ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

 


— Нет, господин, — подтвердил. Курам… — Ни сегодня, ни завтра они не нападут. Они подождут, когда мы тронемся в путь… Скот может спокойно пастись под защитой ружей.
Путешественники почувствовали, как над ними нависла грозная неизвестность. Леса, пустыни, океаны пролегли между ними и их родиной; а здесь, под боком, — неведомый враг, человек-зверь, нисколько не изменившийся за сотни веков Могущество этого врага, такого забавного, плохо вооруженного и тем не менее наводящего страх, в его численности, изворотливости и упорстве. Несмотря на ружья, доспехи, пулемет, путешественники были в их власти.
— Как раненые? — осведомился Маранж. Гертон указал на небольшую палатку:
— Вон там они… Человек пришел в себя, но чрезвычайно слаб. Горилла все еще без сознания.
Внимание устремилось на пленных. Ни один не был ранен опасно. С широкими лицами, размалеванными суриком, свирепыми глазами, они производили двойственное и жуткое впечатление.
— Я нахожу, что они безобразнее горилл, — сказал Гютри. — Это какая-то помесь гиены и носорога!
— А меня не столько поражает их безобразие, как выражение лица, — заметил Гертон. — Как будто людское, но такое, как у отбросов рода человеческого. Что-то порочное, что встречается только у обезьян и людей, но у них это в крайней степени.
— А у пантер, у тигров? — спросила Мюриэль.
— Те не злы, — возразил Гертон, — они простодушно кровожадны. Злоба — это преимущество, совершенно чуждое лютейшим хищникам. Это преимущество достигает полного своего развития только у нам подобных. Судя по лицу, этих Коренастых следует отнести к злейшим из людей.
— И то превосходно, — проворчал Фарнгем.
Курам, не понявший ничего из сказанного, горячо произнес:
— Не надо оставлять в живых пленных! Они опаснее змей! Они будут подавать сигналы своим. Почему не отрубить им головы?
Глава V
ПИФОН И ВЕПРЬ
В продолжение трех дней путешественники готовились к пути. Сделав опыт над пойманной неграми антилопой, Айронкестль нашел, что немедленно произведенное прижигание уничтожает действие ядовитых стрел.
— Прекрасно! — сказал Гютри, присутствовавший при опытах. — Теперь нужно проделать опыт над одним из пленных.
— На это я не имею права, — возразил дядя.
— А для меня это обязанность, — заявил племянник, — колебаться в выборе между сохранением жизни добрых малых или одного из этих бандитов — да это просто безумие!
Взяв стрелу, он направился к одному из пленников, содержавшихся в крепкой палатке. Это был самый кряжистый из всех: ширина его достигала половины высоты. Круглые глаза устремились на гиганта со злобой и суеверным страхом. После минутного колебания, Сидней уколол Коренастого в плечо. Тот съежился, лицо его выразило ненависть и презрение.
— Ну, дядя Гертон, грех я беру на себя, а вы будьте милосердным целителем!
Айронкестль живо прижег рану. В течение получаса никаких симптомов отравления не появилось.
— Ну, вот видите, что я правильно поступил, — сказал колосс, вновь завладевая Коренастым. — Теперь мы уверены, что прижиганием можем спасти людей также, как и животных.
Как и предсказывал Курам, нового нападения не последовало. Каждое утро экспедиция отправлялась к озеру. Водили двух верблюдов, покрытых попоной из толстого холста, предназначавшегося для ремонта палаток. Негры приносили корм для скота вдобавок к траве и молодым побегам, которые верблюды, ослы и козы щипали на просеке.
Коренастые не появлялись и не подавали никаких знаков своего присутствия.
— Можно подумать, что они совсем ушли, — заметил Маранж на исходе четвертого дня, после того как долго прислушивался к окружающим шумам и легким шорохам и не уловил ничего подозрительного своим тонким, более изощренным, чем у шакала, слухом.
— Они уйдут только тогда, когда их принудят к этому, — возразил Курам. — Они всюду вокруг, но на таком расстоянии, чтобы их не могли ни услышать, ни почуять.
Пленники уже почти оправились от своих ран, кроме того, который был взят в первый вечер. Сохраняя бесстрастную позу, все время настороже, они не отвечали на знаки, с помощью которых Айронкестль и его товарищи пытались объясниться с ними. Неподвижные, точно каменные, лица казались столь тупыми, как морды гиппопотама или носорога. Но все же на их темных душах медленно сказывались два влияния: при виде Гютри их глаза расширялись от ярости, при взгляде на Мюриэль в них отражалось что-то молитвенное.
— Нужно попытаться приручить их с помощью вас обоих, — сказал Гертон. Но этот план не понравился Маранжу: что-то во взгляде этих животных оскорбляло его чувство.
Произошло еще событие, к которому путешественники отнеслись с интересом: самец-горилла, наконец, пришел в себя. Он был до крайности слаб, его била лихорадка. Заметив присутствие людей, он обнаружил легкое волнение, по-видимому, испытав боязнь. Веки его задрожали, он сделал попытку поднять голову, но, чувствуя свое бессилие, смирился. Так как ему не делали никакого зла, и так как привычка действует на животное еще сильнее, чем на человека, он быстро свыкся с их обществом и спокойно выносил визиты исследователей, если не считать нескольких приступов страха или отвращения. Приход же Айронкестля, лечившего и кормившего его, он встречал с удовольствием.
— Он, видимо, не столь необуздан, как эти скоты — Коренастые, — говорил естествоиспытатель. — Мы его приручим…
Наконец экспедиция тронулась в путь.
Дремучий лес не был непроходимым. Деревья, хотя зачастую и чудовищных размеров, в особенности баобабы и фиговые пальмы, редко образовывали чащу. Лес не изобиловал ни лианами, ни колючим кустарником.
— В этом лесу уютно, — заметил Сидней, шагавший во главе отряда вместе с сэром.Джорджем и Курамом. — Удивляюсь, отчего здесь встречается мало людей.
— Не так мало! — возразил Фарнгем. — В первой полосе мы насчитали по меньшей мере три разновидности черных, что заставляет предполагать о существовании довольно многочисленных кланов. Кроме того, нас преследуют Коренастые, которыми тоже нельзя пренебрегать.
— Они-то и мешают другим людям селиться дальше, — заметил Курам.
Хотя Фарнгем и Гютри оба воплощали тип англо-саксонской расы, с примесью кельтской у американца, между ними была резкая противоположность. У сэра Джорджа была такая же богатая внутренняя жизнь, как у Айронкестля, тогда как Сидней жил порывами. В часы опасности Фарнгем уходил в себя до такой степени, что казался безучастным или погруженным в грезы. Он гнал тогда всякое волнение в тайники подсознания, и на первом плане оставались лишь бдительность чувств и тонкий расчет чисто объективной мысли.
Гютри опасность, наоборот, сильно возбуждала, и во время боя его охватывало какое-то радостное безумие;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39