Только его белая шляпа, только она одна и маячила впереди. Если бы не это белое пятно, Карденала потеряла бы своего мужа из виду. Не различила бы его голову во тьме, во тьме мошкары.
Он шел и шел вперед. Не останавливаясь. Не призадумываясь. Выкинув себя из себя, перестав быть тем, кем всегда был. Человеком разумным, предусмотрительным, не способным на шалые выходки. Другой Хуандо влез в его шкуру. Заполонил все нутро, добрался до мозга костей. Шел Хуандо неистовый, сведенными пальцами сжимавший рукоятку мачете, вперивший зрачки в невидимое, ибо впереди мало что различалось, кроме того места, куда ступала нога. Что с ним стряслось? Куда он шел? Кто его влек?
Зря… зря размяк он и рассказал Карденале то, что услышал, когда отсыпался после пьянки, которую устроил себе вдруг посреди недели, хотя и не праздновал ничего, и горе не заливал, и злобу не распалял.
– А ты хорошо слышал, в какую ночь тебя пригласили прийти? – так начала Карденала свою голубиную воркотню, а точнее сказать – сорочью трескотню. И вовсю затрещала сорокой: – Ну, так если ты все слышал и тебя пригласили, надо идти или нет? Где одному везет, там и другому может повезти, я уверена…
– Ни в чем ни будь уверена, – оборвал он ее, подумав, что лучше бы проглотил язык, чем рассказал ей то, что ему послышалось в пьяном угаре.
– Коли бы я знала, что ни в чем не могу быть уверена, я бы посчитала, что не мужчина взял меня в жены, а настоящий слюнтяй. Ты никогда не знаешь, чего хочешь; не ведаешь, куда гнешь.
– Теперь-то я знаю, но… – стал он сдаваться, – но только не знаю, идти ли по этому странному зову, идти ли на поиски этого огня.
– А если огонь принесет нам счастье…
– А если нет? – прервал ее Хуандо, но и сам загорелся; у него тоже закопошились, заметались в голове баламутные мысли: вдруг привалит богатство, вдруг добрый огонь укажет путь к сокровищам, скрытым в горах.
– А если нет, мы ничего не потеряем. Но ведь ты говорил, что голос сказал тебе: увидишь огонь, а рядом сумку, большую сумку… Да это же счастье, Хуандо, счастье само нам в руки дается, – возрадовалась Кардена-ла. – В этой суме мы найдем мильон золотых монет!
К несчастью, возрадовалась не только она одна – своей радостью она заразила Хуандо.
С той поры, как он услышал голос во сне, и до той самой ночи их дом лишился покоя, хозяйство было заброшено – и поле, и курятник, и огород. Карденала не давала ему покоя. Они, как призраки, ходили следом друг за другом. Не произнося ни слова, прекрасно слышали друг друга. Да и к чему слова, если они бродили по кругу. Хуандо – колеблясь, Карденала – напирая. Таинственный голос, который прислышался пьяному, стал проклятием, несчастьем их дома. Она с горячностью возражала:
– Проклятием? Подумай, Хуандо, что ты мелешь! Это для нас благословение Божие, единственная надежда, то, что может вытащить нас со дна колодца, где сидеть нам до самой смерти, может помочь нам выкарабкаться…
Ночной сон перестал влезать к ним в постели – гамаки, привязанные к четырем кольям и покрытые циновкой из пальмового листа, – и метался где-то неподалеку, как бродячая собака, которая кружит и кружит возле дома да не может войти. А если они смыкали глаза, то долго лежали и, затаившись, ждали, не привидится ли будущее, пока не одолевала усталость после стольких волнений, когда сердце стучит то в страхе, то в радости, когда сомнение чередуется с уверенностью в том, что Хуандо найдет огонь в лесу и что в сумке окажется не менее кин-таля1золотых монет или драгоценных камней.
Если будут монеты, думали, как их истратить, а если драгоценные камни – кому их продать…
И твердость снова уступала место опасениям…
– Хуандо, ты спишь?…
– Нет…
– А если в сумке окажется золото? Что будем делать?
Напрасно ждала она ответа. Дождалась лишь невнятного кряхтенья. А потом он приподнялся и сам робко спросил:
– Карделина, а может, лучше не идти… Вдруг напоремся на дурной огонь, и тогда мне конец. Сейчас я хоть бедный, да счастливый.
– Трус, вот ты кто. Трус, сам не знаешь, чего тебе надо. То говоришь, что идешь, а то – нет.
На другую ночь Карденала завершила этот же самый диалог кратко и категорично:
– Вот что я тебе скажу: если не пойдешь, пойду я одна! День ты мне назвал: первый вторник, какой приходится на девятое число месяца, и место ты мне сказал: внизу, под Песчаным холмом.
И вот теперь, когда они, не чуя ног под собой, бежали к цели, он – впереди, она – сзади (сколько раз мысленно они уже проделывали этот путь!), зыбкая почва вдруг поплыла под ними, и они, не удержавшись, съехали вниз по откосу с Песчаного холма прямо в овраг, который выводил на дорогу.
Постояли, отряхивая руки от песка, который чуть ли не въелся в ладони, когда на крутом спуске они цеплялись за землю.
–Дорога сама нас выведет, – приговаривала она сзади. А Хуандо помалкивал. Здесь, в этом овраге, рождалась
дорога. Дорога рождается, как река: одна тропка сливается с другими и превращается в тропу. Немного спустя это была уже не тропа, а проезжая дорога.
– Ты взял с собой мачете?… – Она знала, что он взял, что ее муж никогда не ходил без мачете, но ей было страшно и хотелось лишний раз убедиться, услышать от него самого, что мачете он взял.
– Взял. И наточил. Волосок на лету разрежет, – отвечал Хуандо громким голосом, словно для того, чтобы какой-то невидимый враг знал, с кем ему придется иметь дело, если вздумает напасть.
«Я помолюсь», – порывалась сказать Карденала, но не могла выговорить ни слова.
На сердце у нее стало тяжело, захотелось броситься вперед и остановить мужа, сказать ему, мол, постой, давай вернемся. Плохое предзнаменование.
Она шла и молилась, молилась всем святым, и больше всего – за Души заблудших. Иногда она сама слышала, как причитает, будто сомнамбула:
– Спаси и помилуй Души заблудшие… Души заблудшие… Души заблудшие…
И вдруг – безъязыкий огонь. Да, все огненные языки слились воедино над кучей сухих маисовых листьев и веток. Огонь внезапно предстал перед ними за поворотом широкой дороги. Кто-то его зажег. Да, кто-то его зажег. Но кто, если вокруг не было ни живой души. И запылал °н, будто по волшебству, как раз тогда, когда они сюда подошли. Если бы костер не вспыхнул вовремя, он или бы уже прогорел, или затух от ветра. Хуандо остановился, поднял руку, словно защищая глаза от слепящего золотистого пламени, расколовшего мрак. Сзади Карденала, онемев от неожиданности, только хватала ртом воздух и крестилась.
«Не подходи, Хуандо!» – готова была она закричать, но ее мужу полагалось точно выполнить наказ.
Так он и сделал и, крепко сжимая рукоятку мачете и обрушивая удары направо и налево, словно крошил воздух и набирался храбрости, которой ему не хватало, ринулся вперед.
С другой стороны костра, возле самого пламени, рядом с головешками, точь-в-точь как ему послышалось в пьяном угаре, Хуандо увидел холщовую сумку.
1 2 3 4 5 6
Он шел и шел вперед. Не останавливаясь. Не призадумываясь. Выкинув себя из себя, перестав быть тем, кем всегда был. Человеком разумным, предусмотрительным, не способным на шалые выходки. Другой Хуандо влез в его шкуру. Заполонил все нутро, добрался до мозга костей. Шел Хуандо неистовый, сведенными пальцами сжимавший рукоятку мачете, вперивший зрачки в невидимое, ибо впереди мало что различалось, кроме того места, куда ступала нога. Что с ним стряслось? Куда он шел? Кто его влек?
Зря… зря размяк он и рассказал Карденале то, что услышал, когда отсыпался после пьянки, которую устроил себе вдруг посреди недели, хотя и не праздновал ничего, и горе не заливал, и злобу не распалял.
– А ты хорошо слышал, в какую ночь тебя пригласили прийти? – так начала Карденала свою голубиную воркотню, а точнее сказать – сорочью трескотню. И вовсю затрещала сорокой: – Ну, так если ты все слышал и тебя пригласили, надо идти или нет? Где одному везет, там и другому может повезти, я уверена…
– Ни в чем ни будь уверена, – оборвал он ее, подумав, что лучше бы проглотил язык, чем рассказал ей то, что ему послышалось в пьяном угаре.
– Коли бы я знала, что ни в чем не могу быть уверена, я бы посчитала, что не мужчина взял меня в жены, а настоящий слюнтяй. Ты никогда не знаешь, чего хочешь; не ведаешь, куда гнешь.
– Теперь-то я знаю, но… – стал он сдаваться, – но только не знаю, идти ли по этому странному зову, идти ли на поиски этого огня.
– А если огонь принесет нам счастье…
– А если нет? – прервал ее Хуандо, но и сам загорелся; у него тоже закопошились, заметались в голове баламутные мысли: вдруг привалит богатство, вдруг добрый огонь укажет путь к сокровищам, скрытым в горах.
– А если нет, мы ничего не потеряем. Но ведь ты говорил, что голос сказал тебе: увидишь огонь, а рядом сумку, большую сумку… Да это же счастье, Хуандо, счастье само нам в руки дается, – возрадовалась Кардена-ла. – В этой суме мы найдем мильон золотых монет!
К несчастью, возрадовалась не только она одна – своей радостью она заразила Хуандо.
С той поры, как он услышал голос во сне, и до той самой ночи их дом лишился покоя, хозяйство было заброшено – и поле, и курятник, и огород. Карденала не давала ему покоя. Они, как призраки, ходили следом друг за другом. Не произнося ни слова, прекрасно слышали друг друга. Да и к чему слова, если они бродили по кругу. Хуандо – колеблясь, Карденала – напирая. Таинственный голос, который прислышался пьяному, стал проклятием, несчастьем их дома. Она с горячностью возражала:
– Проклятием? Подумай, Хуандо, что ты мелешь! Это для нас благословение Божие, единственная надежда, то, что может вытащить нас со дна колодца, где сидеть нам до самой смерти, может помочь нам выкарабкаться…
Ночной сон перестал влезать к ним в постели – гамаки, привязанные к четырем кольям и покрытые циновкой из пальмового листа, – и метался где-то неподалеку, как бродячая собака, которая кружит и кружит возле дома да не может войти. А если они смыкали глаза, то долго лежали и, затаившись, ждали, не привидится ли будущее, пока не одолевала усталость после стольких волнений, когда сердце стучит то в страхе, то в радости, когда сомнение чередуется с уверенностью в том, что Хуандо найдет огонь в лесу и что в сумке окажется не менее кин-таля1золотых монет или драгоценных камней.
Если будут монеты, думали, как их истратить, а если драгоценные камни – кому их продать…
И твердость снова уступала место опасениям…
– Хуандо, ты спишь?…
– Нет…
– А если в сумке окажется золото? Что будем делать?
Напрасно ждала она ответа. Дождалась лишь невнятного кряхтенья. А потом он приподнялся и сам робко спросил:
– Карделина, а может, лучше не идти… Вдруг напоремся на дурной огонь, и тогда мне конец. Сейчас я хоть бедный, да счастливый.
– Трус, вот ты кто. Трус, сам не знаешь, чего тебе надо. То говоришь, что идешь, а то – нет.
На другую ночь Карденала завершила этот же самый диалог кратко и категорично:
– Вот что я тебе скажу: если не пойдешь, пойду я одна! День ты мне назвал: первый вторник, какой приходится на девятое число месяца, и место ты мне сказал: внизу, под Песчаным холмом.
И вот теперь, когда они, не чуя ног под собой, бежали к цели, он – впереди, она – сзади (сколько раз мысленно они уже проделывали этот путь!), зыбкая почва вдруг поплыла под ними, и они, не удержавшись, съехали вниз по откосу с Песчаного холма прямо в овраг, который выводил на дорогу.
Постояли, отряхивая руки от песка, который чуть ли не въелся в ладони, когда на крутом спуске они цеплялись за землю.
–Дорога сама нас выведет, – приговаривала она сзади. А Хуандо помалкивал. Здесь, в этом овраге, рождалась
дорога. Дорога рождается, как река: одна тропка сливается с другими и превращается в тропу. Немного спустя это была уже не тропа, а проезжая дорога.
– Ты взял с собой мачете?… – Она знала, что он взял, что ее муж никогда не ходил без мачете, но ей было страшно и хотелось лишний раз убедиться, услышать от него самого, что мачете он взял.
– Взял. И наточил. Волосок на лету разрежет, – отвечал Хуандо громким голосом, словно для того, чтобы какой-то невидимый враг знал, с кем ему придется иметь дело, если вздумает напасть.
«Я помолюсь», – порывалась сказать Карденала, но не могла выговорить ни слова.
На сердце у нее стало тяжело, захотелось броситься вперед и остановить мужа, сказать ему, мол, постой, давай вернемся. Плохое предзнаменование.
Она шла и молилась, молилась всем святым, и больше всего – за Души заблудших. Иногда она сама слышала, как причитает, будто сомнамбула:
– Спаси и помилуй Души заблудшие… Души заблудшие… Души заблудшие…
И вдруг – безъязыкий огонь. Да, все огненные языки слились воедино над кучей сухих маисовых листьев и веток. Огонь внезапно предстал перед ними за поворотом широкой дороги. Кто-то его зажег. Да, кто-то его зажег. Но кто, если вокруг не было ни живой души. И запылал °н, будто по волшебству, как раз тогда, когда они сюда подошли. Если бы костер не вспыхнул вовремя, он или бы уже прогорел, или затух от ветра. Хуандо остановился, поднял руку, словно защищая глаза от слепящего золотистого пламени, расколовшего мрак. Сзади Карденала, онемев от неожиданности, только хватала ртом воздух и крестилась.
«Не подходи, Хуандо!» – готова была она закричать, но ее мужу полагалось точно выполнить наказ.
Так он и сделал и, крепко сжимая рукоятку мачете и обрушивая удары направо и налево, словно крошил воздух и набирался храбрости, которой ему не хватало, ринулся вперед.
С другой стороны костра, возле самого пламени, рядом с головешками, точь-в-точь как ему послышалось в пьяном угаре, Хуандо увидел холщовую сумку.
1 2 3 4 5 6