Да еще ваши подарки!» – «Ах, кстати, Петр Михайлович, вели тотчас отвезти браслет этой итальянке, у которой мы переодевались. Выбери подходящий, хороший»… Волконский только на него взглянул: он и сердился на царя за расточительность, и в душе был ею доволен: не немецкий монарх. Александр I отошел к окну. – «Это Тьеполо», – говорил Чернышев Меншикову, – «одна из самых лучших его вещей. Петр Михайлович, вы хоть бы взглянули, а?» – «Некогда мне, да и экая невидаль! Прикажу в деревне своим мастерам, они еще лучше напишут». Чернышев захохотал. «Очень они мне все надоели, умные и глупые, ученые и невежды», подумал царь. «Отчего же вы не отдыхаете, господа?» – спросил он, чтобы что-нибудь сказать, – «мне нельзя, а вам, слава Богу, можно».
Генералы переглянулись и незаметно покинули комнату. Волконский еще ненадолго остался, он был на особом положении. «Я велел передать Веллингтону, что ваше величество можете принять его посещение в четыре часа. Значить, сейчас приедет… Тут вас ждало много бумаг»… – «Просьбы, что ли? Совсем как в сага patria?» – «Просьб от итальянских прощелыг препорядочно, но есть и деловые бумаги. От Веллингтона два мемуара»… – «Отдай Нессельроде, я его мемуар читать не стану». – «И от Меттерниха программа работ». – «Покажи». – Волконский подал золотообрезный лист бумаги и вышел.
На листе красивым писарским почерком, очень ровно, были написаны вопросы, подлежащие рассмотрению на конгрессе. «… La traite des n?gres… Les pirateries dans les mers de l'Am?rique… Les d?mel?s de l'Orient… La position de l'ltalie… Les dangers de la r?volution d'Espagne… La navigation du Rhin… La г?gence d'Urgel»… «Хорошо, что заглянул: ведь придется председательствовать»… Председательствовать собственно полагалось императору Францу, во владениях которого происходил конгресс. Но австрийский император вскользь сказал, что на нынешнем заседании решено предоставить председательствование царю. Это был особый почет, который не мог не доставлять удовольствия Александру Павловичу, несмотря на долгую привычку и несмотря на его новые мысли.
Он снова все внимательно прочел. Царь знал по опыту, что вопрос о торговле неграми ставится неизменно на всех конгрессах, преимущественно Англией и преимущественно тогда, когда нужно отвлечь внимание от более острых вопросов. «Сами они перестали торговать рабами очень недавно и очень неохотно, и все эти господа, Кэстльри, Веллингтон, даже Каннинг всегда были противниками Вильберфорса и отмены рабовладения. Что же это они теперь переполошились? Им обидно, что Португалия продолжает загребать золото на торговле неграми. Да еще, верно, мне хотят пустить шпильку из-за крепостного права. В чем они, конечно, правы… Пираты в американских водах, это из той же области: чтобы отнять время и чтобы морочить голову. И навигация на Рейне то же самое, – кому это может быть интересно?…» Он запросил себя и со всей искренностью ответил, что, если есть дело, совершенно, ни с какой стороны, его не интересующее, то именно навигация на Рейне. Во всей программе конгресса важны были только вопросы об Испании и о Востоке. «А это что такое? „La r?gence d'Urgel?“ Какая еще r?gence d'Urgel?…»
Эти слова вдруг его поразили. «Не есть ли все, что мы делаем, сплошная r?gence d'Urgel? Ведь мы ничего не знаем, ничего не понимаем даже тогда, когда слова нам известны и понятны! И греческий вопрос это – r?gence d'Urgel, и итальянский вопрос тоже, все, все – r?gence d'Urgel!…» Доложили о приезде герцога Веллингтона. – «Просить, просить», – сказал царь, снова почувствовав крайнюю неодолимую усталость. «Ему всего этого не разъяснишь. Как же ему сказать? Он будет в восторге. Может, я ошибся опять, и нужно как было?»
Вошел Веллингтон в русском фельдмаршальском мундире с Андреевской лентой. Они поздоровались с преувеличенной радостью и тотчас приступили к обычному введению. Герцог спросил о здоровьи царя и императрицы Елизаветы, осведомился, не слишком ли утомительна была дорога. Александр I задал вопросы о короле Георге, о разных принцах. Первая часть вступления не утомляла, но надо было за собой следить, чтобы не зевнуть, не спросить о здоровьи умершего, не перебить собеседника новым вопросом до ответа на предшествовавший. Вторая часть была несколько труднее. Наудачу царь использовал мундир Веллингтона. – «В скольких армиях вы состоите фельдмаршалом?» – «В семи: в английской, русской, австрийской, прусской, испанской, нидерландской». – «Это только шесть», – поправил царь с соответственной улыбкой. – «Шесть? Я помню наверное что семь. В английской, русской, австрийской, прусской, нидерландской, испанской и португальской. Я забыл, ваше величество, что я португальский фельдмаршал». Они посмеялись. «Теперь что? Ах, да»…
– Какое у вас несчастье! Бедный маркиз Лондондерри! Я был совершенно поражен этим известием. Но как, как это случилось?
У Веллингтона лицо тотчас стало одновременно грустным и каменным.
– Маркиз Лондондерри был переутомлен. Вашему величеству трудно себе представить, как много он работал! Я не раз убеждал его поехать на отдых, но он не слушался ничьих советов. В августе все же, перед конгрессом, он решил немного отдохнуть и выехал в свое имение Крэй-Фарм. И вдруг – очевидно, какая-то минута меланхолии: к изумлению и ужасу всей Англии, он покончил с собой.
– Но у него бывали и до того минуты… меланхолии?
– Никогда, ни малейших. Он был до последнего дня бодр, весел, здоров. В обсуждении государственных дел проявлял обычную ясность, свой обычный светлый ум. В последний раз он обедал у меня дня за три до своей кончины. На этом обеде был и посол вашего величества, граф Ливен. Маркиз Лондондерри был бодр, умен, любезен по обыкновению.
– Так что вы и тогда ничего в нем не заметили?
– Ничего решительно. Разве немного грустное настроение? После обеда мы еще погуляли. Он был совершенно здоров.
– Бедный маркиз! Я очень его любил, – сказал царь, несколько раздраженный обманом. – Знаю, что у вас мы найдем те же качества светлого, ясного ума, которые отличали покойного маркиза. Кстати, разрешите поблагодарить вас за вашу интереснейшую записку, я пока успел только пробежать ее, – бегло сказал царь; пожалел, что не спросил у Волконского заглавия записки, – и принялся излагать свои новые мысли. Объяснил, что в жизни народов очень трудно изменить что-либо к лучшему, особенно когда не знаешь, что лучшее, что худшее. Поэтому все нужно предоставить воле Божией, а в первую очередь все эти печальные греческие дела, обозначенные в программе как «les d?mel?s de l'Orient».
– Провидение не для того дало мне восемьсот тысяч солдат, чтобы я их посылал на смерть ради идей, быть может, неверных, или ради своего честолюбия. Будем охранять то, что совершенно бесспорно: вечные заветы добра и правды. Они одни для нас всех. Не может больше быть английской политики, или русской, или французской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Генералы переглянулись и незаметно покинули комнату. Волконский еще ненадолго остался, он был на особом положении. «Я велел передать Веллингтону, что ваше величество можете принять его посещение в четыре часа. Значить, сейчас приедет… Тут вас ждало много бумаг»… – «Просьбы, что ли? Совсем как в сага patria?» – «Просьб от итальянских прощелыг препорядочно, но есть и деловые бумаги. От Веллингтона два мемуара»… – «Отдай Нессельроде, я его мемуар читать не стану». – «И от Меттерниха программа работ». – «Покажи». – Волконский подал золотообрезный лист бумаги и вышел.
На листе красивым писарским почерком, очень ровно, были написаны вопросы, подлежащие рассмотрению на конгрессе. «… La traite des n?gres… Les pirateries dans les mers de l'Am?rique… Les d?mel?s de l'Orient… La position de l'ltalie… Les dangers de la r?volution d'Espagne… La navigation du Rhin… La г?gence d'Urgel»… «Хорошо, что заглянул: ведь придется председательствовать»… Председательствовать собственно полагалось императору Францу, во владениях которого происходил конгресс. Но австрийский император вскользь сказал, что на нынешнем заседании решено предоставить председательствование царю. Это был особый почет, который не мог не доставлять удовольствия Александру Павловичу, несмотря на долгую привычку и несмотря на его новые мысли.
Он снова все внимательно прочел. Царь знал по опыту, что вопрос о торговле неграми ставится неизменно на всех конгрессах, преимущественно Англией и преимущественно тогда, когда нужно отвлечь внимание от более острых вопросов. «Сами они перестали торговать рабами очень недавно и очень неохотно, и все эти господа, Кэстльри, Веллингтон, даже Каннинг всегда были противниками Вильберфорса и отмены рабовладения. Что же это они теперь переполошились? Им обидно, что Португалия продолжает загребать золото на торговле неграми. Да еще, верно, мне хотят пустить шпильку из-за крепостного права. В чем они, конечно, правы… Пираты в американских водах, это из той же области: чтобы отнять время и чтобы морочить голову. И навигация на Рейне то же самое, – кому это может быть интересно?…» Он запросил себя и со всей искренностью ответил, что, если есть дело, совершенно, ни с какой стороны, его не интересующее, то именно навигация на Рейне. Во всей программе конгресса важны были только вопросы об Испании и о Востоке. «А это что такое? „La r?gence d'Urgel?“ Какая еще r?gence d'Urgel?…»
Эти слова вдруг его поразили. «Не есть ли все, что мы делаем, сплошная r?gence d'Urgel? Ведь мы ничего не знаем, ничего не понимаем даже тогда, когда слова нам известны и понятны! И греческий вопрос это – r?gence d'Urgel, и итальянский вопрос тоже, все, все – r?gence d'Urgel!…» Доложили о приезде герцога Веллингтона. – «Просить, просить», – сказал царь, снова почувствовав крайнюю неодолимую усталость. «Ему всего этого не разъяснишь. Как же ему сказать? Он будет в восторге. Может, я ошибся опять, и нужно как было?»
Вошел Веллингтон в русском фельдмаршальском мундире с Андреевской лентой. Они поздоровались с преувеличенной радостью и тотчас приступили к обычному введению. Герцог спросил о здоровьи царя и императрицы Елизаветы, осведомился, не слишком ли утомительна была дорога. Александр I задал вопросы о короле Георге, о разных принцах. Первая часть вступления не утомляла, но надо было за собой следить, чтобы не зевнуть, не спросить о здоровьи умершего, не перебить собеседника новым вопросом до ответа на предшествовавший. Вторая часть была несколько труднее. Наудачу царь использовал мундир Веллингтона. – «В скольких армиях вы состоите фельдмаршалом?» – «В семи: в английской, русской, австрийской, прусской, испанской, нидерландской». – «Это только шесть», – поправил царь с соответственной улыбкой. – «Шесть? Я помню наверное что семь. В английской, русской, австрийской, прусской, нидерландской, испанской и португальской. Я забыл, ваше величество, что я португальский фельдмаршал». Они посмеялись. «Теперь что? Ах, да»…
– Какое у вас несчастье! Бедный маркиз Лондондерри! Я был совершенно поражен этим известием. Но как, как это случилось?
У Веллингтона лицо тотчас стало одновременно грустным и каменным.
– Маркиз Лондондерри был переутомлен. Вашему величеству трудно себе представить, как много он работал! Я не раз убеждал его поехать на отдых, но он не слушался ничьих советов. В августе все же, перед конгрессом, он решил немного отдохнуть и выехал в свое имение Крэй-Фарм. И вдруг – очевидно, какая-то минута меланхолии: к изумлению и ужасу всей Англии, он покончил с собой.
– Но у него бывали и до того минуты… меланхолии?
– Никогда, ни малейших. Он был до последнего дня бодр, весел, здоров. В обсуждении государственных дел проявлял обычную ясность, свой обычный светлый ум. В последний раз он обедал у меня дня за три до своей кончины. На этом обеде был и посол вашего величества, граф Ливен. Маркиз Лондондерри был бодр, умен, любезен по обыкновению.
– Так что вы и тогда ничего в нем не заметили?
– Ничего решительно. Разве немного грустное настроение? После обеда мы еще погуляли. Он был совершенно здоров.
– Бедный маркиз! Я очень его любил, – сказал царь, несколько раздраженный обманом. – Знаю, что у вас мы найдем те же качества светлого, ясного ума, которые отличали покойного маркиза. Кстати, разрешите поблагодарить вас за вашу интереснейшую записку, я пока успел только пробежать ее, – бегло сказал царь; пожалел, что не спросил у Волконского заглавия записки, – и принялся излагать свои новые мысли. Объяснил, что в жизни народов очень трудно изменить что-либо к лучшему, особенно когда не знаешь, что лучшее, что худшее. Поэтому все нужно предоставить воле Божией, а в первую очередь все эти печальные греческие дела, обозначенные в программе как «les d?mel?s de l'Orient».
– Провидение не для того дало мне восемьсот тысяч солдат, чтобы я их посылал на смерть ради идей, быть может, неверных, или ради своего честолюбия. Будем охранять то, что совершенно бесспорно: вечные заветы добра и правды. Они одни для нас всех. Не может больше быть английской политики, или русской, или французской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40