В чем корысть?
– Кроме дросселей для ламп дневного освещения, – сказал Володя, – я не нашел ни одного вашего, или условно вашего изобретения, внедренного в промышленности за последние два года.
– Благодарю за высокую оценку моего... так сказать, потенциала. – Канарейкин сцепил пальцы в замок и потряс ими в воздухе. – Мне также приятно оказаться в кругу людей, позволю себе нескромность, объединенных техническим образованием. Ведь все очень просто! – Он снова плаксиво сморщился. – Это очень большие деньги. Но не мои! Я по таксе уступал, поверьте, не бог весть какой.
Он немного помялся, как человек, который не решается на откровенность, посмотрел на Лену.
– Смелее! – сказала она. – Здесь все свои.
– Большие деньги, – повторил Канарейкин. – Вот на Украине был недавно скандал. Одна фирма завладела патентом на «способ вибрационного контроля машин», не бог весть какая эврика, но в нефтяной промышленности весьма и весьма… Понимаете, патент может купить государство, если, конечно, имеются каналы влияния. Украинское правительство отвалило почти сто миллионов долларов, если из гривен перевести… Или еще… Какое-нибудь предприятие вроде ярославского хлебозавода заключает с фондом изобретений контракт на использование патентов «способов получения хлебобулочных, макаронных и мучных изделий», платит ежемесячно фиктивные многомиллионные вознаграждения изобретателям, от налогов эти суммы уводит… Но я! Я к этому не причастен! Только теоретически! Только на первичном этапе!
– Да! – вдруг подал голос Ваня. – Кто снимает и кто пленку проявляет – разная ответственность.
– Простите! – подался вперед Родион. – Э-э-э… Петр Сергеевич, правильно? Не могли бы уточнить некоторые детали?
– Еще лучше – начать сначала, – сказала Алла, не отрывая глаз от блокнота.
– Всем интересно! – заверила Настя, которой интересно вовсе не было, но если дядя Родион так разгорячился!
Володя, пока Канарейкин начинал сначала, ушмыгнул на кухню, где был телефон, и позвонил Егору Иванову.
– Слушай! – возбужденно заговорил Володя. – Тут такая петрушка! Ворованные идеи – чепуха, мелочь, дорожки ведут далеко и высоко!
Он пересказал Егору информацию Канарейкина. Следователь не только не обрадовался новым данным, не только не попытался ввернуть какую-нибудь байку или анекдот, но даже разозлился и повысил голос:
– Я же вас просил! Кто вас просил? Хотите под программу защиты свидетелей? Обеспечу! Тебе тут не Америка! Знаешь, где я тебе программу устрою? В тюрьме! Эх, рано тебя выпустили! Кстати, вы с Леной будете сидеть в разных изоляторах и даже перестукиваться не сможете. Куда вы лезете?! Пироги должен точать сапожник, то есть пирожник. Вовка! Я тебя как человека прошу!
– Значит, ты все это знал? – сделал вывод Володя.
– Вопрос, откуда ты знаешь?
– От верблюда! Верблюд, он же Канарейкин, сидит у меня дома и исповедуется. – Володя прислушался. – Вот уже закончил про детские годы и перешел к отрочеству.
– Почему у тебя? – удивился Егор. – В общем, так! Пусть Канарейкин завтра придет ко мне в одиннадцать, нет, в двенадцать. И принесет подробное чистосердечное признание. Лучше – в трех экземплярах. У нас опять в ксероксе чернила кончились. Вот жизнь! Чернила раньше квартала заканчиваются. Володя! Дай мне крепкое мужское слово, что самодеятельности разводить не будешь!
– Может, мне Лену с детьми к родителям в Сибирь отправить? – разволновался Володя.
– В Сибирь мы всегда успеем. Пока! Ты слово дал! – напомнил Егор и отключился.
Володя вернулся в гостиную. Канарейкин рассказывал о своих первых изобретениях, сделанных тридцать лет назад. В качестве референтного лица, к которому обращал пламенную речь, Канарейкин выбрал Милу, юриста-нотариуса. И очень нервировал Гену, провоцировал на ядовитые вопросы и уточнения. Алла прилежно стенографировала и просила по буквам медленно диктовать технические термины.
Иван Лобов крутился вокруг изобретателя и делал снимки. Канарейкин вздрагивал от вспышек фотокамеры.
– Вот, возьмите. – Володя протянул Канарейкину листок. – Здесь фамилия, имя, отчество, рабочий телефон и адрес следователя. Он ждет вас завтра в двенадцать с чистосердечным признанием в трех экземплярах.
– В трех разных? – опешил изобретатель.
– Просто копии, – успокоил Володя и не стал говорить, какие материальные трудности испытывают органы правопорядка.
Володин жест настолько походил на блатное протежирование – мол, следователь у нас свой, карманный, что все опешили. Только Канарейкин возликовал:
– Я скажу, что от вас, да? Огромное спасибо! Елена Викторовна! По гроб жизни!
Он до выхода рассыпался в благодарностях, и Лена с Володей испытывали неловкость людей, которые только сказали, где анализы сдают, а вовсе не обещали хороший результат.
– Дядя Родион! – Насте хотелось поучаствовать в творческом процессе писателя. – Ведь это прекрасная идея: человека убивают из-за шпунделя!
– Шпинделя, – автоматически поправил Гена.
И склонился к уху жены. Он весь вечер ей что-то шептал. Красное ухо Милы с дорогой сережкой напоминало приплюснутую креветку с бриллиантовой висюлькой.
– Если вокруг тебя будут виться такие шпиндели, даже если они шпундели, то я за себя не отвечаю!
– Родик! – нахмуренно проговорила Алла, рассматривая свои записи. – Многие технические детали, термины... не гарантирую. Но мы всегда можем проконсультироваться у Лены.
– Я репетитора по английскому прогулял, – сообщил Ваня. – И не жалею.
– «По английскому прогулял»! – передразнил Петя. – По английскому не прогуливают, а только уходят невоспитанные личности.
Петя добился того, чего желал весь вечер.
Папа, мама, Настя посмотрели на него с уважением.
– Строго говоря, – сказал Родион, – не по английскому, а по-английски. Но это стилистические мелочи и придирки. Друзья, у нас еще осталось выпить? Гена, разливай дамам ром с текилой. Дети, налейте себе воды. Я хочу предложить тост за семью Соболевых, за Лену и Володю. На первый взгляд они совершенно обыкновенные простые люди…
– Но я готов им все органы отдать! – перебил Гена.
– Ничего другого. – Мила кокетливо прихлопнула его рот ладошкой. – Ничего другого мой… – она запнулась и решилась, – мой муж предложить не может. И тем он прекрасен!
У Гены не было слов, знамя подхватила Алла:
– Если бы вы знали Лену! Если бы вы знали их так, как знаю их я!
– А мамина работа и «Олимп» накрылись медным тазом! – встрял Петя.
Его ставки рухнули, сестра привычно врезала ему в бок.
– И пусть! – оптимистично воскликнула Лена, у которой глаза заволокло слезами умиления. – И пусть! Зато…
Она так выразительно посмотрела на мужа, что мысль ее стала всем понятна. Баланс счастий и несчастий в семье Соболевых пришел в норму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Кроме дросселей для ламп дневного освещения, – сказал Володя, – я не нашел ни одного вашего, или условно вашего изобретения, внедренного в промышленности за последние два года.
– Благодарю за высокую оценку моего... так сказать, потенциала. – Канарейкин сцепил пальцы в замок и потряс ими в воздухе. – Мне также приятно оказаться в кругу людей, позволю себе нескромность, объединенных техническим образованием. Ведь все очень просто! – Он снова плаксиво сморщился. – Это очень большие деньги. Но не мои! Я по таксе уступал, поверьте, не бог весть какой.
Он немного помялся, как человек, который не решается на откровенность, посмотрел на Лену.
– Смелее! – сказала она. – Здесь все свои.
– Большие деньги, – повторил Канарейкин. – Вот на Украине был недавно скандал. Одна фирма завладела патентом на «способ вибрационного контроля машин», не бог весть какая эврика, но в нефтяной промышленности весьма и весьма… Понимаете, патент может купить государство, если, конечно, имеются каналы влияния. Украинское правительство отвалило почти сто миллионов долларов, если из гривен перевести… Или еще… Какое-нибудь предприятие вроде ярославского хлебозавода заключает с фондом изобретений контракт на использование патентов «способов получения хлебобулочных, макаронных и мучных изделий», платит ежемесячно фиктивные многомиллионные вознаграждения изобретателям, от налогов эти суммы уводит… Но я! Я к этому не причастен! Только теоретически! Только на первичном этапе!
– Да! – вдруг подал голос Ваня. – Кто снимает и кто пленку проявляет – разная ответственность.
– Простите! – подался вперед Родион. – Э-э-э… Петр Сергеевич, правильно? Не могли бы уточнить некоторые детали?
– Еще лучше – начать сначала, – сказала Алла, не отрывая глаз от блокнота.
– Всем интересно! – заверила Настя, которой интересно вовсе не было, но если дядя Родион так разгорячился!
Володя, пока Канарейкин начинал сначала, ушмыгнул на кухню, где был телефон, и позвонил Егору Иванову.
– Слушай! – возбужденно заговорил Володя. – Тут такая петрушка! Ворованные идеи – чепуха, мелочь, дорожки ведут далеко и высоко!
Он пересказал Егору информацию Канарейкина. Следователь не только не обрадовался новым данным, не только не попытался ввернуть какую-нибудь байку или анекдот, но даже разозлился и повысил голос:
– Я же вас просил! Кто вас просил? Хотите под программу защиты свидетелей? Обеспечу! Тебе тут не Америка! Знаешь, где я тебе программу устрою? В тюрьме! Эх, рано тебя выпустили! Кстати, вы с Леной будете сидеть в разных изоляторах и даже перестукиваться не сможете. Куда вы лезете?! Пироги должен точать сапожник, то есть пирожник. Вовка! Я тебя как человека прошу!
– Значит, ты все это знал? – сделал вывод Володя.
– Вопрос, откуда ты знаешь?
– От верблюда! Верблюд, он же Канарейкин, сидит у меня дома и исповедуется. – Володя прислушался. – Вот уже закончил про детские годы и перешел к отрочеству.
– Почему у тебя? – удивился Егор. – В общем, так! Пусть Канарейкин завтра придет ко мне в одиннадцать, нет, в двенадцать. И принесет подробное чистосердечное признание. Лучше – в трех экземплярах. У нас опять в ксероксе чернила кончились. Вот жизнь! Чернила раньше квартала заканчиваются. Володя! Дай мне крепкое мужское слово, что самодеятельности разводить не будешь!
– Может, мне Лену с детьми к родителям в Сибирь отправить? – разволновался Володя.
– В Сибирь мы всегда успеем. Пока! Ты слово дал! – напомнил Егор и отключился.
Володя вернулся в гостиную. Канарейкин рассказывал о своих первых изобретениях, сделанных тридцать лет назад. В качестве референтного лица, к которому обращал пламенную речь, Канарейкин выбрал Милу, юриста-нотариуса. И очень нервировал Гену, провоцировал на ядовитые вопросы и уточнения. Алла прилежно стенографировала и просила по буквам медленно диктовать технические термины.
Иван Лобов крутился вокруг изобретателя и делал снимки. Канарейкин вздрагивал от вспышек фотокамеры.
– Вот, возьмите. – Володя протянул Канарейкину листок. – Здесь фамилия, имя, отчество, рабочий телефон и адрес следователя. Он ждет вас завтра в двенадцать с чистосердечным признанием в трех экземплярах.
– В трех разных? – опешил изобретатель.
– Просто копии, – успокоил Володя и не стал говорить, какие материальные трудности испытывают органы правопорядка.
Володин жест настолько походил на блатное протежирование – мол, следователь у нас свой, карманный, что все опешили. Только Канарейкин возликовал:
– Я скажу, что от вас, да? Огромное спасибо! Елена Викторовна! По гроб жизни!
Он до выхода рассыпался в благодарностях, и Лена с Володей испытывали неловкость людей, которые только сказали, где анализы сдают, а вовсе не обещали хороший результат.
– Дядя Родион! – Насте хотелось поучаствовать в творческом процессе писателя. – Ведь это прекрасная идея: человека убивают из-за шпунделя!
– Шпинделя, – автоматически поправил Гена.
И склонился к уху жены. Он весь вечер ей что-то шептал. Красное ухо Милы с дорогой сережкой напоминало приплюснутую креветку с бриллиантовой висюлькой.
– Если вокруг тебя будут виться такие шпиндели, даже если они шпундели, то я за себя не отвечаю!
– Родик! – нахмуренно проговорила Алла, рассматривая свои записи. – Многие технические детали, термины... не гарантирую. Но мы всегда можем проконсультироваться у Лены.
– Я репетитора по английскому прогулял, – сообщил Ваня. – И не жалею.
– «По английскому прогулял»! – передразнил Петя. – По английскому не прогуливают, а только уходят невоспитанные личности.
Петя добился того, чего желал весь вечер.
Папа, мама, Настя посмотрели на него с уважением.
– Строго говоря, – сказал Родион, – не по английскому, а по-английски. Но это стилистические мелочи и придирки. Друзья, у нас еще осталось выпить? Гена, разливай дамам ром с текилой. Дети, налейте себе воды. Я хочу предложить тост за семью Соболевых, за Лену и Володю. На первый взгляд они совершенно обыкновенные простые люди…
– Но я готов им все органы отдать! – перебил Гена.
– Ничего другого. – Мила кокетливо прихлопнула его рот ладошкой. – Ничего другого мой… – она запнулась и решилась, – мой муж предложить не может. И тем он прекрасен!
У Гены не было слов, знамя подхватила Алла:
– Если бы вы знали Лену! Если бы вы знали их так, как знаю их я!
– А мамина работа и «Олимп» накрылись медным тазом! – встрял Петя.
Его ставки рухнули, сестра привычно врезала ему в бок.
– И пусть! – оптимистично воскликнула Лена, у которой глаза заволокло слезами умиления. – И пусть! Зато…
Она так выразительно посмотрела на мужа, что мысль ее стала всем понятна. Баланс счастий и несчастий в семье Соболевых пришел в норму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50