Из-за тебя, между прочим. Хочет с тобой предварительно встретиться. Сейчас. Опять глаза выпучиваешь? Я же сказала: сейчас.
Зернов появился с кинематографической быстротой и не один. Его сопровождали Каррези и Монжюссо. Более сильного эффекта он произвести не мог. Я разинул рот при виде Монжюссо и даже не ответил на их приветствие.
— Узнал, — сказал по-английски Зернов своим спутникам. — А вы не верили.
Тут я вскипел, благо по-английски кипеть было легче, чем на любом другом языке, кроме русского.
— Я не помешался и не потерял памяти. Трудно не узнать шпагу, которая проткнула тебе горло.
— А вы помните эту шпагу? — почему-то обрадованно спросил Каррези.
— Еще бы.
— А вашу? — Каррези даже привстал от возбуждения. — Миланская работа. Стальная змейка у гарды, вьющаяся вокруг рукояти. Помните?
— Пусть он ее помнит, — злорадно сказал я, кивнув на Монжюссо.
Но тот не обиделся, даже не смутился ничуточки.
— Она висит у меня после шестидесятого года. Приз за Тулузу, — флегматично заметил он.
— Я ее у тебя и запомнил. И клинок и змейку, — снова вмешался Каррези.
Но Монжюссо его не слушал.
— Сколько вы продержались? — спросил он, впервые оглядывая меня с интересом. — Минуту, две?
— Больше, — сказал я. — Вы же работали левой.
— Все равно. Левая у меня много слабее, не та легкость. Но на тренировках… — Он почему-то не закончил фразы и переменил тему: — Ваших я знаю: встречался на фехтовальной дорожке. Но вас не помню. Не включали в команду?
— Бросил фехтованье, — сказал я: мне не хотелось «раскрываться». — Давно уже бросил.
— Жаль, — протянул он и взглянул на Каррези.
Я так и не понял, о чем он пожалел: об утраченном мной интересе к спортивной шпаге или о том, что поединок со мной отнял у него более двух драгоценных минут чемпиона. Каррези заметил мое недоумение и засмеялся:
— Гастон не был на этом поединке.
— Как это — не был? — не понял я. — А это?
Я осторожно пощупал косой шов на горле.
— Вините меня, — смущенно проговорил Каррези. — Я все это придумал у себя на диване. Гастон, которого синтезировали и которому дали в руки такую же синтезированную шпагу, — это плод моего воображения. Как это было сделано, я отказываюсь понимать. Но действительный, настоящий Гастон даже не коснулся вас. Не сердитесь.
— Честно говоря, я даже не помню вас за табльдотом, — прибавил Монжюссо.
— Ложная жизнь, — напомнил мне Зернов наш разговор на лестнице. — Я допускал моделирование предположений или воображаемых ситуаций, — пояснил он Каррези.
— А я ничего не допускал, — нетерпеливо отмахнулся тот, — да и не подпускал к себе эту мировую сенсацию. Сначала просто не верил, как в «летающие блюдца», а потом посмотрел ваш фильм и ахнул: дошло! Целую неделю ни о чем другом говорить не мог, затем привык, как привыкаешь к чему-то необычному, но повторяющемуся и, в общем, далекому. Профессиональные интересы отвлекали и разум и сердце: даже в тот вечер накануне конгресса ни о чем не думал, кроме новой картины. Захотелось воскресить исторический фильм — не голливудскую патоку и не музейный экспонат, а нечто переоцененное глазами и мыслью нашего современника. И век выбрал, и героев, и, как у вас говорят, социально-исторический фон. А за табльдотом «звезду» нашел и уговорил. Одна ситуация ему не нравилась: поединок левой рукой. Ну а мне виднее, как это ни странно. Я его помню на фехтовальной дорожке. Со шпагой в правой — слишком профессионален, не сумеет войти в образ. А в левой — бог! Неумная сила, ошибки, злость на себя и чудо естественности. Убедил. Разошлись. Прилег в номере, думаю. Мешает красный свет. Черт с ним, зажмурился. И все представил — дорогу над морем, камень, виноградники, белую стену графского парка. И вдруг чушь какая-то: наемники Гастона — он Бонвиль по роли — останавливают на дороге бродяг не бродяг, туристов не туристов, чужаков, одним словом. Не тот век, не тот сюжет. Хочу выбросить их из замысла и не могу — как прилипли. Тотчас же переключаюсь: пусть! Новый сюжетный поворот, даже оригинально: скажем, бродяги, уличные актеры. А Гастон у себя, естественно, тоже о фильме думает, не о сюжете, конечно, а о себе, все о той же дилемме: левой или правой. Я вступаю с ним в мысленный спор: горячусь, убеждаю, требую. Наконец приказываю: все!
— Это я видел, — вспомнил я. — Кучка малиновой пены у дороги, и вы из нее как чертик из ящика.
Каррези закрыл глаза, должно быть, зрительно представил себе услышанное и снова обрадовался:
— А ведь это идея! Гениальный сюжетный ход. Восстановим все, что было, и все, как было. Словом, хотите партнером к Гастону?
— Спасибо, — прохрипел я, — второй раз умирать не хочется.
Монжюссо улыбнулся вежливо, но с хитрецой.
— На вашем месте я бы тоже отказался. Но заходите ко мне на Риволи просто по-дружески. Скрестим шпаги. Тренировочные, не бойтесь. Все по форме — и колеты, и маски. Мне хочется вас прощупать, как вы смогли выстоять так долго. Я нарочно попробую левой.
— Спасибо, — повторил я, зная, что никогда больше с ним не увижусь.
25. ПУТЕВКА В ГРЕНЛАНДИЮ
Когда режиссер и шпажист ушли, воцарилось неловкое молчание. Я с трудом сдерживался, раздраженный этим ненужным визитом. Зернов посмеивался, ожидая, что я скажу. Ирина, тотчас же подметившая многозначительность паузы, тоже молчала.
— Злишься? — спросил Зернов.
— Злюсь, — сказал я. — Думаешь, приятно любезничать со своим убийцей?
Так мы, не сговариваясь, перешли на «ты». И оба этого не заметили.
— Монжюссо не виноват даже косвенно, — продолжал Зернов. — Я это сейчас и выяснил.
— Презумпция невиновности, — съязвил я.
Он не принял вызов.
— Каюсь, я нарочно столкнул их с тобой — не сердись. Хотелось сопоставить моделированное и его источник. Мне для доклада нужно было точно проверить, что моделировалось, чья психика. И что еще более важно — память или воображение. Теперь знаю. Они заглянули и к тому, и к другому. Тот просто хотел спать, вероятно лениво раздумывая над предложением Каррези. Не много ли мороки, приемлем ли гонорар. А Каррези творил. Создавал конфликты, драматические ситуации — словом, иллюзию жизни. Эту иллюзию они и смоделировали. Довольно точно, между прочим. Пейзаж помнишь? Виноградники на фоне моря. Точнее любой фотографии.
Я невольно пощупал горло.
— А это? Тоже иллюзия?
— Случайность. Вероятно, экспериментируя, они даже не понимали, как это опасно.
— Не понимаю, — задумчиво перебила Ирина, — тут что-то другое — не жизнь. Биологически это не может быть жизнью, даже если ее повторяет. Нельзя создать жизнь из ничего.
— Почему — из ничего? Вероятно, у них есть для этого какой-то строительный материал, что-то вроде первичной материи жизни.
— Красный туман?
— Может быть. До сих пор никто не нашел объяснения, даже гипотезы не выдвинул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58