Я заранее убежден, что она так хороша, что и преувеличить нельзя. Напротив, если хочешь знать правду, я нахожу, что ты еще очень сдержан.
— Ах, Генрих, Генрих! До чего я ее люблю!
— Это видно. И я очень рад, что ты породнишься с таким почтенным семейством.
— Их все уважают, — подтвердил Марк… — Доктор Родерих — знаменитый врач. В то же время это великолепнейший человек, вполне достойный быть отцом…
— …своей дочери, — подсказал я, — мадам Родерих, разумеется, вполне достойна быть ее матерью.
— Да, она превосходная женщина! — вскричал Марк. — Муж, дети ее боготворят. Она благочестива, добра, занимается благотворительностью…
— Словом, совершенство… И будет такой тещей, каких во Франции не найти… Так, что ли, Марк?
— Шути, шути!.. А ведь и то сказать, Генрих: здесь не Франция, а Венгрия. Здесь старомадьярские нравы. Они, конечно, строже и чище, чем у нас. Гораздо патриархальнее.
— Ну, мой будущий патриарх…
— А что ж? И прекрасно. Патриархом быть вовсе не плохо.
— Еще бы! Мафусаил, Ной, Авраам, Исаак, Иаков были очень почтенными людьми. Тебе остается только им подражать. В конце концов, я ничего необыкновенного в твоей истории не вижу. Все так просто. Капитан Гаралан познакомил тебя со своей семьей. Тебя приняли хорошо, чему, зная тебя, я нисколько не удивляюсь. Красивая наружность и нравственные качества мадемуазель Миры не могли не произвести на тебя сильного впечатления…
— Совершенная правда, брат.
— Нравственными качествами ты увлекся как жених. Внешностью — как художник. Внешность ты успел запечатлеть на своем полотне. Нравственные качества запечатлелись у тебя в сердце… Что? Хорошо я сказал? Ведь недурен оборот, а?
— Напыщенно, но очень верно, мой милый Генрих.
— И оценку ты сделал верную. В конце концов Марк Видаль полюбил мадемуазель Миру Родерих, а мадемуазель Мира Родерих полюбила Марка Видаля…
— Этого я, Генрих, не говорил…
— Зато я говорю. На чистоту, так уж на чистоту. Господин и госпожа Родерих отнеслись к свершившемуся факту благосклонно. Марк открылся капитану Гаралану. Капитан не имел ничего против. Он переговорил с родителями, а те с дочерью. Потом Марк Видаль сделал официальное предложение, которое и было принято. И весь роман должен окончиться самым обыкновенным образом…
— По-твоему, это конец, а по-моему, только начало, — возразил Марк.
— Ты прав, я неверно выразился, — согласился я. — Когда же свадьба?
— Ждали твоего приезда, чтобы назначить день.
— Так вот, назначайте любой день, который вас устроит: через шесть недель, через шесть месяцев, через шесть лет…
— Я рассчитываю, Генрих, ты заявишь доктору Родериху, что у тебя как у инженера очень мало свободного времени. Если ты чересчур долго заживешься в Раче, то в движении небесных светил произойдет некая пертурбация, так как не будет налицо твоих вычислений…
— …и произойдут землетрясения, наводнения, потоп, и во всех этих катастрофах буду я виноват?
— Вот именно… И что поэтому свадьбу нельзя надолго откладывать…
— В таком случае — отчего же не завтра или не сегодня вечером? Успокойся, Марк, я скажу все, что тебе хочется, хотя мои вычисления вовсе не так уж необходимы для мирового порядка. Это даст мне приятную возможность провести месяц в гостях у младшего брата.
— Вот было бы хорошо!
— Скажи, однако, Марк, каковы твои дальнейшие планы: ты скоро после свадьбы думаешь уехать из Рача?
— А я и сам не знаю, — отвечал Марк. — Мы этим вопросом еще не занимались. Я занят только настоящим. Все мое будущее — в моей свадьбе. Вне этого для меня ничего не существует.
— Это мне нравится! — вскричал я. — Прошедшего нет. Будущего не существует. Одно настоящее. Счастливцы эти влюбленные!
Разговор в таком тоне продолжался до обеда. После обеда мы закурили сигары и вышли прогуляться по набережной левого берега Дуная. Эта прогулка еще не могла дать мне представления о городе. Я рассчитывал познакомиться с ним впоследствии под руководством Марка и капитана Гаралана.
Тема нашего разговора была все та же: Мира и Мира. Не помню с чего, но только мне вдруг припомнился наш разговор в Париже с лейтенантом полиции. По рассказам Марка было видно, что его роман все время шел совсем гладко. Но хотя у Марка не было теперь соперника, все же этот соперник раньше существовал в виде отвергнутого Вильгельма Шторица, который сватался за Миру Родерих. Удивительного, впрочем, ничего не было в том, что женихи сватались к такой красавице и с таким большим приданым.
Разумеется, тут же мне вспомнились и слова, которые я услышал, когда сходил с габары. Я продолжал думать, что мне они просто почудились. Но если даже они и были сказаны, какое же я мог придавать им значение, раз я и сам не знал, кем они были произнесены? Одно время я склонен был приписать их странному немцу, севшему в Пеште. Потом пришлось от такого объяснения отказаться, потому что тот сошел в Вуковаре. Просто это была чья-нибудь нелепая и злая шутка!
Не находя нужным рассказывать об этом случае брату, я все же задал ему вопрос о Вильгельме Шторице.
Марк сделал презрительный жест.
— Да, — сказал он, — мне об этом субъекте рассказывал Гаралан. Кажется, это сын известного ученого Отто Шторица, которого в Германии считали колдуном за то, что он сделал большие открытия в химии и физике. Он сватался, но ему было отказано.
— Скажи, пожалуйста: это было задолго до того, как ты посватался?
— Месяцев за пять, если не ошибаюсь, — ответил мой брат.
— Так что между этими двумя фактами нет никакой связи?
— Ни малейшей.
— Позволь мне задать вопрос: знала ли мадемуазель Мира, что Вильгельм Шториц является претендентом на ее руку?
— Не думаю.
— И с тех пор он не возобновлял своей попытки?
— Ни разу. Ему тогда же было отказано наотрез.
— Но почему же? Или у него такая дурная репутация?
— Вовсе нет. Вильгельм Шториц просто чудак, ведущий очень таинственный и уединенный образ жизни.
— Он живет в Раче?
— В Раче. У него отдельный дом на бульваре Текели. Никого туда не пускают. Все его считают чудаком, не больше. Но он немец, а доктор Родерих, как настоящий мадьяр, немцев не переносит.
— Ты с ним когда-нибудь встречался?
— Случалось. Один раз мы с Гараланом встретили его в музее, а он нас не видел. Гаралан мне его показал и сказал, что это Шториц.
— Он теперь в Раче?
— Не знаю. Его что-то уже недели две или три не видно.
— Хорошо бы ему совсем отсюда уехать.
— Бог с ним! Пусть живет где хочет, — сказал Марк. — Если у него и будет когда-нибудь своя фрау Шториц, то это, во всяком случае, будет не Мира Родерих…
— …потому что Мира Родерих скоро сделается мадам Марк Видаль, — досказал я.
Мы с Марком дошли до моста, соединяющего венгерский берег с сербским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Ах, Генрих, Генрих! До чего я ее люблю!
— Это видно. И я очень рад, что ты породнишься с таким почтенным семейством.
— Их все уважают, — подтвердил Марк… — Доктор Родерих — знаменитый врач. В то же время это великолепнейший человек, вполне достойный быть отцом…
— …своей дочери, — подсказал я, — мадам Родерих, разумеется, вполне достойна быть ее матерью.
— Да, она превосходная женщина! — вскричал Марк. — Муж, дети ее боготворят. Она благочестива, добра, занимается благотворительностью…
— Словом, совершенство… И будет такой тещей, каких во Франции не найти… Так, что ли, Марк?
— Шути, шути!.. А ведь и то сказать, Генрих: здесь не Франция, а Венгрия. Здесь старомадьярские нравы. Они, конечно, строже и чище, чем у нас. Гораздо патриархальнее.
— Ну, мой будущий патриарх…
— А что ж? И прекрасно. Патриархом быть вовсе не плохо.
— Еще бы! Мафусаил, Ной, Авраам, Исаак, Иаков были очень почтенными людьми. Тебе остается только им подражать. В конце концов, я ничего необыкновенного в твоей истории не вижу. Все так просто. Капитан Гаралан познакомил тебя со своей семьей. Тебя приняли хорошо, чему, зная тебя, я нисколько не удивляюсь. Красивая наружность и нравственные качества мадемуазель Миры не могли не произвести на тебя сильного впечатления…
— Совершенная правда, брат.
— Нравственными качествами ты увлекся как жених. Внешностью — как художник. Внешность ты успел запечатлеть на своем полотне. Нравственные качества запечатлелись у тебя в сердце… Что? Хорошо я сказал? Ведь недурен оборот, а?
— Напыщенно, но очень верно, мой милый Генрих.
— И оценку ты сделал верную. В конце концов Марк Видаль полюбил мадемуазель Миру Родерих, а мадемуазель Мира Родерих полюбила Марка Видаля…
— Этого я, Генрих, не говорил…
— Зато я говорю. На чистоту, так уж на чистоту. Господин и госпожа Родерих отнеслись к свершившемуся факту благосклонно. Марк открылся капитану Гаралану. Капитан не имел ничего против. Он переговорил с родителями, а те с дочерью. Потом Марк Видаль сделал официальное предложение, которое и было принято. И весь роман должен окончиться самым обыкновенным образом…
— По-твоему, это конец, а по-моему, только начало, — возразил Марк.
— Ты прав, я неверно выразился, — согласился я. — Когда же свадьба?
— Ждали твоего приезда, чтобы назначить день.
— Так вот, назначайте любой день, который вас устроит: через шесть недель, через шесть месяцев, через шесть лет…
— Я рассчитываю, Генрих, ты заявишь доктору Родериху, что у тебя как у инженера очень мало свободного времени. Если ты чересчур долго заживешься в Раче, то в движении небесных светил произойдет некая пертурбация, так как не будет налицо твоих вычислений…
— …и произойдут землетрясения, наводнения, потоп, и во всех этих катастрофах буду я виноват?
— Вот именно… И что поэтому свадьбу нельзя надолго откладывать…
— В таком случае — отчего же не завтра или не сегодня вечером? Успокойся, Марк, я скажу все, что тебе хочется, хотя мои вычисления вовсе не так уж необходимы для мирового порядка. Это даст мне приятную возможность провести месяц в гостях у младшего брата.
— Вот было бы хорошо!
— Скажи, однако, Марк, каковы твои дальнейшие планы: ты скоро после свадьбы думаешь уехать из Рача?
— А я и сам не знаю, — отвечал Марк. — Мы этим вопросом еще не занимались. Я занят только настоящим. Все мое будущее — в моей свадьбе. Вне этого для меня ничего не существует.
— Это мне нравится! — вскричал я. — Прошедшего нет. Будущего не существует. Одно настоящее. Счастливцы эти влюбленные!
Разговор в таком тоне продолжался до обеда. После обеда мы закурили сигары и вышли прогуляться по набережной левого берега Дуная. Эта прогулка еще не могла дать мне представления о городе. Я рассчитывал познакомиться с ним впоследствии под руководством Марка и капитана Гаралана.
Тема нашего разговора была все та же: Мира и Мира. Не помню с чего, но только мне вдруг припомнился наш разговор в Париже с лейтенантом полиции. По рассказам Марка было видно, что его роман все время шел совсем гладко. Но хотя у Марка не было теперь соперника, все же этот соперник раньше существовал в виде отвергнутого Вильгельма Шторица, который сватался за Миру Родерих. Удивительного, впрочем, ничего не было в том, что женихи сватались к такой красавице и с таким большим приданым.
Разумеется, тут же мне вспомнились и слова, которые я услышал, когда сходил с габары. Я продолжал думать, что мне они просто почудились. Но если даже они и были сказаны, какое же я мог придавать им значение, раз я и сам не знал, кем они были произнесены? Одно время я склонен был приписать их странному немцу, севшему в Пеште. Потом пришлось от такого объяснения отказаться, потому что тот сошел в Вуковаре. Просто это была чья-нибудь нелепая и злая шутка!
Не находя нужным рассказывать об этом случае брату, я все же задал ему вопрос о Вильгельме Шторице.
Марк сделал презрительный жест.
— Да, — сказал он, — мне об этом субъекте рассказывал Гаралан. Кажется, это сын известного ученого Отто Шторица, которого в Германии считали колдуном за то, что он сделал большие открытия в химии и физике. Он сватался, но ему было отказано.
— Скажи, пожалуйста: это было задолго до того, как ты посватался?
— Месяцев за пять, если не ошибаюсь, — ответил мой брат.
— Так что между этими двумя фактами нет никакой связи?
— Ни малейшей.
— Позволь мне задать вопрос: знала ли мадемуазель Мира, что Вильгельм Шториц является претендентом на ее руку?
— Не думаю.
— И с тех пор он не возобновлял своей попытки?
— Ни разу. Ему тогда же было отказано наотрез.
— Но почему же? Или у него такая дурная репутация?
— Вовсе нет. Вильгельм Шториц просто чудак, ведущий очень таинственный и уединенный образ жизни.
— Он живет в Раче?
— В Раче. У него отдельный дом на бульваре Текели. Никого туда не пускают. Все его считают чудаком, не больше. Но он немец, а доктор Родерих, как настоящий мадьяр, немцев не переносит.
— Ты с ним когда-нибудь встречался?
— Случалось. Один раз мы с Гараланом встретили его в музее, а он нас не видел. Гаралан мне его показал и сказал, что это Шториц.
— Он теперь в Раче?
— Не знаю. Его что-то уже недели две или три не видно.
— Хорошо бы ему совсем отсюда уехать.
— Бог с ним! Пусть живет где хочет, — сказал Марк. — Если у него и будет когда-нибудь своя фрау Шториц, то это, во всяком случае, будет не Мира Родерих…
— …потому что Мира Родерих скоро сделается мадам Марк Видаль, — досказал я.
Мы с Марком дошли до моста, соединяющего венгерский берег с сербским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35