Здесь стоял пожилой человек почтенной наружности, в котором Дада еще раньше узнала хозяина верфи. Молодой воин подбежал к нему и с радостным восклицанием бросился обнимать старика.
Девушка не могла отвести от них глаз, пока они оба, держась за руки и разговаривая между собой, не скрылись в большом доме позади верфи.
– Красивый мужчина! – повторяла Дада.
Однако, поджидая его возвращения, она не забывала оглядываться на дорогу, откуда мог явиться Марк. От нечего делать девушка принялась сравнивать обоих юношей. В Риме она видела немало красивых офицеров, и сын хозяина корабельной верфи не особенно отличался от них. Между тем Дада никогда не видела юноши, подобного Марку, и едва ли могла встретить ему равного. Имперский латник был красивым деревом между другими великолепными деревьями, но Марк обладал какой-то особенной привлекательностью. И пока девушка старалась объяснить себе, чем же все-таки он отличался от других и почему этот странный юноша внушает ей особую симпатию, его образ так живо представился воображению Дады, что она забыла все на свете.
ГЛАВА V

Карнис и Агния долго не возвращались. Одиноко сидевшей на палубе девушке наконец надоело поджидать возвращения латника; поиграв немного с малюткой Папиасом, как с комнатной собачкой, Дада почувствовала нестерпимую скуку. Вернувшись домой перед наступлением вечера, Карнис вспомнил, что обещал своей приемной дочери показать ей Александрию. Однако Герза велела племяннице отложить прогулку до следующего дня. Тогда напряженные нервы девушки не выдержали; Дада принялась рыдать и бросила в воду веретено, поданное ей теткой, говоря, что она не раба и непременно убежит отсюда, чтобы поискать себе развлечения на стороне. Герза рассердилась и сделала ей строгий выговор. Это окончательно вывело Даду из себя. Она вскочила на ноги, закуталась в платок и уже хотела сойти с барки на берег, но Карнису удалось вернуть безрассудную девушку обратно.
– Подумай, дитя мое, как я сегодня устал! – заметил старик. Эти слова тотчас образумили Даду. Она даже постаралась весело улыбнуться дяде, но ее заплаканные синие глаза все-таки смотрели печально. Девушка сочла за лучшее забиться в отдаленный угол, чтобы там потихоньку выплакать свое горе. Такая картина глубоко тронула Карниса; ему захотелось утешить Даду и ласково погладить ее золотистые кудри. Однако он удержался от этого, но подошел к своей жене и шепнул ей что-то на ухо. После того старый певец объявил, что готов вести Даду через Канопскую улицу в Брухейон.
Девушка весело засмеялась, провела рукой по влажным глазам, бросилась Карнису на шею и воскликнула, целуя его морщинистые щеки:
– Ты, право, добрее всех на свете! Одевайся скорей; возьмем с собой и Агнию, ей также нужно показать город.
Но молодая христианка предпочла остаться на корабле, так что Карнис и Дада отправились на прогулку только в сопровождении Орфея. Молодой человек решил им сопутствовать, опасаясь нападения. Хотя войскам удалось восстановить на улицах порядок, но в Александрии все-таки было неспокойно.
Закутанная в покрывало и одетая очень скромно, Дада была вне себя от восторга. Здесь на каждом шагу попадались здания, похожие на роскошные дворцы. По линии домов шли крытые колоннады. Широкий тротуар для пешеходов, осененный сикоморами, разделял дамбу на две половины. По обеим сторонам этого прекрасного запруженного народом бульвара проезжали туда и сюда колесницы, запряженные превосходными лошадьми, и мчались статные всадники. Трудно было представить себе более оживленную и красочную картину.
Даже Рим не мог похвалиться такой роскошной улицей. Дада громко выражала свой восторг, но Карнис не разделял ее чувств. Его возмутило, что христиане уничтожили фонтан, стоявший посередине бульвара. Здесь находилась прекрасная статуя, представлявшая реку Нил в виде почтенного старца, на которого весело карабкались прелестные детские фигуры. Столбики с головой Гермеса, стоявшие по обочинам проезжей части улицы, также были частью уничтожены, частью изуродованы. Орфей разделял неудовольствие отца, которое достигло своего апогея, когда они увидели на постаментах у входа в одно особенно красивое жилище грубо изваянных мраморных агнцев с тяжелыми крестами на спине. Прежде здесь были дивные статуи Деметры и Афины-Паллады, работы Антифила, служившие лучшим украшением улицы. Карнис с восторгом заранее описывал их Орфею и был поражен, не найдя статуй на прежнем месте.
– Готов поклясться, – воскликнул с горечью старый певец, – что эти великолепные произведения искусства разбиты в куски и обращены в мусор. Раньше здесь жил богатый купец Филипп, торговавший зерновым хлебом. Постой! Чуть ли не он был отцом нашего нового покровителя Порфирия.
– По крайней мере, я слышал, – с живостью перебил Орфей, – что его отца звали Филиппом.
– Вероятно, мы не ошиблись, – прибавил Карнис. – Изображение Деметры указывало на изобилие хлебных злаков, которому этот дом обязан своим благосостоянием, а статуя Афины-Паллады – на занятия наукой, любимой владельцами. Когда я здесь учился, каждое состоятельное семейство принадлежало к особой философской школе, и Филипп вовсе не представлял собой исключительного явления. Каждый еврей и язычник, вел ли он торговлю, или жил процентами с наследственного капитала, непременно интересовался более глубокомысленными вопросами, чем цены на его товар и финансовые операции.
Во время этого разговора Дада оставила руку своего провожатого и приподняла покрывало. В ворота, украшенные изображением агнцев, вошли двое мужчин; в одном из них девушка тотчас узнала Марка.
– Посмотри, дядя, это он! – воскликнула Дада гораздо громче, чем следовало. Старик обернулся и, увидев юношу, сказал Орфею:
– Теперь не остается никакого сомнения: Порфирий и Апеллес, отец молодого христианина, были родными братьями. Филипп назначил в наследство свой дом на Канопской улице последнему, потому что он, вероятно, был старшим, а теперь им владеет его вдова Мария, которая дала нам приют в ксенодохиуме. Я должен отдать тебе справедливость, милое дитя, – прибавил Карнис, обращаясь к племяннице, – ты умеешь выбирать себе поклонников из хорошего семейства.
– Разумеется! – со смехом подтвердила девушка. – Но зато важные господа отличаются высокомерием. Марк не хочет даже взглянуть в нашу сторону. Вот он с каким-то другим молодым человеком дожидается, пока им отворят… Пойдем дальше, дядя!
Войдя в переднюю отцовского дома, Марк сказал своему спутнику умоляющим тоном:
– Пойдем еще раз к моей матери, тебе не следует уезжать, не помирившись с ней!
– Вот даже как! – сурово усмехнулся тот. – Она настаивает на своем, а я также не намерен уступать ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99