Пригодился и ров, вырытый несколько месяцев назад для прокладки метрополитена. Чугунные решетки вокруг деревьев, разбитые на куски, пущены были в ход как снаряды. Из карманов и из недр домов извлекалось оружие. Меньше чем в час вспыхнуло восстание: весь квартал стал осажденной крепостью. И на баррикаде Кристоф, совершенно неузнаваемый, во все горло распевал свою революционную песню, подхваченную двадцатью голосами.
Оливье перенесли к Орели. Он был без сознания. Его положили на кровать в темной задней комнате ресторанчика. В ногах кровати сраженный горем стоял маленький горбун. Берта сначала очень испугалась: издали ей показалось, что ранен Грайо, и первым ее восклицанием при виде Оливье было:
— Какое счастье! Я думала, это Леопольд…
Теперь расчувствовавшись, она обнимала Оливье и поддерживала его голову на подушке. Орели, с присущим ей спокойствием, расстегнула ему одежду и наложила первую повязку. Весьма кстати тут оказался Манусса Гейман со своим неразлучным Кане. Они, так же как и Кристоф, из любопытства пришли посмотреть на манифестацию; они присутствовали при свалке и видели, как упал Оливье. Кане ревел, как теленок, и в то же время думал про себя:
«На кой черт меня сюда принесло!»
Манусса осмотрел раненого и решил, что тот безнадежен. Он был расположен к Оливье, но ему было несвойственно мешкать над тем, чему нельзя помочь; и он перестал заниматься им, перенеся все внимание на Кристофа. Он восхищался Кристофом, как неким патологическим случаем. Он знал его взгляды на Революцию и хотел вырвать Кристофа из нелепой опасности, грозившей ему в деле, к которому он не был причастен. Кристоф рисковал не только тем, что мог свернуть себе шею в стычке: в случае ареста все обрекало его на неминуемую кару. Его давно уже предупреждали об этом; полиция за ним следила; на него взвалили бы не только все его безрассудства, но и провинности других. Ксавье Бернар, который рыскал в толпе, как ради забавы, так и по долгу службы, проходя мимо, знаком подозвал Мануссу и сказал:
— Ваш Крафт — идиот. Поверите ли, он сейчас разыгрывает героя на баррикаде! Уж на этот раз мы его не упустим. Черт побери! Заставьте его убраться отсюда.
Легче было сказать это, чем сделать. Если бы Кристоф узнал, что Оливье умирает, он помешался бы с горя, стал бы убивать и сам был бы убит. Манусса сказал Бернару:
— Если он не скроется сейчас же, он пропал. Я заставлю его уехать.
— Как?
— В автомобиле Кане, что стоит там, за углом.
— Но позвольте, позвольте!.. — задыхаясь, воскликнул Кане.
— Ты отвезешь его в Ларош, — продолжал Манусса. — Вы поспеете как раз к экспрессу, что идет в Понтарлье. Ты отправишь его в Швейцарию.
— Он ни за что не согласится.
— Согласится. Я скажу ему, что Жанен встретится с ним там, что он уже выехал.
Не слушая возражений Кане, Манусса пошел на баррикаду разыскивать Кристофа. Он не слишком был храбр, он весь ежился при каждом выстреле и считал плиты мостовой, по которым ступал (чет или нечет?), чтобы узнать, убьют его или нет. Но он не отступил и дошел до конца. Кристоф, вскарабкавшись на колесо опрокинутого омнибуса, забавлялся тем, что стрелял в воздух из револьвера. К баррикаде отовсюду стекался парижский сброд, извергнутый улицей, как грязная вода из сточной трубы после сильного дождя. Те, кто сражался, были уже затоплены им. Манусса окликнул Кристофа, стоявшего к нему спиной. Кристоф не услышал. Манусса полез к нему, дернул его за рукав, Кристоф оттолкнул его, чуть было не сбил с ног. Цепкий Манусса снова взобрался наверх и крикнул:
— Жанен!..
Конец фразы затерялся в шуме. Кристоф сразу умолк, уронил револьвер и, спрыгнув со своего помоста, последовал за Мануссой, — тот потащил его за собой.
— Надо бежать, — сказал Манусса.
— Где Оливье?
— Надо бежать, — повторил Манусса.
— На кой черт? — спросил Кристоф.
— Через час баррикада будет взята. Вечером вас арестуют.
— А что я сделал?
— Взгляните на свои руки… Полно!.. Все ясно, вас не пощадят. Все вас узнали. Нельзя терять ни минуты.
— Где Оливье?
— У себя.
— Я пойду к нему.
— Это невозможно. Полиция ждет вас у дверей. Он послал меня предупредить вас. Бегите.
— Куда же, по-вашему, мне бежать?
— В Швейцарию. Кане увезет вас в своем автомобиле.
— А Оливье?
— У нас нет времени на разговоры…
— Я не уеду, не повидав его.
— Вы увидите его там. Вы встретитесь с ним завтра. Он выезжает с первым поездом. Скорей! Я вам все объясню.
Он потащил Кристофа. Кристоф, ошеломленный шумом и вихрем безумия, только что бушевавшим в нем, неспособный понять, что он сделал и чего от него хотят, позволил увезти себя. Манусса взял его под руку, другой рукой взял под локоть Кане, отнюдь не восхищенного той ролью, которую ему навязали, и усадил их в автомобиль. Добряк Кане был бы в отчаянье, если бы арестовали Кристофа, но предпочел бы, чтобы спасал его не он, а кто-нибудь другой. Манусса видел Кане насквозь. А так как его трусость внушала ему опасения, то он в последнюю минуту, когда автомобиль уже захрапел, собираясь тронуться в путь, вдруг передумал и уселся с ним рядом.
Оливье так и не пришел в сознание. В комнате оставались лишь Орели и маленький горбун. Печальная комната, без воздуха и без света! Надвигалась ночь… Оливье на мгновение вынырнул из бездны. Он почувствовал на своей руке губы и слезы Эмманюэля. Он слабо улыбнулся и с усилием положил руку на голову мальчика. Как тяжела была его рука! Потом он снова канул куда-то…
На подушку, возле головы умирающего, Орели положила первомайский букетик — несколько ландышей. Из неплотно закрытого крана на дворе капала в ведро вода. На мгновенье в недрах мысли затрепетали какие-то образы, как огоньки, которые вот-вот погаснут… Домик в провинции, увитый глициниями, сад, где играет ребенок; он лежит на лужайке, и в каменный водоем стекает струя фонтана. Где-то смеется девочка…
Часть вторая
Они выехали из Парижа. Пересекли огромные, окутанные туманом равнины. В такой же вечер, десять лет назад, Кристоф прибыл в Париж. Он тогда тоже был беглецом, как и теперь. Но тогда жив был еще его друг, друг, который его любил, и Кристоф, сам того не зная, спешил тогда ему навстречу…
В первые часы Кристоф был еще полон боевого пыла; он говорил много и громко, в коротких фразах передавал то, что видел и делал, гордился своей удалью. Манусса и Кане тоже говорили, чтобы отвлечь его. Постепенно горячка спала, и Кристоф замолк; продолжали говорить спутники. Он немного ошалел от событий дня, но нисколько не был удручен. Ему вспоминалось то время, когда он бежал из Германии. Бежать, всегда бежать! Он усмехнулся. Таков, видно, его удел! Ему не грустно было покидать Париж: земля широка; люди везде одинаковы. Где жить — для него было неважно, только бы быть со своим другом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Оливье перенесли к Орели. Он был без сознания. Его положили на кровать в темной задней комнате ресторанчика. В ногах кровати сраженный горем стоял маленький горбун. Берта сначала очень испугалась: издали ей показалось, что ранен Грайо, и первым ее восклицанием при виде Оливье было:
— Какое счастье! Я думала, это Леопольд…
Теперь расчувствовавшись, она обнимала Оливье и поддерживала его голову на подушке. Орели, с присущим ей спокойствием, расстегнула ему одежду и наложила первую повязку. Весьма кстати тут оказался Манусса Гейман со своим неразлучным Кане. Они, так же как и Кристоф, из любопытства пришли посмотреть на манифестацию; они присутствовали при свалке и видели, как упал Оливье. Кане ревел, как теленок, и в то же время думал про себя:
«На кой черт меня сюда принесло!»
Манусса осмотрел раненого и решил, что тот безнадежен. Он был расположен к Оливье, но ему было несвойственно мешкать над тем, чему нельзя помочь; и он перестал заниматься им, перенеся все внимание на Кристофа. Он восхищался Кристофом, как неким патологическим случаем. Он знал его взгляды на Революцию и хотел вырвать Кристофа из нелепой опасности, грозившей ему в деле, к которому он не был причастен. Кристоф рисковал не только тем, что мог свернуть себе шею в стычке: в случае ареста все обрекало его на неминуемую кару. Его давно уже предупреждали об этом; полиция за ним следила; на него взвалили бы не только все его безрассудства, но и провинности других. Ксавье Бернар, который рыскал в толпе, как ради забавы, так и по долгу службы, проходя мимо, знаком подозвал Мануссу и сказал:
— Ваш Крафт — идиот. Поверите ли, он сейчас разыгрывает героя на баррикаде! Уж на этот раз мы его не упустим. Черт побери! Заставьте его убраться отсюда.
Легче было сказать это, чем сделать. Если бы Кристоф узнал, что Оливье умирает, он помешался бы с горя, стал бы убивать и сам был бы убит. Манусса сказал Бернару:
— Если он не скроется сейчас же, он пропал. Я заставлю его уехать.
— Как?
— В автомобиле Кане, что стоит там, за углом.
— Но позвольте, позвольте!.. — задыхаясь, воскликнул Кане.
— Ты отвезешь его в Ларош, — продолжал Манусса. — Вы поспеете как раз к экспрессу, что идет в Понтарлье. Ты отправишь его в Швейцарию.
— Он ни за что не согласится.
— Согласится. Я скажу ему, что Жанен встретится с ним там, что он уже выехал.
Не слушая возражений Кане, Манусса пошел на баррикаду разыскивать Кристофа. Он не слишком был храбр, он весь ежился при каждом выстреле и считал плиты мостовой, по которым ступал (чет или нечет?), чтобы узнать, убьют его или нет. Но он не отступил и дошел до конца. Кристоф, вскарабкавшись на колесо опрокинутого омнибуса, забавлялся тем, что стрелял в воздух из револьвера. К баррикаде отовсюду стекался парижский сброд, извергнутый улицей, как грязная вода из сточной трубы после сильного дождя. Те, кто сражался, были уже затоплены им. Манусса окликнул Кристофа, стоявшего к нему спиной. Кристоф не услышал. Манусса полез к нему, дернул его за рукав, Кристоф оттолкнул его, чуть было не сбил с ног. Цепкий Манусса снова взобрался наверх и крикнул:
— Жанен!..
Конец фразы затерялся в шуме. Кристоф сразу умолк, уронил револьвер и, спрыгнув со своего помоста, последовал за Мануссой, — тот потащил его за собой.
— Надо бежать, — сказал Манусса.
— Где Оливье?
— Надо бежать, — повторил Манусса.
— На кой черт? — спросил Кристоф.
— Через час баррикада будет взята. Вечером вас арестуют.
— А что я сделал?
— Взгляните на свои руки… Полно!.. Все ясно, вас не пощадят. Все вас узнали. Нельзя терять ни минуты.
— Где Оливье?
— У себя.
— Я пойду к нему.
— Это невозможно. Полиция ждет вас у дверей. Он послал меня предупредить вас. Бегите.
— Куда же, по-вашему, мне бежать?
— В Швейцарию. Кане увезет вас в своем автомобиле.
— А Оливье?
— У нас нет времени на разговоры…
— Я не уеду, не повидав его.
— Вы увидите его там. Вы встретитесь с ним завтра. Он выезжает с первым поездом. Скорей! Я вам все объясню.
Он потащил Кристофа. Кристоф, ошеломленный шумом и вихрем безумия, только что бушевавшим в нем, неспособный понять, что он сделал и чего от него хотят, позволил увезти себя. Манусса взял его под руку, другой рукой взял под локоть Кане, отнюдь не восхищенного той ролью, которую ему навязали, и усадил их в автомобиль. Добряк Кане был бы в отчаянье, если бы арестовали Кристофа, но предпочел бы, чтобы спасал его не он, а кто-нибудь другой. Манусса видел Кане насквозь. А так как его трусость внушала ему опасения, то он в последнюю минуту, когда автомобиль уже захрапел, собираясь тронуться в путь, вдруг передумал и уселся с ним рядом.
Оливье так и не пришел в сознание. В комнате оставались лишь Орели и маленький горбун. Печальная комната, без воздуха и без света! Надвигалась ночь… Оливье на мгновение вынырнул из бездны. Он почувствовал на своей руке губы и слезы Эмманюэля. Он слабо улыбнулся и с усилием положил руку на голову мальчика. Как тяжела была его рука! Потом он снова канул куда-то…
На подушку, возле головы умирающего, Орели положила первомайский букетик — несколько ландышей. Из неплотно закрытого крана на дворе капала в ведро вода. На мгновенье в недрах мысли затрепетали какие-то образы, как огоньки, которые вот-вот погаснут… Домик в провинции, увитый глициниями, сад, где играет ребенок; он лежит на лужайке, и в каменный водоем стекает струя фонтана. Где-то смеется девочка…
Часть вторая
Они выехали из Парижа. Пересекли огромные, окутанные туманом равнины. В такой же вечер, десять лет назад, Кристоф прибыл в Париж. Он тогда тоже был беглецом, как и теперь. Но тогда жив был еще его друг, друг, который его любил, и Кристоф, сам того не зная, спешил тогда ему навстречу…
В первые часы Кристоф был еще полон боевого пыла; он говорил много и громко, в коротких фразах передавал то, что видел и делал, гордился своей удалью. Манусса и Кане тоже говорили, чтобы отвлечь его. Постепенно горячка спала, и Кристоф замолк; продолжали говорить спутники. Он немного ошалел от событий дня, но нисколько не был удручен. Ему вспоминалось то время, когда он бежал из Германии. Бежать, всегда бежать! Он усмехнулся. Таков, видно, его удел! Ему не грустно было покидать Париж: земля широка; люди везде одинаковы. Где жить — для него было неважно, только бы быть со своим другом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101