Вдруг он резко откинул голову, волосы отлетели назад, и от этого лицо его сразу стало ясным, юным к вдохновенным. На самом же деле он просто насторожился, напрягая все чувства, кроме зрения. Уши его пытались уловить недостающий стук, нога сквозь толстую подошву ощущала паузу между подачей и искрой, ноздри втягивали запах невоспламененного бензина, а в дрожи, сотрясавшей машину, он различал синкопированную неровность: вместо четырех – три биения и пауза.
Чуткие пальцы Кена уже знали на ощупь разные части механизма; мотор представлялся ему как бы близким другом, просившим помощи, и он непременно поможет ему справиться с бедой. Ржавый блок цилиндров был словно прозрачной оболочкой, сквозь которую Кен видел происходящую внутри четкую работу. Кен умел и любил работать руками; в этом смысле его одинаково увлекали мотор грузовика или сложнейший прибор для научного исследования. Быть инженером для Кена означало – сооружать. Пусть теоретики вроде Дэви занимаются всякими догмами и доктринами науки, Кена интересовало лишь то, что можно потрогать: только осязаемые результаты научного труда имели для него смысл. В такой работе, слава богу, не было соперничества, ничто не заставляло Кена в тысячный раз доказывать, что он самый ловкий, самый проворный и самый сильный, и не приходилось лезть вон из кожи, чтобы выполнять опрометчивые обещания, срывавшиеся с его языка прежде, чем благоразумие успевало сомкнуть ему рот.
Только среди людей он становился пленником своего слова, и каждый раз, когда это случалось, он переживал тайные муки, скрывая их под внешним спокойствием.
В таких случаях бывало похоже, будто он, спасаясь от преследования, бежит вверх по лестнице в высокой башне, останавливается на каждой площадке, чтобы захлопнуть и запереть за собою дверь, а, добежав до верха, неизменно оказывается в ловушке, и уже ничего не остается, как промчаться через верхнюю комнату башни к балкону, прокричать оттуда последние вызывающие слова и броситься вниз, не зная, упадет ли он на копну сена или на груду камней.
Однако Кен всегда бывал вознагражден за пережитые мучения. Когда, пробыв под водой намного дольше других мальчишек, он выныривал на поверхность пруда, восхищение в глазах окружающих действовало на его готовое выпрыгнуть из груди сердце как успокаивающее лекарство. Когда, играя в бейсбол, Кен в последнем пробеге тяжелой битой отбивал мяч, он сознавал, что Дэви и другие игроки команды всецело полагаются на него. Он был тем, от кого ждали чуда; и за это доверие, за эту сердечность Кен в подобные моменты так любил своих товарищей, что готов был умереть ради них.
В бейсбол удавалось играть редко, плавать – тоже редко, так как на ферме у мальчиков было по горло работы, но, что бы ни делал Кен, во всем участвовал Дэви, его неизменный спутник и товарищ. Так хотелось Дэви, да и Кену было спокойнее, когда он знал, что малыш где-то рядом, что он тащится за ним по пятам, подгоняя его и подбадривая напоминаниями о свершенных прежде чудесах. «Давай, давай, Кен!» – и Кену дышалось легче под этот пронзительный крик, в котором звучала несокрушимая вера в него.
Человек, пользующийся всеобщей любовью, как Кен, должен очень любить людей, но Кен никогда не задумывался над тем, за что, собственно, его любят, – он принимал это как должное. Впрочем, часто он не знал, как избавиться от прилипчивого внимания людей, принявших простую вежливость за проявление особой симпатии. Так бывало с очередной девушкой, которая неизбежно становилась для Кена обузой, или с каким-нибудь студентом, навязывающим свою ненужную дружбу, ибо Кен не нуждался ни в каких друзьях, кроме Марго и Дэви. Остальные были нужны ему лишь для развлечения, и только от него зависело прекратить любое развлечение, когда оно теряло в его глазах интерес.
Когда Кена чересчур одолевали люди, он бросался к любимой работе, к её освежающему бесстрастию и с головой погружался в прохладные глубины, где царило мирное спокойствие. Но потом наступал момент, когда Кеном овладевало беспокойство; тогда он бросал инструменты, шел на пляж и, отирая брызги с лица, выжидательно улыбался юношам и девушкам, стараясь определить, кто приветствует его громче и радостнее других, ибо тот, кто больше всех ему радовался, мог заполучить его – на время, конечно.
Ощутив еле уловимое изменение в ритмичном постукивании мотора, Кен облегченно вздохнул: наконец заработал и четвертый цилиндр. Он как раз собирался выключить зажигание, когда Дэви въехал в гараж. Дэви всегда ездил очень быстро, когда бывал один; легкая низкая машина молниеносно описала узкий полукруг по булыжной мостовой и, аккуратно вкатившись в открытые двери, остановилась в нескольких футах от грузовика.
Не поворачивая головы, Кен спросил:
– Ну и что она собой представляет?
– Кто?
Кен пристально взглянул на брата сверху вниз.
– Уоллисовская внучка.
– Да так, ничего себе, – небрежно бросил Дэви.
Кен отвернулся, снова принявшись за работу.
– Хорошенькая?
– Она почти ребенок. Слушай, Кен, тебе ещё много осталось? К вечеру кончишь?
– Какой черт к вечеру! Я уже кончил. – Кен выключил зажигание и ловко спрыгнул вниз. – Я привел в порядок «бьюик», андерсеновский «Гудзон» и вот это.
– Не может быть!
– Вот, представь себе! – засмеялся Кен. – Дело в том, что вечером у меня свиданье с Алисой.
– С Алисой? Я думал, у тебя с ней всё кончено. А как же завтрашний экзамен?
– А что? Если мы знаем недостаточно, чтобы выдержать хоть сейчас, значит нам уж ничто не поможет. Да ведь ты и не собирался заниматься.
– Именно собирался.
– Ты же говорил, что будешь возиться со своим радио до половины одиннадцатого.
– Я думал, ты раньше не кончишь работу.
– Да не всё ли равно? Я поскорее отделаюсь от Алисы и к этому времени буду дома.
– Так я тебе и поверил! Ей-богу, ты ведешь себя, как набитый дурак. Ты же знаешь, что от этого экзамена зависит не только получение степени, а в сто раз более важные вещи. Да разве у тебя есть сейчас время бегать на свиданья?
– Времени, может, и нет, но куда мне девать свою энергию? Всё утро я протирал штаны в библиотеке и случайно откопал новое решение теоремы Пойнтинга. А что касается Алисы, так это я из-за тебя должен тратить на неё время. Ты ушел – и некому было подойти к телефону.
– Нечего сваливать на меня! Каждый раз, когда ты бросаешь девушку, она пристает ко мне, чтобы я вернул ей тебя. Как-нибудь сам справляйся со своими красотками, я же не навязываю тебе своих. Позвони ей и скажи, что будешь занят.
– Нет, – упрямо сказал Кен. – Чего ради? Из-за экзамена? Он пролетит, как дым, – мы и не заметим. Вот что я добыл тебе в подарок. – Кен вытащил из кармана два посеребренных стеклянных баллончика и протянул Дэви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
Чуткие пальцы Кена уже знали на ощупь разные части механизма; мотор представлялся ему как бы близким другом, просившим помощи, и он непременно поможет ему справиться с бедой. Ржавый блок цилиндров был словно прозрачной оболочкой, сквозь которую Кен видел происходящую внутри четкую работу. Кен умел и любил работать руками; в этом смысле его одинаково увлекали мотор грузовика или сложнейший прибор для научного исследования. Быть инженером для Кена означало – сооружать. Пусть теоретики вроде Дэви занимаются всякими догмами и доктринами науки, Кена интересовало лишь то, что можно потрогать: только осязаемые результаты научного труда имели для него смысл. В такой работе, слава богу, не было соперничества, ничто не заставляло Кена в тысячный раз доказывать, что он самый ловкий, самый проворный и самый сильный, и не приходилось лезть вон из кожи, чтобы выполнять опрометчивые обещания, срывавшиеся с его языка прежде, чем благоразумие успевало сомкнуть ему рот.
Только среди людей он становился пленником своего слова, и каждый раз, когда это случалось, он переживал тайные муки, скрывая их под внешним спокойствием.
В таких случаях бывало похоже, будто он, спасаясь от преследования, бежит вверх по лестнице в высокой башне, останавливается на каждой площадке, чтобы захлопнуть и запереть за собою дверь, а, добежав до верха, неизменно оказывается в ловушке, и уже ничего не остается, как промчаться через верхнюю комнату башни к балкону, прокричать оттуда последние вызывающие слова и броситься вниз, не зная, упадет ли он на копну сена или на груду камней.
Однако Кен всегда бывал вознагражден за пережитые мучения. Когда, пробыв под водой намного дольше других мальчишек, он выныривал на поверхность пруда, восхищение в глазах окружающих действовало на его готовое выпрыгнуть из груди сердце как успокаивающее лекарство. Когда, играя в бейсбол, Кен в последнем пробеге тяжелой битой отбивал мяч, он сознавал, что Дэви и другие игроки команды всецело полагаются на него. Он был тем, от кого ждали чуда; и за это доверие, за эту сердечность Кен в подобные моменты так любил своих товарищей, что готов был умереть ради них.
В бейсбол удавалось играть редко, плавать – тоже редко, так как на ферме у мальчиков было по горло работы, но, что бы ни делал Кен, во всем участвовал Дэви, его неизменный спутник и товарищ. Так хотелось Дэви, да и Кену было спокойнее, когда он знал, что малыш где-то рядом, что он тащится за ним по пятам, подгоняя его и подбадривая напоминаниями о свершенных прежде чудесах. «Давай, давай, Кен!» – и Кену дышалось легче под этот пронзительный крик, в котором звучала несокрушимая вера в него.
Человек, пользующийся всеобщей любовью, как Кен, должен очень любить людей, но Кен никогда не задумывался над тем, за что, собственно, его любят, – он принимал это как должное. Впрочем, часто он не знал, как избавиться от прилипчивого внимания людей, принявших простую вежливость за проявление особой симпатии. Так бывало с очередной девушкой, которая неизбежно становилась для Кена обузой, или с каким-нибудь студентом, навязывающим свою ненужную дружбу, ибо Кен не нуждался ни в каких друзьях, кроме Марго и Дэви. Остальные были нужны ему лишь для развлечения, и только от него зависело прекратить любое развлечение, когда оно теряло в его глазах интерес.
Когда Кена чересчур одолевали люди, он бросался к любимой работе, к её освежающему бесстрастию и с головой погружался в прохладные глубины, где царило мирное спокойствие. Но потом наступал момент, когда Кеном овладевало беспокойство; тогда он бросал инструменты, шел на пляж и, отирая брызги с лица, выжидательно улыбался юношам и девушкам, стараясь определить, кто приветствует его громче и радостнее других, ибо тот, кто больше всех ему радовался, мог заполучить его – на время, конечно.
Ощутив еле уловимое изменение в ритмичном постукивании мотора, Кен облегченно вздохнул: наконец заработал и четвертый цилиндр. Он как раз собирался выключить зажигание, когда Дэви въехал в гараж. Дэви всегда ездил очень быстро, когда бывал один; легкая низкая машина молниеносно описала узкий полукруг по булыжной мостовой и, аккуратно вкатившись в открытые двери, остановилась в нескольких футах от грузовика.
Не поворачивая головы, Кен спросил:
– Ну и что она собой представляет?
– Кто?
Кен пристально взглянул на брата сверху вниз.
– Уоллисовская внучка.
– Да так, ничего себе, – небрежно бросил Дэви.
Кен отвернулся, снова принявшись за работу.
– Хорошенькая?
– Она почти ребенок. Слушай, Кен, тебе ещё много осталось? К вечеру кончишь?
– Какой черт к вечеру! Я уже кончил. – Кен выключил зажигание и ловко спрыгнул вниз. – Я привел в порядок «бьюик», андерсеновский «Гудзон» и вот это.
– Не может быть!
– Вот, представь себе! – засмеялся Кен. – Дело в том, что вечером у меня свиданье с Алисой.
– С Алисой? Я думал, у тебя с ней всё кончено. А как же завтрашний экзамен?
– А что? Если мы знаем недостаточно, чтобы выдержать хоть сейчас, значит нам уж ничто не поможет. Да ведь ты и не собирался заниматься.
– Именно собирался.
– Ты же говорил, что будешь возиться со своим радио до половины одиннадцатого.
– Я думал, ты раньше не кончишь работу.
– Да не всё ли равно? Я поскорее отделаюсь от Алисы и к этому времени буду дома.
– Так я тебе и поверил! Ей-богу, ты ведешь себя, как набитый дурак. Ты же знаешь, что от этого экзамена зависит не только получение степени, а в сто раз более важные вещи. Да разве у тебя есть сейчас время бегать на свиданья?
– Времени, может, и нет, но куда мне девать свою энергию? Всё утро я протирал штаны в библиотеке и случайно откопал новое решение теоремы Пойнтинга. А что касается Алисы, так это я из-за тебя должен тратить на неё время. Ты ушел – и некому было подойти к телефону.
– Нечего сваливать на меня! Каждый раз, когда ты бросаешь девушку, она пристает ко мне, чтобы я вернул ей тебя. Как-нибудь сам справляйся со своими красотками, я же не навязываю тебе своих. Позвони ей и скажи, что будешь занят.
– Нет, – упрямо сказал Кен. – Чего ради? Из-за экзамена? Он пролетит, как дым, – мы и не заметим. Вот что я добыл тебе в подарок. – Кен вытащил из кармана два посеребренных стеклянных баллончика и протянул Дэви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178