— Не нашла места в зале? — задумчиво произнесла Надя. — Если бы ты не нашла его у себя в сердце... Но ведь именно нашей семье она доверила свою самую горькую тайну!
В ту пору Люся узнала, к несчастью, что отец давно уже любит другую женщину, а не ее маму.
— Сейчас к Люсе надо быть снисходительней, — сказала Надюша.
— Обыкновенная история, — грустно ответила Оля.
— Но каждый переживает ее так, будто ни с кем ничего подобного не случалось.
— Я предлагала поговорить с ее отцом. Но она отказалась:
«Я отца не виню». Логично... Анну Каренину мы тоже ни в чем не виним.
Правда, Каренин не был прикован к постели. Все слишком сложно. Поди разберись!
— «Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему», — медленно процитировала Надюша.
Став непрошеной хранительницей отцовской тайны, Люся начала получать двойки.
— Трудно учиться, когда носишь в себе такое, — сказала Надюша. — До формул ли ей сейчас?
Люсю решили проработать на классном собрании. Но Оля выступила в защиту подруги. Хотя это было уже после истории со знаменитым мастером живописи.
— Рука помощи может что-нибудь сделать, если ее не отталкивают, рассказывала после собрания Оленька. — Люся же повернулась ко мне лишь для того, чтобы сказать: «Мне не нужна защита!»
«Откуда такая гордыня?» — подумал я. И вдруг вспомнил, как маленькая, хрупкая Люся доказывала мне, что почти все выдающиеся люди были невысокого роста.
После проработки на классном собрании «безумная Евдокия» неожиданно взяла Люсю Катунину под свое крыло или, точнее сказать, под обвислые поля своих старомодных шляп. Она сделала ее, двоечницу, старостой класса. .
Тогда я понял, что Люсины обиды были лишь поводом. Просто она решила идти в общем строю... И относиться к Оленьке "по системе Евдокии
Савельевны".
— Лет до ста расти нашей старосте! И все равно не вырасти, — сказала с напускной веселостью Оленька. — Даже «безумная Евдокия» здесь не поможет. Хотя вырасти ей очень хочется: сегодня отчитала меня за какое-то очередное дежурство, на которое я не пришла. «Но ты ведь знаешь, что я работала. Я лепила... Скоро в художественной школе экзамены!» — сказала я ей. «У нас все работают!» — ответила Люся.
Все... всем... как все...
Я понял, что наша дочь впервые столкнулась с предательством.
В присутствии Нади я ни разу не произнес это слово. Когда в чей-либо адрес бросали резкое обвинение, она сжималась, словно камень был брошен в нее.
— Людей надо щадить, — говорила она.
Надо щадить... Я думал об этом, стараясь разглядеть Люсю за спиной
Евдокии Савельевны. Но она скрылась. Она боялась что мы с Надюшей спросим: «Что же ты сделала со своей бывшей подругой, Люси?»
* * *
— Если когда-нибудь будут исследовать ранний период творчества
Оленьки и захотят доискаться, кто же в те годы больше всех мешал ей работать, придется назвать Борю Антохина, — шутливо констатировал я.
Но это была не шутка.
Самый красивый парень не только в Олином классе, но и во всей школе,
Боря мог бы посвятить себя романтическим похождениям, а посвятил неукротимой общественной деятельности.
— Хоть бы какая-нибудь Мона Лиза из восьмого или девятого класса отвлекла его!.. — выражала надежду Оленька.
Но Боря не отвлекался. Он был главным проводником в жизнь всех замыслов и идей Евдокии Савельевны.
Иногда у него возникали и свои собственные предложения.
— Я вот подумал... Почему бы тебе не разрисовать стены школьного зала?
— Я рисую главным образом лица... портреты.
Через несколько дней у Бори возникло новое предложение:
— Я вот подумал... Почему бы тебе не создать галерею портретов старейших учителей нашей школы?
— Учителя мне будут позировать?
«Почему бы тебе не...» — так обычно начинал Боря. И Оленька объясняла ему «почему». Объясняла в школе, по телефону. Боря частенько звонил нам, чтобы напомнить Оле об ее общественном долге. Я понимал, что "безумная
Евдокия" поручила ему вовлечь Олю в стремительный круговорот школьных мероприятий. Она была единственной «неохваченной», и Боря должен был ее охватить.
— Нарисуй его собственный портрет, — посоветовал я дочери. — И может быть, он успокоится.
— Красивые лица для художника неинтересны, — ответила Оля. — А внутренней красоты я в Антохине не заметила.
Боря изучал расписание занятий в художественной школе. И иногда перехватывал нашу дочь по дороге домой.
— Евдокия Савельевна просила тебя сегодня быть на встрече с ее бывшим учеником. Потому что он в детстве тоже считался художником. Эстафета увлечений! Ты понимаешь?
Так он обеспечивал Олину «явку».
— Он следит за мной! — с возмущением говорила Оленька. — Если полкласса не явится мыть окна, это ничего. Но если
я не приду, он назавтра обязательно скажет: «Ты слишком заметна, чтобы отсутствовать. Все удивлялись!» А удивлялись, я уверена, только он да Люси с Евдокией.
Несколько раз, когда Оля заболевала, Боря Антохин приходил к нам домой.
— Если бы я была девятиклассницей, я бы в него влюбилась, — сказала
Надюша, виновато взглянув в мою сторону.
Но я был спокоен, поскольку знал, что обратной дороги в детство не существует.
— Как можно любить вычислительную машину?! — протестуя, ответила
Оленька. — Вы слышали, зачем он пришел? Чтобы высчитать, успею ли я подняться ко дню перевыборного собрания!
Боря Антохин действительно объяснил нашей дочери, что растяжение сухожилия — болезнь неопасная и что Оля, прихрамывая, вполне может добраться до школы.
Он тоже воспитывал нашу Оленьку на примере бывших учеников Евдокии
Савельевны. А чаще всего на примере ее любимейшего ученика Мити
Калягина.
Митя был самой большой гордостью классной руководительницы.
— Он оправдал мои ожидания. Прекрасный человек! Теперь самосвал
"водит... Я уверена, что он всегда примчится на помощь, если она нам понадобится!
— Никогда нас не катали на груженом самосвале! — все-таки пошутила со своей третьей парты Оленька.
«Безумная Евдокия» шуток не понимала. Она сказала, что когда-нибудь
Оленька осознает «кощунственность своего заявления».
— Митя Калягин — ее святыня, — сказала Оле Надюша. — А когда речь идет о святынях... Еще раз очень прошу тебя: не рифмуй!
Митей «безумная Евдокия» гордилась не зря... В первые дни фашистской оккупации он, больной, с высокой температурой, сумел доставить своему дяде-врачу в рабочий поселок, что был в тридцати километрах от города, лекарства и хирургические инструменты. Его дядя — невропатолог, никогда не делавший операций, извлек пули и вылечил двух наших солдат, которых скрывал у себя в подвале. Митя тогда проявил не только смелость, но и находчивость: из многих дорог, которые вели к дому дяди, он выбрал самую короткую и ту, на которой его не подстерегала встреча с врагами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9