серых, – мрачно заключил он.
Облизнув пересохшие губы, Дженнак кивнул. С того внезапного штурма, который стоил Фирате четверти ее гарнизона, прошло шесть дней, и были они нелегкими. Как и предсказывал Аскара, колодец не мог обеспечить водой даже уменьшившихся числом защитников, а речка, струившаяся чуть ли не в половине полета стрелы, казалась совершенно недоступной. После заката степняки копошились на ее берегах и у горы, по другую сторону укрепления, пытаясь осторожно прорубить тропу сквозь заросли тоаче; их приходилось отгонять стрелами, и хотя каждую ночь на ядовитых шипах оставалось полсотни трупов, воды в Фирате это не прибавляло. Особенно страдали раненые, которым выдавали шестую часть мерной тыквы в день; здоровым доставалось вдвое меньше.
Тасситы больше не атаковали. Вероятно, им требовалось время, чтобы привести в порядок лестницы, починить щиты и прочее снаряжение, без коего за Фирату пришлось бы рассчитаться слишком дорогой ценой. Два-три раза в день орды всадников, то отанчей, то хиртов, себров или кодаутов, кружили под стенами, пускали огненные стрелы. Возможность пожара становилась все более реальной – колодец обмелел, и драгоценной воды не хватало, чтобы смачивать прикрывавшие изгородь кожи. Правда, была моча и дерн, которым обложили нижние концы бревен.
Время от времени Дженнак видел вражеского вождя в высоком уборе из перьев, разъезжавшего на пепельно-сером скакуне. К его удивлению, перья были белыми и принадлежали редкостной породе соколов, той же самой, что считалась символом одиссарских владык. Убор, однако, отличался от его собственного и того, который носил отец. В их знаках власти перья были собраны в высокий и плотный султан, крепившийся к серебряному обручу с чеканным солнечным диском или лунным полумесяцем; у тассита же была расшитая кожаная повязка, охватывавшая виски и затылок. Густо натыканные в нее перья походили на огромный хохолок белоснежного попугая из дебрей Р’Рарды.
Как-то раз тасситский полководец, окруженный щитами телохранителей, подъехал ближе, и Дженнак разглядел его обожженное степным солнцем лицо с прямым носом и пухловатыми губами. Цвет глаз различить не удалось, но они будто бы выглядели более светлыми, чем у остальных степняков; впрочем, это уже не имело значения. Какое-то шестое чувство подсказывало Дженнаку, что перед ним человек светлой крови, произошедший от того же божественного корня, что и он сам. Являлись ли они дальними родичами? Безусловно! Никто из жрецов, даже Познавшие Тайну, не ведал о родственных связях меж шестью богами; они могли быть братьями или чужими друг другу, но Вещие Камни о том умалчивали. Однако за полторы тысячи лет кровь Великих Уделов изрядно перемешалась, и Дженнак не сомневался, что теперь его предком можно считать не одного лишь хитроумного бога удачи. Пожалуй, Унгир-Брен, порывшись в древних архивах Храма Записей, сумел бы выяснить, скольких девушек из рода Мейтассы привезли в Серанну, чтобы уложить в постели одиссарских владык… Верным являлось и обратное; а значит, этот светло-рожденный тассит приходился Дженнаку родичем – может быть, в пятом или десятом колене.
Сей факт, однако, не значил ничего или почти ничего. Потомки богов заботились о чистоте крови, ибо она даровала долголетие, но кому нужна долгая жизнь без власти и подобающей ей сетанны? Лучше день прожить ягуаром, чем год – обезьяной… Власть же, как и могущество, богатство, сила, определялась населенными землями, а также контролем за торговлей; и если земель в Эйпонне пока что хватало, то владычество над торговыми путями, особенно проходившими вдоль побережья Ринкаса, уже являлось источником раздора. В спорах за них не имело значения, кто чей родич.
Очнувшись от невеселых мыслей, Дженнак оглядел свой крохотный форт. На трех его валах расположились дежурные группы арбалетчиков; люди выглядели уставшими и мрачными, лица их посерели, губы потрескались. Остальные спали в тени бревенчатых хижин или развлекались игрой в фасит, лениво подбрасывая палочки, но без азартных криков и споров, без веселой перебранки, как половину месяца назад. Вианна, скорее всего, вместе с целителями обихаживала раненых – их насчитывалось человек шестьдесят, и большинство бы выжили, если б не урезанный водный рацион. При сильной потере крови нужно много пить…
Квамма все еще разглядывал наполовину заваленный ров; Грхаб, уперев в землю свой посох, застыл, словно монолитная статуя с лицом, высеченным из темного гранита; Аскара, уставившись немигающим взглядом на солнце, что-то высчитывал, загибая пальцы. По левой его щеке тянулась длинная царапина, нос заострился, и даже костяная рукоять клинка торчала над плечом не так задорно и вызывающе, как прежде.
– Еще десять дней до того, как подойдет господин наш Джиллор… – пробормотал он. – Мы могли бы продержаться… наверняка могли бы, не будь этих пожирателей грязи так много…
– Тысяч пятнадцать, я полагаю, – щека Кваммы дернулась. – А ты, милостивый господин, – тут он повернулся к Дженнаку, – упоминал, что их будет не больше трех.
– Так говорилось на Круге Власти, – Дженнак пожал плечами.
– Говорилось? Кем говорилось?
– Фарассой, моим братом. Он получил донесение… Я думаю, от Иллара, своего лазутчика.
– Странно! Этот Иллар – опытный человек. Клянусь хитроумием Одисса, он знает и прерию, и тасситов! Разве он мог так ошибиться?
Лицо Дженнака окаменело. Теперь, на шестой день после внезапного штурма, мысли его пришли в равновесие, и он мог бы, пожалуй, разрешить недоумения Кваммы. Вряд ли Иллар ошибся; другое дело, что сказал Фарасса… Его одутловатое лицо с насмешливой ухмылкой возникло перед Дженнаком словно знак судьбы, готовой свершиться над Фиратой, над ним самим и всеми его людьми, попавшими в западню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Дженнак коснулся своей закованной в панцирь груди, дунул на пальцы.
– Во имя Шестерых, Аскара! Ты – настоящий воин! Ты не боишься ни врагов, ни ран, ни смерти, и ты любишь войну. Ведь так?
– Да, светлорожденный. Но что же здесь удивительного? Я сесинаба, из рода старого Кайатты… а в Книге Повседневного недаром сказано: коль шесть поколений твоих предков ловили птиц, ты и во сне услышишь шелест крыльев.
Санрат усмехнулся и начал спускаться с вала.
* * *
– Если сражаться бесполезно, торгуйся; если торговля не задалась, отступи; если не можешь отступить, собирай черные перья – так, кажется, говорят кейтабцы? – Квамма сперва оглядел бесконечный тасситский лагерь, потом – заваленный мешками ров, обломки обгоревших лестниц, разбросанные тела с перьями кречета в волосах. – Что ж, перьев тут у нас хватает, хоть не черных, так серых, – мрачно заключил он.
Облизнув пересохшие губы, Дженнак кивнул. С того внезапного штурма, который стоил Фирате четверти ее гарнизона, прошло шесть дней, и были они нелегкими. Как и предсказывал Аскара, колодец не мог обеспечить водой даже уменьшившихся числом защитников, а речка, струившаяся чуть ли не в половине полета стрелы, казалась совершенно недоступной. После заката степняки копошились на ее берегах и у горы, по другую сторону укрепления, пытаясь осторожно прорубить тропу сквозь заросли тоаче; их приходилось отгонять стрелами, и хотя каждую ночь на ядовитых шипах оставалось полсотни трупов, воды в Фирате это не прибавляло. Особенно страдали раненые, которым выдавали шестую часть мерной тыквы в день; здоровым доставалось вдвое меньше.
Тасситы больше не атаковали. Вероятно, им требовалось время, чтобы привести в порядок лестницы, починить щиты и прочее снаряжение, без коего за Фирату пришлось бы рассчитаться слишком дорогой ценой. Два-три раза в день орды всадников, то отанчей, то хиртов, себров или кодаутов, кружили под стенами, пускали огненные стрелы. Возможность пожара становилась все более реальной – колодец обмелел, и драгоценной воды не хватало, чтобы смачивать прикрывавшие изгородь кожи. Правда, была моча и дерн, которым обложили нижние концы бревен.
Время от времени Дженнак видел вражеского вождя в высоком уборе из перьев, разъезжавшего на пепельно-сером скакуне. К его удивлению, перья были белыми и принадлежали редкостной породе соколов, той же самой, что считалась символом одиссарских владык. Убор, однако, отличался от его собственного и того, который носил отец. В их знаках власти перья были собраны в высокий и плотный султан, крепившийся к серебряному обручу с чеканным солнечным диском или лунным полумесяцем; у тассита же была расшитая кожаная повязка, охватывавшая виски и затылок. Густо натыканные в нее перья походили на огромный хохолок белоснежного попугая из дебрей Р’Рарды.
Как-то раз тасситский полководец, окруженный щитами телохранителей, подъехал ближе, и Дженнак разглядел его обожженное степным солнцем лицо с прямым носом и пухловатыми губами. Цвет глаз различить не удалось, но они будто бы выглядели более светлыми, чем у остальных степняков; впрочем, это уже не имело значения. Какое-то шестое чувство подсказывало Дженнаку, что перед ним человек светлой крови, произошедший от того же божественного корня, что и он сам. Являлись ли они дальними родичами? Безусловно! Никто из жрецов, даже Познавшие Тайну, не ведал о родственных связях меж шестью богами; они могли быть братьями или чужими друг другу, но Вещие Камни о том умалчивали. Однако за полторы тысячи лет кровь Великих Уделов изрядно перемешалась, и Дженнак не сомневался, что теперь его предком можно считать не одного лишь хитроумного бога удачи. Пожалуй, Унгир-Брен, порывшись в древних архивах Храма Записей, сумел бы выяснить, скольких девушек из рода Мейтассы привезли в Серанну, чтобы уложить в постели одиссарских владык… Верным являлось и обратное; а значит, этот светло-рожденный тассит приходился Дженнаку родичем – может быть, в пятом или десятом колене.
Сей факт, однако, не значил ничего или почти ничего. Потомки богов заботились о чистоте крови, ибо она даровала долголетие, но кому нужна долгая жизнь без власти и подобающей ей сетанны? Лучше день прожить ягуаром, чем год – обезьяной… Власть же, как и могущество, богатство, сила, определялась населенными землями, а также контролем за торговлей; и если земель в Эйпонне пока что хватало, то владычество над торговыми путями, особенно проходившими вдоль побережья Ринкаса, уже являлось источником раздора. В спорах за них не имело значения, кто чей родич.
Очнувшись от невеселых мыслей, Дженнак оглядел свой крохотный форт. На трех его валах расположились дежурные группы арбалетчиков; люди выглядели уставшими и мрачными, лица их посерели, губы потрескались. Остальные спали в тени бревенчатых хижин или развлекались игрой в фасит, лениво подбрасывая палочки, но без азартных криков и споров, без веселой перебранки, как половину месяца назад. Вианна, скорее всего, вместе с целителями обихаживала раненых – их насчитывалось человек шестьдесят, и большинство бы выжили, если б не урезанный водный рацион. При сильной потере крови нужно много пить…
Квамма все еще разглядывал наполовину заваленный ров; Грхаб, уперев в землю свой посох, застыл, словно монолитная статуя с лицом, высеченным из темного гранита; Аскара, уставившись немигающим взглядом на солнце, что-то высчитывал, загибая пальцы. По левой его щеке тянулась длинная царапина, нос заострился, и даже костяная рукоять клинка торчала над плечом не так задорно и вызывающе, как прежде.
– Еще десять дней до того, как подойдет господин наш Джиллор… – пробормотал он. – Мы могли бы продержаться… наверняка могли бы, не будь этих пожирателей грязи так много…
– Тысяч пятнадцать, я полагаю, – щека Кваммы дернулась. – А ты, милостивый господин, – тут он повернулся к Дженнаку, – упоминал, что их будет не больше трех.
– Так говорилось на Круге Власти, – Дженнак пожал плечами.
– Говорилось? Кем говорилось?
– Фарассой, моим братом. Он получил донесение… Я думаю, от Иллара, своего лазутчика.
– Странно! Этот Иллар – опытный человек. Клянусь хитроумием Одисса, он знает и прерию, и тасситов! Разве он мог так ошибиться?
Лицо Дженнака окаменело. Теперь, на шестой день после внезапного штурма, мысли его пришли в равновесие, и он мог бы, пожалуй, разрешить недоумения Кваммы. Вряд ли Иллар ошибся; другое дело, что сказал Фарасса… Его одутловатое лицо с насмешливой ухмылкой возникло перед Дженнаком словно знак судьбы, готовой свершиться над Фиратой, над ним самим и всеми его людьми, попавшими в западню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136