— Дальше не надо, — остановил его Незванов. На Эр-ликона он смотрел одновременно и со скепсисом, и с сочувствием. — Вот что, парень. Ни черта мы в твоей аварии понять не можем. Похоже, кто-то тебе в бортовой компьютер запустил большого-пребольшого вируса. Не знаешь у себя такого друга? Ну, который так любит шутить? Но даже если и так, и это не очень все объясняет. Система аварийного отстрела должна была сработать независимо от компьютера, если в канале оставалась хоть капля горючего. Да и двигатель твой прожгло неизвестно чем — никакого перегрева там не было.
«Компьютер, — мелькнуло в голове у Эрлена. — Вот оно что. Я же наверняка жал на ручной отстрел, но компьютер не работал. Ну, уже легче, хоть за это не засудят».
— И не в этом дело, — продолжал Незванов, — штука, видишь ли, в том, что при срыве силовой оболочки взрыв должен был произойти меньше чем через секунду. А ты летал еще семь минут.
— Ну, расскажи о пузыре, — вдруг с неудовольствием вмешался Уильям.
— Да, расскажу. Значит, теоретически, на непросчитываемом уровне, возможен такой вариант: в момент аварийного выхлопа в столбе топлива левой консоли образовался разрыв, и пилот путем выполнения фигур высшего пилотажа сумел бы… сумел удержать горючее в топливном канале.
Тут Эрликон впервые слегка расслабился и уперся ногами в пол. Незванов поднес стакан к сифону, тот зашипел, как гремучая змея, но не выдал ни капли. Незванов свирепо отодвинул их в сторону, зазвенев стеклом о металлическую сетку баллона.
— За твои выкрутасы тебе полагается — сам знаешь, что полагается. Но дисквалифицировать пилота, который удерживает подачу на эволюциях, думаю, мы не вправе. Поэтому, — голос Незванова изменился и стал официальным, — комиссия сочла возможным предоставить пилоту кромвелевский балл и оставляет его на трассе.
Эрликон растерялся — такого поворота событий он не ожидал. Кромвелевский балл — это судейская скидка, существующая только на этом мемориале. В случае, если пилот по каким-либо причинам выбывал из борьбы на очередном этапе, но успевал при этом продемонстрировать какое-то летное новшество или экстра-классное мастерство, судейская коллегия, в память о трюках самого Серебряного Джона, могла засчитать ему средний балл по сумме всех участников плюс двадцать с половиной за чистоту исполнения элемента. Последний раз кромвелевский балл присуждался три года назад аргентинцу Кабрере, у которого в воздухе встали оба хронометра, и он со своей оригинальной программой выбился из графика.
— Но у меня нет машины, — сказал Эрликон. Незванов на это ничего не ответил, а посмотрел на толстого Дэвиса. Тот, в свою очередь, загадочно посмотрел на Эрлена, вылез из-за стола, обнял ошеломленного пилота за плечи и вывел в коридор. «Эге, — подумал Эрликон, — да здесь заговор».
Увлекая Эрлена к лифту, Дэвис со всей значительностью произнес:
— Скажешь Скифу, что «Дассо» держит в Стимфале оба бракованных «Миража». Попроси его разобраться. — После чего Эрликон, полный неясных вспышек и звонов, канул вниз, охваченный кубом зеленого света. Судилище завершилось.
На улице он слегка пришел в себя, но лишь наполовину — другая половина его сознания оставалась прочно занятой Ингой. Мы, хвала святым угодникам, уезжаем в Альмадену. Машинально проводив взглядом омнибус, с боков которого томатно-красные буквы приглашали покупать тренажеры Вейдера, Эрлен наискось пересек брусчатую и полную народа Гринвич-сиркус с ее витринами и колоннами и взял курс на шеренгу черных телефонных коконов. Ветерок с моря неожиданно подмешал прохладную струю в дыхание разгорячившейся осени.
Цифры номера буйствовали в голове, но все же поддавались прочтению; пробежав пальцами по уступчивым никелированным квадратам, Эрликон встретился с удивительным фактом проникновения сказки в действительность — оказывается, владычицу его грез могут позвать к телефону, не сразу найти, попросить подождать и наконец — Боже правый! — ее голос, измененный электроникой, но все же, несомненно, ее, наполняет трубку. Эрлен вряд ли смог бы повторить, что именно она ему сказала, ибо в тот момент разум его, похоже, решил передохнуть, но тем не менее непостижимо очутился в положенное время на положенном углу, где имел возможность понаблюдать за усатым шарманщиком, завлекавшим публику при поддержке двух котят, возившихся в корзине у его ног. В зубах у шарманщика была антикварного вида гнутая трубка, но курил он не ее, а обычную сигарету, которую украдкой доставал из-за шарманки. Но вот подлетел красный, космического вида «бугатти», открылась дверца, и пилот упал на пропахшие духами велюровые валики сиденья.
Если наряд Эрликона не блистал новизной, разве что появились джинсы, а так все та же майка да зеленая ленточка, перехватывающая кудри, то Инга преобразилась совершенно. На колдунье была светлая блуза с пленительным вырезом и с широкими рукавами такого свойства, будто из них и взаправду можно было пускать лебедей, и легкие белые брюки. Волосы были свободны, и в их беспорядке Эрлен, естественно, проглядел изощренное мастерство парикмахера, а в том, что касается серебра, Инга в этот раз проявила удивительную сдержанность: две-три тонкие цепочки на шее, немного колец и совсем воздушных браслетов. Правда, серьги в форме старинной прялки с каплевидными подвесками несколько возвращали ситуацию в нормальное русло, но все равно — учитывая, что Инга не страшилась среднеазиатских гарнитуров, которые по размеру и массивности приближались к украшениям верблюжьей упряжи, — аскетизм был налицо.
Они снова пролетели Стимфал, на сей раз — с севера на юг, и, пока Эрликон любуется на высокие скулы Инги, два слова о том, куда они держат путь.
Стимфал — не первый порт, зашедший на сушу так далеко от моря, но, пожалуй, единственный, забравшийся так высоко. На протяжении нескольких тысяч миль побережья материк здесь обрывается к океану неприступной стеной — то выше, то ниже, отвесно или более полого, но повсюду — без малейшей надежды на самую крохотную бухту или гавань. Поэтому начальным зодчим морской части Стимфала стал инженер Тротил.
Уклон же открывается в глубь континента, и реки текут не к морю, а от него. Такова и Амальдена. Вероятно, она уже текла по этим краям в те незапамятные времена, когда силы природы вдруг начали понемногу приподнимать этот кусок земли. Горы росли, а Альмадена собирала дожди, родники и талые воды и сквозь скалы год за годом прогрызала себе право не менять накатанного пути. Двести метров, триста, полторы тысячи — плоскогорье, срезанное к океану, ушло вверх, а Альмадена осталась на месте, и памятником ее неодолимого упорства остался громадный ступенчатый каньон красно-коричневого камня с фантастическими столбами, карнизами и — довольно средненькой, изобилующей мелями речкой на дне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111