— Опять на китайский перешли? — надулась Яна. Но попользоваться своей обидой не успела. Вошел Понизовский, разве что не в судебной мантии.
— Ну, что там? — скучно спросил его Семеныч.
— Да ерунда. Они все в государство играются. Формальности. Днями прибудет катер с Такуму, вождь настаивает, чтобы брак Нильса с Марутеа был зарегистрирован в установленном порядке.
— Вот зануда! Не наигрался! — Янка вскочила было с чемодана, но, вспомнив о своем предназначении, тут же плотненько на него плюхнулась.
— Пошли, — сказал Понизовский, когда мы отставили кофейные чашки. — Его величество ждать не любит, с утра пьян и грозен.
— Караул-то сняли? — с усмешкой спросил Семеныч.
— Он сам снялся, — усмехнулся и Понизовский.
Какие у них, однако, усмешки разные. Семеныч посмеивается с доброжелательным превосходством, а Понизовский… даже не знаю, как определить его усмешку. Будто он — напротив — встречает чье-то превосходство и страшно по этому поводу комплексует. Вроде того: «Да, вон у него какой прыщ на носу! А у меня нос даже не чешется».
Во дворец Мату-Ити мы проследовали без явного конвоя. Да, собственно, наши гостеприимные хозяева прекрасно понимали, что бежать нам некуда, а в случае обострения ситуации численное превосходство и вооружение гарантировало им полную власть над нами. Ну-ну…
Мату-Ити сидел в шезлонге. Между колен его торчал жезл, на этот раз опять с черепом, и казалось, что у вождя две головы — одна живая и лысая, другая не только лысая, но и вообще без кожи. Зрелище было не эстетичное.
Величественным жестом вождь пригласил нас садиться. В хижине, кроме нас и двух телохранителей за спиной вождя, никого не было. И стол переговоров был пуст — ни водки, ни закуски. Хотя сам Мату-Ити был по обыкновению в меру пьян. И жен у него тоже всегда в меру. Настоящий вождь.
Вождь говорил долго, каждая его фраза звучала в переводе Понизовского. Вкратце все сводилось к следующему.
— Мой народ — бедные люди. У нас нет частной собственности. Все на острове — общественное достояние. И теперь все, что принадлежит Нильсу, — тоже общественное достояние. Мы дали ему в жены самую лучшую девушку племени. Жемчужину острова. Племянницу вождя. Потомка капитана Кука. Он не может быть в обиде.
Тут Нильс, в этой точке перевода, поднял руку как примерный школьник:
— Я таки извиняюсь. Мне дали в жены только одну девушку. И я извиняюсь, даже не совсем девушку. А где еще эти три, о которых говорит вождь? Жемчужина, Племянница, Потомок…
Понизовский снисходительно пояснил этот нюанс. И продолжил:
— Белый взрослый вождь не может быть в обиде. И не должен обижать жену. А в ее лице — все население.
— Поэтому, — подвел грустные итоги вождь, — мы должны заключить брачный контракт, по которому все имущество уважаемого белого вождя Нильса переходит во владение всего племени в лице его жемчужины. И племянницы.
Тут Нильс опять не совсем вежливо перебил Ма-ту-Ити. Встал и, прижав руки к груди, проникновенно заверил:
— Я и без того все свое имущество принес на алтарь супружества.
И Нильс это имущество добросовестно перечислил, от двухсот баксов до клетки со Львом Борисычем.
Мату-Ити при этих словах нахмурился. Серега перевел:
— На нашем острове самый большой грех — воровство и ложь. Белый вождь не хочет поделиться тем, что он имеет. По нашим сведениям, он очень богат. И имеет в своей Европе большие деньги. Теперь они по праву принадлежат моему народу.
— Господа аборигены и ты, великий вождь Мату-Ити, — проникновенно признался Нильс. — Вас ввели в заблуждение. Ни в своей Европе, ни в чужой Америке я таки не имею никаких средств. И мне стыдно признаться — этих средств я не имею даже на своих исторической и малой родинах.
Ни слова не говоря, Мату-Ити величественно поднялся и, чуть покачиваясь, побрел в опочивальню. На ее пороге он обернулся и произнес всего три слова на дурном английском. Настолько дурном, что нам не потребовался перевод.
— Думайте до завтра.
— Признавайся, Яков Ильич, — потребовал Семеныч, когда мы вернулись в хижину. — Что утаил от налоговой инспекции? И Счетной палаты?
— Уму непостижимо. — Нильс приложил сухие тонкие пальцы к вискам. — Они принимают меня за миллионера.
— За миллиардера, — безжалостно уточнил Семеныч. — Небось наобещал золотые горы, когда соблазнял Маруську. Она и настучала.
— Честное слово — я обещал ей только любовь.
— Что ж, это немало, — хихикнула Янка, которая так и не поднималась с чемодана.
— Все сказал, Ильич? — Семеныч встал. — Серый, прикрывай меня. Я отлучусь.
И едва Семеныч вышел из хижины, как тут же вошел Понизовский.
— Явление второе, — продекламировала Яна. — Те же и провокатор.
— За что вы меня не любите, Яна Казимировна? — Понизовский присел с ней рядом, на чемодан.
— А за что тебя любить? Подарков ты мне не делаешь. Комплименты говоришь с трудом и редко. Под пальмы не заманиваешь. И вообще, встань с моей мебели.
Понизовский послушался.
— А где Семеныч? Он мне нужен.
— На Поганой яме, — сказал я. — Сидит. Хочешь помочь?
При такой постановке вопроса Понизовский, хотя и думал двинуться в направлении сортира, тут же передумал.
— Передайте, когда вернется, что я заходил.
— Будет исполнено, ваше высочество. — Яна привстала. — Доложим. Как же-с!
Нильс отправился к молодой жене для объяснений, Янка осталась на чемодане, а я пошел к морю. С горькими думами. С замирающим от страха сердцем. И вовсе не от того, что происходит здесь, на острове. Здесь мы разберемся. Страшно за то, что происходит там, на большой земле. В стране с высочайшим в мире искусством. В стране, где веками культивировалась любовь к ближнему, к дому своему, к собрату по планете. Где учили презирать стяжательство и алчность, подлость и предательство.
Да, за это придется платить. По большому счету…
Вернулся Семеныч, нашел меня на берегу. Лег рядом, стал пересыпать белый песочек из ладони в ладонь.
— Семеныч, а почему ты сразу об этом мне не сказал?
— По двум причинам. Хотел проверить свои догадки. А главное: что знают двое, знает и свинья.
Я не стал уточнять, какую свинью он имеет в виду, но понял, что он хотел этим сказать.
— А что все-таки с Нильсом?
— Кажется, я догадываюсь. Вернее — что-то такое вспоминается… — Он встал. — Завтра, Серый, не вздумай оказывать сопротивление.
— Ну да, — усмехнулся я. — У тебя ведь все схвачено.
— Все — не все, — поскромничал. — Но многое.
— Янка права — надоело здесь. Мне, Семеныч, вообще воевать надоело. Все это бесполезно. Срубишь одну башку — вместо нее две растут.
— А что делать, Серый? Это как на корабле с пробоиной. Пока воду откачиваешь, на плаву еще держишься. А чуть руки опустил — все!
— Да и хрен с ним, с кораблем этим.
— Оно так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40