— что совершенно уверен в моей давней уже гибели то ли на фронте, то ли в подвалах ЧК Француз, однако, не унимается и спрашивает святого отца, что ежели, он отыщет князя Бориса? "
Пусть напишет мне хотя бы несколько строчек и если вспомнит, как дурно и бессовестно прозвал он своего приятеля, Сергея Шелешпанского, то передам рукопись любому представителю его, которого он укажет Однако, повторяю, сие, невозможно, поскольку, мой стародавний приятель и однокашник Борис Мещерский, давно уже прибывает в мире ином, надеюсь, что в Царствии Небесном" — таков был ответ.
С тем, упорный француз и примчался в Москву и представьте, к неописуемой радости своей, без особых усилий, как ни странно, отыскал меня на этом самом месте, живого, как вы сами можете убедиться и в некотором относительном здравии. Ну, что, интересно вам слушать далее или надоел?.
Побойтесь Бога, Борис Романович, я дух боюсь перевести, чтобы не прервать вас, — это было абсолютной правдой Все это время пока старик говорил, изредка лишь прерываясь на то, чтобы отхлебнуть остывшего давно чая, Павлов сидел неподвижно, окостенев почти в одной и той же позе, но не смея пошевелиться Потрясение, которое испытывал он от того, что слышал и от того, как вел свое потрясающее повествование старик было настолько велико, что никакие проявления окружающей действительности — будь то гром небесный, разверзнутые небеса, пожар, наводнение, не говоря уже о таких пустяках, как онемевшее тело или пересохшие губы, не могли заставить его пошевельнуться или даже отвести взгляд от вдохновенного, живого и неземного одновременно лица старца.
— Так извольте дух перевести и располагайтесь удобнее, а то вы сидите словно изваяние, мне даже неловко, ей Богу Чай, кстати вот, остыл и не годен совершенно Заварить ли свежего?.
— Нет — Павлов почти закричал это Больше всего на свете он боялся сейчас, что старик прервется и пропадет это наваждение Да, именно наваждением и ни чем иным более было это повествование, но Павлов готов был отдать не то что пол жизни, всю отмеренную ему жизнь, чтобы оно не оставляло его Он уже не предчувствовал, он совершенно точно знал осталось еще немного, возможно всего несколько минут и ему откроется тайна, сжигающая его душу уже много лет, он почти видел наяву — судьба медленно поворачивает к нему свой лик Он не ошибался, но в тот миг ему не дано было еще разглядеть — на лице капризной судьбы его не улыбка, а злобная, страшная гримаса..
— Ну — нет, так — нет, что ж вы так всполошились, Господи? — старик вдруг улыбнулся весьма довольный реакцией собеседника, — мне и самому хочется быстрее закончить свое повествование, не стану лукавить Так слушайте же! И вот этот заполошный француз является мне и спрашивает помню ли я Сержа Шелешпанского Князя Шелешпанского, прошу отметить Вам эта фамилия, похоже, неизвестна И совершенно напрасно и даже стыдно должно быть, милостивый государь, вам, как историку Князья Шелешпанские свой род вели от Рюрика, хотя справедливости ради обязан заметить, ничем особым в истории России не прославились «Как не помнить. — отвечаю, — стар князь Борис, это очевидно, но из ума еще не выжил».
« Тогда, — он меня, представьте хватает за руки и не являя ни малейшего почтения, начинает трясти как грушу, простите за каламбур, — тогда скажите немедленно, как вы его прозвали в молодости и пишите ему письмо» Вот буквально такой пассаж, галльский темперамент прямо-таки бьет ключом Бог мой, что же здесь вспоминать, если над этим потешался весь полк, не смотря на весь трагизм нашего тогдашнего положения Звал я его «шпанской мушкой». полагаю, вы уже достаточно зрелый муж, чтобы знать, что сие такое Французу же пришлось долго растолковывать, ну да там дело в переводе, знаете ли Что до письма, то я его, естественно, написал, отнюдь не несколько строк, а поболе, признаюсь, растрогался, предался воспоминаниям и, разумеется, просил его отписать мне подобнее о жизни и кончине Глеба и передать рукопись, если нет у него в ней нужды, подателю письма — любезному французскому журналисту Тем же вечером, так удачно все у него сложилось, вопреки извечным нашим формальностям, француз мой улетел в Иудею, или, как вы нынче изволите называть — Израиль..
Утро было как утро — обычное, зимнее, серое, как чаще всего и бывает в эту пору в Москве, но это никак не повлияло на состояние его души Проснувшись он несколько секунд лежал с открытыми глазами и не испытывая абсолютно никаких эмоций смотрел на холодное неприветливое небо за окном, на фоне которого уныло корежились голые, кое-где припорошенные грязным снегом ветви деревьев. А потом рывком откинув одеяло, пружинисто выпрыгнул из постели, не бросив даже беглого взгляда на роскошную панораму заснеженного города, которая открывалась из окна его спальни на двенадцатом этаже самодовольной в своем комфорте и благополучии кирпичной башни, сильно уродующей старинный арбатский переулок — ей впрочем не было до этого дела, а ему, в эти минуты не было дела до погоды, ибо она ни на что не могла повлиять по существу, а значит не заслуживала времени на созерцания и размышления. На ходу затягивая пояс легкого шелкового халата, он поспешил в ванную — и с удовольствием подставил тело под упругую прохладную струю душа Он никогда не понимал людей, которым необходимо было собраться с духом, для встречи с холодной массой воды — будь то шаг под душ или прыжок в бассейн Он вообще не понимал и не любил людей, которые не умели делать быстрых стремительных шагов, двигаться навстречу событиям, опережая их, и, встречая, держать удар Он — умел…
Ему было ровно тридцать три года — и всем кто, узнав об этом с дурацким глубокомыслием изрекал-" О, возраст Христа… " — он неизменно отвечал вопросом: " А что, до тридцати трех его звали как-то иначе? " Люди при этом, как правило, слегка терялись и начинали объяснять, глупо, к тому же, до смешного одинаковыми словами: " Нет, но так говориться… в том смысле, что в тридцать три, его.. " « Спасибо, я что-то слышал об этом», — отвечал он иногда, еще более раздражая и смущая собеседника одновременно Не сказать, что считал он эту полемику умной или смешной, но в результате ее — собеседник чаще всего бывал на некоторое время выбит из колеи, а это ему нравилось Разумеется, он знал с кем и когда можно себе это позволить У него вообще было обострено это чувство — места и времени — и в самой глубине души он был уверен, что именно этому чувству он обязан большинству своих ощутимых весьма успехов, но даже самому себе он никогда не признался бы в этом Он был из тех, кто сделал себя сам, и стремление подчеркнуть это уже теперь, в относительно молодые еще его годы, было столь заметно, что в зрелости, а тем паче в старости грозило стать навязчивым и маниакальным даже мотивом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51