Хотя на самом деле этот званый обед состоится лишь дней через пять. Но она этого не знает и уж никогда не узнает.
Наличие у леди Саусклифф собственной служанки перестало быть проблемой уже час назад. Когда стемнеет, ему не составит труда избавиться от тела, тем более что ночи сейчас безлунные. В короткое время Пролив так обработает ее останки, что ее не сможет узнать даже родная мать.
Он налил себе бренди, не столько оттого, что хотел пить, сколько чтобы успокоить напряженные нервы. Он видел достаточно смертей во время Революции и в последовавшие за ней годы. Эта служанка не была для него человеком — просто непредвиденной проблемой, которую он уже разрешил.
Он навестил Мелани еще до полудня и обнаружил, что она далеко не в лучшем состоянии. На одной руке была повязка, и она прихрамывала. Что-то случилось прошлой ночью в Тремэйн-Корте, что-то, о чем она наотрез отказалась с ним говорить. Он лишь понял, что она изрядно взвинчена, а значит, сегодня будет особенно ненасытной.
Она уже с полчаса назад поднялась наверх, сказав ему, что хочет наедине поговорить с леди Саусклифф, и его абсолютно не интересовало — о чем. Она заинтриговала и раздразнила его, прежде чем отправилась к леди Саусклифф, продемонстрировав ему свои игрушки: неизменную трубку для опиума, несколько шелковых шнурков, вырезанный из дерева фаллос в натуральную величину с серебряной рукояткой и к тому же ярко размалеванную глухую кожаную маску с единственным отверстием для носа.
— Это все подарочки Фелиции, — пояснила она, заметно возбуждаясь при виде каждой новой вещи. — Я знаю, она будет в полном восторге, когда узнает, что я хочу ей их вернуть. Мы прежде очень веселились с этими игрушками.
Он пробурчал что-то нечленораздельное. Может быть, этот день окажется не таким уж скучным. Это может стать даже в некотором роде познавательным.
Его мало интересовало, почему Мелани так хочет смерти этой женщины. Леди Саусклифф была нежной блондинкой и красавицей. Для такой, как Мелани, уже одно это могло послужить мотивом для убийства. Он также желал смерти этой даме из лондонского света, но он только сейчас наконец-то понял свой собственный мотив.
Он бессильно рухнул в одно из кожаных кресел, стоявших возле камина, но тут пришла Мелани и позвала его в спальню:
— Теперь ты тоже можешь подняться, дорогой Гай. Она готова для нас.
Он поднял глаза и увидел, что Мелани стоит в дверях и в ее широко открытых глазах горит лихорадочное возбуждение и плавает какой-то дурман. На ней было ярко-желтое платье с короткими пышными рукавами и пышными волнами по всему подолу, и смотрелась она такой прелестной, такой невинной, словно пятнадцатилетняя девочка, даже несмотря на то, что платье было расстегнуто сверху донизу и едва держалось на плечах. Гай невольно подумал, что, наверное, именно таким было Евино лицо, когда она протянула Адаму яблоко.
Однако сегодня в руках у Искусительницы блестел длинный и тонкий серебряный кинжал.
— Я сначала думала, что мне придется провозиться с ней дольше, — сказала Мелани, — но я уже забыла, как сильно дражайшей Фелиции нравятся те прелестные игры, которым она научила меня в прошлом. Надменная доверчивая корова! Но кое-что умеет. Будь поосторожнее и не измажь кровью игрушки, ведь я уверена, что мне захочется снова ими попользоваться. И тебе ведь тоже понравится, дорогой, увидеть свою Мелли связанной, ослепленной, раскрытой и беспомощной под твоими чудными пальцами? Мы можем разнообразить наши наслаждения, не так ли?
— Это обрадует меня больше всего на свете, — неохотно отвечал он. Неужели она хотя бы на минуту не может забыть об собственных удовольствиях?!
У них есть серьезное дело, и с ним надо покончить. Не правда ли?
Но, судя по всему, на Мелани напала болтливость:
— Она заставила меня платить ей все больше и больше денежек, как только узнала, что я помолвлена с Люсьеном. А как она злилась, когда узнала, что я собираюсь оставить ее, — как будто можно было сомневаться в том, что я упущу свой шанс. Но дело не только в деньгах — особенно после того, как мы впервые переспали с Люсьеном. Как последняя тупая дура я призналась Фелиции, что я его люблю, люблю по-настоящему. И вот тогда, зная все о моем прошлом, она заставила меня ей платить, неблагодарная сука. Меня! Да я была лучше всех, что у нее когда-нибудь были!
— Как это ужасно неблагодарно с ее стороны, моя милая. И тебе пришлось грешить с ней против воли?
— Да! Она начало и конец всех моих горестей, всего, на что мне пришлось пойти для того, чтобы выжить. И когда Люсьен ушел на свою дурацкую войну, она могла бы заявиться прямо в Тремэйн-Корт, если бы я не платила ей. Как же я ее когда-то боялась… Но больше этому не бывать. Не бывать после нынешнего дня. И потом еще одного, когда я избавлюсь от Кэт Харвей. Мы ведь и на ней можем попробовать наши игрушки? Это может быть еще веселее. А потом, когда все кончится, ничто не будет больше стоять между мной и моим дорогим Люсьеном! Ничто! Ведь верно, дорогой Гай?
Кэт Харвей? Да зачем же ему ее-то убивать? Она для него ничто, меньше, чем ничто.
— Верно, верно, Мелани. Тебе не надо будет больше бояться этой противной Фелиции. Никого. Не подняться ли нам наверх, дорогая, и не начать ли заниматься делом? Я бы хотел после этого еще успеть принять ванну, прежде чем отправиться обедать в «Лису и Корону», — ведь своих слуг я на сегодня отпустил. Знаешь ли, дорогая, ты причиняешь мне значительные неудобства. И я могу рассердиться на тебя.
Она летящими шагами пересекла комнату и вложила ему в руку кинжал. До него донесся аромат ее духов, и сладкий запах опиума, и тяжелый запах секса. Прошло всего лишь полчаса, а она опять опередила его.
Он опустил глаза на кинжал, машинально покачал его на ладони и улыбнулся:
— Откуда же у тебя взялся этот милый ножик, дорогая? — Его пальцы ласково гладили выгравированные на рукоятке инициалы «Л. К. Т.».
Мелани надулась:
— Я нашла его. В комнате Люсьена, наверно. У меня много его вещей. Мне нравится держать при себе то, что напоминает о нем.
— В комнате Люсьена? Когда? И вообще, скажи на милость, что ты там делала?
— Я не помню! — выпалила она, и ее голос поднялся до визга. — Какое это имеет значение?
Неужели ему всю жизнь суждено быть на втором месте после Люсьена Тремэйна?! Сначала для его отца, а теперь для этой смазливой белобрысой ведьмы? Он едва поборол в себе вспышку ревности. Гай приказал своему лицу изобразить полнейшее равнодушие.
— Ты права, моя крошка. Совершенно не имеет значения, где ты его взяла. Имеет значение, дорогая, то, что ты сделаешь им. Не пора ли нам начинать?
Мелани снова улыбнулась, на сей раз призывно.
— Но разве ты не хотел бы узнать, почему я хочу смерти Фелиции, дорогой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Наличие у леди Саусклифф собственной служанки перестало быть проблемой уже час назад. Когда стемнеет, ему не составит труда избавиться от тела, тем более что ночи сейчас безлунные. В короткое время Пролив так обработает ее останки, что ее не сможет узнать даже родная мать.
Он налил себе бренди, не столько оттого, что хотел пить, сколько чтобы успокоить напряженные нервы. Он видел достаточно смертей во время Революции и в последовавшие за ней годы. Эта служанка не была для него человеком — просто непредвиденной проблемой, которую он уже разрешил.
Он навестил Мелани еще до полудня и обнаружил, что она далеко не в лучшем состоянии. На одной руке была повязка, и она прихрамывала. Что-то случилось прошлой ночью в Тремэйн-Корте, что-то, о чем она наотрез отказалась с ним говорить. Он лишь понял, что она изрядно взвинчена, а значит, сегодня будет особенно ненасытной.
Она уже с полчаса назад поднялась наверх, сказав ему, что хочет наедине поговорить с леди Саусклифф, и его абсолютно не интересовало — о чем. Она заинтриговала и раздразнила его, прежде чем отправилась к леди Саусклифф, продемонстрировав ему свои игрушки: неизменную трубку для опиума, несколько шелковых шнурков, вырезанный из дерева фаллос в натуральную величину с серебряной рукояткой и к тому же ярко размалеванную глухую кожаную маску с единственным отверстием для носа.
— Это все подарочки Фелиции, — пояснила она, заметно возбуждаясь при виде каждой новой вещи. — Я знаю, она будет в полном восторге, когда узнает, что я хочу ей их вернуть. Мы прежде очень веселились с этими игрушками.
Он пробурчал что-то нечленораздельное. Может быть, этот день окажется не таким уж скучным. Это может стать даже в некотором роде познавательным.
Его мало интересовало, почему Мелани так хочет смерти этой женщины. Леди Саусклифф была нежной блондинкой и красавицей. Для такой, как Мелани, уже одно это могло послужить мотивом для убийства. Он также желал смерти этой даме из лондонского света, но он только сейчас наконец-то понял свой собственный мотив.
Он бессильно рухнул в одно из кожаных кресел, стоявших возле камина, но тут пришла Мелани и позвала его в спальню:
— Теперь ты тоже можешь подняться, дорогой Гай. Она готова для нас.
Он поднял глаза и увидел, что Мелани стоит в дверях и в ее широко открытых глазах горит лихорадочное возбуждение и плавает какой-то дурман. На ней было ярко-желтое платье с короткими пышными рукавами и пышными волнами по всему подолу, и смотрелась она такой прелестной, такой невинной, словно пятнадцатилетняя девочка, даже несмотря на то, что платье было расстегнуто сверху донизу и едва держалось на плечах. Гай невольно подумал, что, наверное, именно таким было Евино лицо, когда она протянула Адаму яблоко.
Однако сегодня в руках у Искусительницы блестел длинный и тонкий серебряный кинжал.
— Я сначала думала, что мне придется провозиться с ней дольше, — сказала Мелани, — но я уже забыла, как сильно дражайшей Фелиции нравятся те прелестные игры, которым она научила меня в прошлом. Надменная доверчивая корова! Но кое-что умеет. Будь поосторожнее и не измажь кровью игрушки, ведь я уверена, что мне захочется снова ими попользоваться. И тебе ведь тоже понравится, дорогой, увидеть свою Мелли связанной, ослепленной, раскрытой и беспомощной под твоими чудными пальцами? Мы можем разнообразить наши наслаждения, не так ли?
— Это обрадует меня больше всего на свете, — неохотно отвечал он. Неужели она хотя бы на минуту не может забыть об собственных удовольствиях?!
У них есть серьезное дело, и с ним надо покончить. Не правда ли?
Но, судя по всему, на Мелани напала болтливость:
— Она заставила меня платить ей все больше и больше денежек, как только узнала, что я помолвлена с Люсьеном. А как она злилась, когда узнала, что я собираюсь оставить ее, — как будто можно было сомневаться в том, что я упущу свой шанс. Но дело не только в деньгах — особенно после того, как мы впервые переспали с Люсьеном. Как последняя тупая дура я призналась Фелиции, что я его люблю, люблю по-настоящему. И вот тогда, зная все о моем прошлом, она заставила меня ей платить, неблагодарная сука. Меня! Да я была лучше всех, что у нее когда-нибудь были!
— Как это ужасно неблагодарно с ее стороны, моя милая. И тебе пришлось грешить с ней против воли?
— Да! Она начало и конец всех моих горестей, всего, на что мне пришлось пойти для того, чтобы выжить. И когда Люсьен ушел на свою дурацкую войну, она могла бы заявиться прямо в Тремэйн-Корт, если бы я не платила ей. Как же я ее когда-то боялась… Но больше этому не бывать. Не бывать после нынешнего дня. И потом еще одного, когда я избавлюсь от Кэт Харвей. Мы ведь и на ней можем попробовать наши игрушки? Это может быть еще веселее. А потом, когда все кончится, ничто не будет больше стоять между мной и моим дорогим Люсьеном! Ничто! Ведь верно, дорогой Гай?
Кэт Харвей? Да зачем же ему ее-то убивать? Она для него ничто, меньше, чем ничто.
— Верно, верно, Мелани. Тебе не надо будет больше бояться этой противной Фелиции. Никого. Не подняться ли нам наверх, дорогая, и не начать ли заниматься делом? Я бы хотел после этого еще успеть принять ванну, прежде чем отправиться обедать в «Лису и Корону», — ведь своих слуг я на сегодня отпустил. Знаешь ли, дорогая, ты причиняешь мне значительные неудобства. И я могу рассердиться на тебя.
Она летящими шагами пересекла комнату и вложила ему в руку кинжал. До него донесся аромат ее духов, и сладкий запах опиума, и тяжелый запах секса. Прошло всего лишь полчаса, а она опять опередила его.
Он опустил глаза на кинжал, машинально покачал его на ладони и улыбнулся:
— Откуда же у тебя взялся этот милый ножик, дорогая? — Его пальцы ласково гладили выгравированные на рукоятке инициалы «Л. К. Т.».
Мелани надулась:
— Я нашла его. В комнате Люсьена, наверно. У меня много его вещей. Мне нравится держать при себе то, что напоминает о нем.
— В комнате Люсьена? Когда? И вообще, скажи на милость, что ты там делала?
— Я не помню! — выпалила она, и ее голос поднялся до визга. — Какое это имеет значение?
Неужели ему всю жизнь суждено быть на втором месте после Люсьена Тремэйна?! Сначала для его отца, а теперь для этой смазливой белобрысой ведьмы? Он едва поборол в себе вспышку ревности. Гай приказал своему лицу изобразить полнейшее равнодушие.
— Ты права, моя крошка. Совершенно не имеет значения, где ты его взяла. Имеет значение, дорогая, то, что ты сделаешь им. Не пора ли нам начинать?
Мелани снова улыбнулась, на сей раз призывно.
— Но разве ты не хотел бы узнать, почему я хочу смерти Фелиции, дорогой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107