Мне надо ходить в очках. В банке я всегда в очках. Ну и я не заметил, что он мертвый.
Сначала я хотел поскорей закрыть дверь и убраться. А потом подумал: почему бы нет? Знаете, как бывает. Что-то затеешь. И все откладываешь, откладываешь. И в конце концов кажется, что если не решишься и не сделаешь, что затеял, просто с ума сойдешь. Вот я и подумал: почему бы нет? Папаша туг на ухо и поглощен своей табакеркой. Ожерелье лежит сразу слева от двери. И мне достаточно только протянуть руку, подменить ожерелье и — кто догадается? А потом можно спокойно заснуть и забыть чертовку с рю де ла Арп. И я вошел. Дверь кабинета ведь открывается бесшумно. Я взял ожерелье. И тут…
Тоби умолк.
Белый сноп света опять ворвался в комнату, но его никто не заметил. Тоби говорил с таким напором, что слушатели не могли отвести глаз от его лица.
— Тут я задел музыкальную шкатулку, и она упала со стеклянной полки, — сказал Тоби и снова умолк, подыскивая слова. — Она большая, тяжелая, из дерева и жести, и на колесиках. Стоит на стеклянной полке рядом с ожерельем. Я задел ее рукой. Она шлепнулась на пол с таким грохотом, что и мертвеца разбудит. Бедный папаша был глуховат, но все же не настолько, чтоб не услышать такого грохота.
И это еще не все. Не успела шкатулка брякнуться на пол, как начала жужжать и трепыхаться, как живая, и заиграла «Тело Джона Брауна». Она звенела среди ночи, как целый хор музыкальных шкатулок, а я стоял с ожерельем в руке. Я посмотрел на беднягу отца. Но он и тут не шелохнулся.
Тоби набрал в легкие побольше воздуха.
— Ну, я и подошел поближе — на него посмотреть. Вы сами знаете, что я увидел. Я включил верхний свет, только зачем? — и так все было ясно. А я все держал ожерелье. Тут-то, видно, я и запачкал его кровью, хоть на перчатки ничего не попало. Отец будто мирно спал, только голова была разбита. И все время, все время шкатулка наигрывала «Тело Джона Брауна».
Надо было ее унять. Я подбежал к ней, пнул ногой и сунул обратно на полку. И еще я вдруг понял, что уже не могу подменить ожерелье. Я подумал, что папу убил грабитель. Значит, этим займется полиция. И если я отнесу Прю ожерелье в сто тысяч франков, и полиция про это узнает, а потом обнаружит подделку…
Я совсем отчаялся. Тут любой бы отчаялся. Я осмотрелся и увидел кочергу, которая преспокойно висела среди каминных принадлежностей. Я взял ее в руки. На ней были волосы и кровь. Я повесил ее обратно. Это меня доконало. Я мечтал только поскорей убраться. Я стал совать ожерелье на полку, а оно соскользнуло по бархату и упало на пол. Там я его и оставил. У меня, правда, хватило соображения выключить верхний свет. А то как-то неприлично.
Он умолк. Кабинет мосье Вотура наполнился зловещими призраками. Дермот Кинрос, сидя на углу следовательского стола, изучал Тоби с насмешкой, но и с восхищением.
— И вы никому об этом не рассказали? — спросил он.
— Нет.
— Почему же?
— Меня… меня могли неверно понять. Могли бы ложно истолковать мои намерения.
— Понятно. Точно так же, как ложно истолковали намерения Евы Нил, когда она рассказала свою историю. Но, положа руку на сердце, почему же вы требуете от нас, чтоб мы поверили вам?
— Хватит! — взмолился Тоби. — Откуда же я мог знать, что кто-то на меня смотрит из этого проклятого окна через дорогу? — Он метнул взгляд на Еву. — Во-первых, Ева сама клялась, что ничего не видела. Вы все тут свидетели, подтвердите! Я до вчерашнего вечера не слышал про эти несчастные «коричневые перчатки»!
— И вы до сих пор умалчивали о своем подвиге, хоть от вашего признания зависела судьба вашей невесты?
Тоби ошалело посмотрел на Дермота:
— Ничего не понимаю!
— Не понимаете? Ну так послушайте. Сразу же после разговора с ней, в час ночи, вы поднялись к отцу и нашли его мертвым?
— Да.
— Стало быть, если она его убила, то еще до часа? В час, сделав свое дело, она уже у себя и беседует с вами, так?
— Да.
— Она сделала свое дело и к часу вернулась домой. Зачем же она опять вышла из дому и в полвторого вернулась вся в крови?
Тоби открыл и сразу же закрыл рот.
— Что-то не сходится, знаете ли, — заметил Дермот с обманчивой мягкостью.
— Уж одно из двух. Вся эта картина, нарисованная Иветой, — ах, преступница, в половине второго, отпирающая входную дверь, крадущаяся домой, «ужасно растрепанная» и поскорей, поскорей смывающая с себя кровь, — нет, знаете ли, хорошенького понемножку. Не намекаете же вы на то, что, убив сэра Мориса Лоуза, она через полчаса с лишним совершила еще одно убийство? Ибо, вернувшись домой после смерти первой жертвы, она, вероятно, уж привела бы себя в порядок, прежде чем снова выходить из дому?
Дермот, сложа руки, небрежно сидел на краю стола.
— Вы согласны со мной, мосье Вотур? — спросил он. Елена Лоуз стряхнула с плеча удерживающую руку брата.
— Не понимаю я этих ваших тонкостей. Меня мой сын интересует, и больше ничего.
— Ну нет, — вдруг вмешалась Дженис. — Если Тоби путался с той девицей на рю де ла Арп и сделал то, в чем сам сейчас признался, так, по-моему, мы ужасно обошлись с Евой.
— Успокойся, Дженис. Ты же сама говоришь: если он это сделал…
— Мама, но он признался!
— Так уж, наверное, у него были причины! При всем моем уважении к Еве, — и я от души желаю ей выпутаться из этой истории, — меня больше беспокоит другое. Доктор Кинрос, Тоби говорит правду?
— О да, — сказал Дермот.
— Он не убивал бедного Мориса?
— Конечно, нет.
— Но кто-то убил, — заметил дядя Бен. Глаза у дяди Бена забегали.
— Да. Кто-то убил, — согласился Дермот. — Мы к этому подходим.
Во время всей сцены единственным лицом, не сказавшим ни слова, была сама Ева. Луч маяка отбрасывал на стены искаженные тени, движущиеся как в театре теней, а Ева пристально разглядывала носки своих туфель. Лишь в одном месте рассказа, как бы что-то припомнив, она сжала ручки кресла. Под глазами у нее были темные круги, а на нижней губе белая отметина от зубов. Погруженная в себя, она качала головой. Наконец она подняла глаза и встретилась со взглядом Дермота.
— Кажется, я вспомнила, — сказала она ему, откашлявшись, — то, что вы просили меня вспомнить.
— Я должен вам объяснить. И еще извиниться.
— Нет, — сказала Ева. — Нет, нет, нет! Теперь я понимаю, почему мой сегодняшний рассказ причинил мне столько неприятностей.
— Только не обрывайте вы меня, дайте спросить! — возмутилась Дженис. — Лично я ничего не понимаю. Какая же тут отгадка?
— Отгадка, — ответил Дермот, — имя убийцы.
— Ах, — пробормотал мосье Горон. Ева разглядывала императорскую табакерку, переливающуюся всеми красками на столе рядом с рукою Дермота.
— Девять дней меня преследовал кошмар, — сказала она. — Коричневые перчатки. Я ни о чем другом думать не могла. И вдруг оказывается, в них был всего лишь Тоби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Сначала я хотел поскорей закрыть дверь и убраться. А потом подумал: почему бы нет? Знаете, как бывает. Что-то затеешь. И все откладываешь, откладываешь. И в конце концов кажется, что если не решишься и не сделаешь, что затеял, просто с ума сойдешь. Вот я и подумал: почему бы нет? Папаша туг на ухо и поглощен своей табакеркой. Ожерелье лежит сразу слева от двери. И мне достаточно только протянуть руку, подменить ожерелье и — кто догадается? А потом можно спокойно заснуть и забыть чертовку с рю де ла Арп. И я вошел. Дверь кабинета ведь открывается бесшумно. Я взял ожерелье. И тут…
Тоби умолк.
Белый сноп света опять ворвался в комнату, но его никто не заметил. Тоби говорил с таким напором, что слушатели не могли отвести глаз от его лица.
— Тут я задел музыкальную шкатулку, и она упала со стеклянной полки, — сказал Тоби и снова умолк, подыскивая слова. — Она большая, тяжелая, из дерева и жести, и на колесиках. Стоит на стеклянной полке рядом с ожерельем. Я задел ее рукой. Она шлепнулась на пол с таким грохотом, что и мертвеца разбудит. Бедный папаша был глуховат, но все же не настолько, чтоб не услышать такого грохота.
И это еще не все. Не успела шкатулка брякнуться на пол, как начала жужжать и трепыхаться, как живая, и заиграла «Тело Джона Брауна». Она звенела среди ночи, как целый хор музыкальных шкатулок, а я стоял с ожерельем в руке. Я посмотрел на беднягу отца. Но он и тут не шелохнулся.
Тоби набрал в легкие побольше воздуха.
— Ну, я и подошел поближе — на него посмотреть. Вы сами знаете, что я увидел. Я включил верхний свет, только зачем? — и так все было ясно. А я все держал ожерелье. Тут-то, видно, я и запачкал его кровью, хоть на перчатки ничего не попало. Отец будто мирно спал, только голова была разбита. И все время, все время шкатулка наигрывала «Тело Джона Брауна».
Надо было ее унять. Я подбежал к ней, пнул ногой и сунул обратно на полку. И еще я вдруг понял, что уже не могу подменить ожерелье. Я подумал, что папу убил грабитель. Значит, этим займется полиция. И если я отнесу Прю ожерелье в сто тысяч франков, и полиция про это узнает, а потом обнаружит подделку…
Я совсем отчаялся. Тут любой бы отчаялся. Я осмотрелся и увидел кочергу, которая преспокойно висела среди каминных принадлежностей. Я взял ее в руки. На ней были волосы и кровь. Я повесил ее обратно. Это меня доконало. Я мечтал только поскорей убраться. Я стал совать ожерелье на полку, а оно соскользнуло по бархату и упало на пол. Там я его и оставил. У меня, правда, хватило соображения выключить верхний свет. А то как-то неприлично.
Он умолк. Кабинет мосье Вотура наполнился зловещими призраками. Дермот Кинрос, сидя на углу следовательского стола, изучал Тоби с насмешкой, но и с восхищением.
— И вы никому об этом не рассказали? — спросил он.
— Нет.
— Почему же?
— Меня… меня могли неверно понять. Могли бы ложно истолковать мои намерения.
— Понятно. Точно так же, как ложно истолковали намерения Евы Нил, когда она рассказала свою историю. Но, положа руку на сердце, почему же вы требуете от нас, чтоб мы поверили вам?
— Хватит! — взмолился Тоби. — Откуда же я мог знать, что кто-то на меня смотрит из этого проклятого окна через дорогу? — Он метнул взгляд на Еву. — Во-первых, Ева сама клялась, что ничего не видела. Вы все тут свидетели, подтвердите! Я до вчерашнего вечера не слышал про эти несчастные «коричневые перчатки»!
— И вы до сих пор умалчивали о своем подвиге, хоть от вашего признания зависела судьба вашей невесты?
Тоби ошалело посмотрел на Дермота:
— Ничего не понимаю!
— Не понимаете? Ну так послушайте. Сразу же после разговора с ней, в час ночи, вы поднялись к отцу и нашли его мертвым?
— Да.
— Стало быть, если она его убила, то еще до часа? В час, сделав свое дело, она уже у себя и беседует с вами, так?
— Да.
— Она сделала свое дело и к часу вернулась домой. Зачем же она опять вышла из дому и в полвторого вернулась вся в крови?
Тоби открыл и сразу же закрыл рот.
— Что-то не сходится, знаете ли, — заметил Дермот с обманчивой мягкостью.
— Уж одно из двух. Вся эта картина, нарисованная Иветой, — ах, преступница, в половине второго, отпирающая входную дверь, крадущаяся домой, «ужасно растрепанная» и поскорей, поскорей смывающая с себя кровь, — нет, знаете ли, хорошенького понемножку. Не намекаете же вы на то, что, убив сэра Мориса Лоуза, она через полчаса с лишним совершила еще одно убийство? Ибо, вернувшись домой после смерти первой жертвы, она, вероятно, уж привела бы себя в порядок, прежде чем снова выходить из дому?
Дермот, сложа руки, небрежно сидел на краю стола.
— Вы согласны со мной, мосье Вотур? — спросил он. Елена Лоуз стряхнула с плеча удерживающую руку брата.
— Не понимаю я этих ваших тонкостей. Меня мой сын интересует, и больше ничего.
— Ну нет, — вдруг вмешалась Дженис. — Если Тоби путался с той девицей на рю де ла Арп и сделал то, в чем сам сейчас признался, так, по-моему, мы ужасно обошлись с Евой.
— Успокойся, Дженис. Ты же сама говоришь: если он это сделал…
— Мама, но он признался!
— Так уж, наверное, у него были причины! При всем моем уважении к Еве, — и я от души желаю ей выпутаться из этой истории, — меня больше беспокоит другое. Доктор Кинрос, Тоби говорит правду?
— О да, — сказал Дермот.
— Он не убивал бедного Мориса?
— Конечно, нет.
— Но кто-то убил, — заметил дядя Бен. Глаза у дяди Бена забегали.
— Да. Кто-то убил, — согласился Дермот. — Мы к этому подходим.
Во время всей сцены единственным лицом, не сказавшим ни слова, была сама Ева. Луч маяка отбрасывал на стены искаженные тени, движущиеся как в театре теней, а Ева пристально разглядывала носки своих туфель. Лишь в одном месте рассказа, как бы что-то припомнив, она сжала ручки кресла. Под глазами у нее были темные круги, а на нижней губе белая отметина от зубов. Погруженная в себя, она качала головой. Наконец она подняла глаза и встретилась со взглядом Дермота.
— Кажется, я вспомнила, — сказала она ему, откашлявшись, — то, что вы просили меня вспомнить.
— Я должен вам объяснить. И еще извиниться.
— Нет, — сказала Ева. — Нет, нет, нет! Теперь я понимаю, почему мой сегодняшний рассказ причинил мне столько неприятностей.
— Только не обрывайте вы меня, дайте спросить! — возмутилась Дженис. — Лично я ничего не понимаю. Какая же тут отгадка?
— Отгадка, — ответил Дермот, — имя убийцы.
— Ах, — пробормотал мосье Горон. Ева разглядывала императорскую табакерку, переливающуюся всеми красками на столе рядом с рукою Дермота.
— Девять дней меня преследовал кошмар, — сказала она. — Коричневые перчатки. Я ни о чем другом думать не могла. И вдруг оказывается, в них был всего лишь Тоби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46