У нас закладывает уши от поп-рок-музыки… Рябит в глазах от крикливых одежд и застежек — и мы уже ничего хорошего не хотим видеть и слышать за этим…
Когда пацан начинает говорить про инструментальные ансамбли — про «Стилай Спэн» или альбом «Ринго Старра», отцов тянет к газетам, у матерей на кухне сразу же пригорает лук…
Горяинов, должно быть, тогда, в поезде, посмеивался над легковерием Коношевской, говоря, что далеко не заглядывает…
У этих девиц и парней тяга к современным ритмам странным образом соединяется с мечтами о заброшенных архангельских избах, с «балдежем» в подъездах, с русской иконой, с желанием жить на собственные, заработанные деньги…
Денисов не позволил мыслям о нравственном здоровье Компании увести себя в сторону. Теперь он уже мог сказать:
«По-моему, я знаю, что произошло в поезде здоровья. Правда, подтвердить или опровергнуть мою версию в состоянии только один человек. Если он захочет, если сможет…»
Денисов приподнялся на локте, так он яснее видел лицо Горяинова. Тот что-то зашептал. Денисов разобрал знакомую фразу:
— Не рви! Не режь по живому, Малыш!.. — Он словно просил подругу не обрывать связывающую их живую нить.
Вошла сестра, она сделала Горяинову укол, которого он не почувствовал. Дыхание его стало размереннее: он спал. Сестра ушла так же неслышно, как и появилась.
«Неужели у них проблемы?! — вспомнил Денисов брошенное Бахметьевым полушутливо: — Неужели они всерьез добиваются своих целей, всерьез любят, ревнуют, увлекаются?! Ты ближе к этому нежному возрасту, Денисов…»
«Еще какие проблемы… — подумал Денисов, прислушиваясь. — Не надо считать, что у Горяинова или Момота их мало или они не так остры, как у ККК или Бахметьева. Во внутреннем мире подрастающих они занимают столько же места, сколько и у взрослых… И, может, переживаются они еще острее! Любовь, друзья, престиж…»
Горяинов снова забормотал:
— Прикуси! Чтобы я почувствовал: это не сон… Мочку уха! Будет больно? Умоляю, Малыш! Верю боли, твоему стону… — Он бредил.
Денисов мог достать из-под подушки блокнот, но при тусклом свете, падавшем из коридора, все равно бы ничего не разобрал. Он вспомнил почти дословно:
«…Какие только мысли не лезли мне в голову за эти десять минут, пока она не появлялась. А люди выбегали из беспрестанно подкатывавших автобусов и бежали в метро…»
«…К утру все прошло. И совсем непонятно, отчего с вечера этот бессмысленный приступ ревности, тоска и слезы… В воскресенье для меня все кончится…»
Денисов знал эти фразы почти наизусть.
«Записи эти вовсе не малосущественны для дела», — подумал Денисов. И вспомнил: на противоположной стороне листа, против слов «К утру все прошло…» была выписана гипотеза Бахметьева:
«Не пересеклась ли в поезде здоровья линия „Анкудинова — Горяинов Дмитрий“ с линией „Верховский Владимир — Анкудинова“?!»
И дальше шло извлечение из показаний Горяинова-отца, которое могло считаться ключевым:
«…Я — Димке: „Без меня — никуда, учи!“ Запер их вместе с женой, с Ольгой. „Приеду, — говорю, — через час, — выпущу!“ Что же вы думаете? Ушли!.. Через соседний балкон. Все-таки шестой этаж!..»
С этим перекликалась найденная Денисовым в Крестах записка Горяинова-младшего: «Любовь, Жизнь, Смерть — величины одного порядка, они взаимосвязаны!»
Неожиданно Денисов увидел: темные карие глаза Горяинова открыты, смотрят в упор.
— Сколько времени?
Денисов не ответил.
Горяинов заговорил с собой:
— Кто-то меня окликнул: «Дима!» В последние дни мы просыпались в два и в три ночи. Каждый у себя. И мысленно будили другого… Звонят? — спросил он через минуту. — Она всегда звонит, когда кажется: больше без нее уже невозможно, как без воздуха. Вы любите кого-нибудь? — спросил он вдруг.
Это было выше и больше узкой утилитарной задачи, которую ставил перед собой Денисов как инспектор: узнать истину, не дать пострадать невиновным. Но и для Денисова служба, как он ее понимал, была сама жизнь.
— Почему вы молчите?.. — Не меньше врача Горяинову был необходим внимательный собеседник, с которым никогда больше не встретишься, которому можно безбоязненно открыть душу.
— Да или нет?
Денисов шепнул:
— Да, — он тоже мог открыться только чужому человеку. — Спите.
— Тогда вы поймете! Она сама нежность… Я говорю вам, потому что вы не задаете дурацких вопросов… — Шепот стал едва слышен, словно кто-то сгребал с тропинки сухие шелестящие под ветром листья. — Путевку в санаторий ей принесли в пятницу, всего за два дня до отъезда… Понимаете?
«Два дня!.. — отозвалось в Денисове. — Вот откуда это злополучное число „два“? Со дня, когда принесли путевку!»
— …Я не знал, что произойдет после ее отъезда. Жизнь, казалось, должна была остановиться!.. — Горяинов закашлялся. Попросил: — Пить!
— Сейчас! — Денисов хотел подняться — резкая боль в торсе пригнула к постели. Не поднимая спины, он осторожно сполз на пол, дотянулся до поильника, стоя на коленях, выпрямился, держась за кровать, поднес воду к губам Горяинова.
— Спасибо, — прошептал Горяинов. Вода попала ему в лицо, стекла на подушку. — …Я не знал, что делать. Я злился на то, что она есть. Мы решили проститься в тот же день. У нас на даче. Я был в отчаянии. Я проколол ее лицо на фотографии… Она утешала как маленького: «Два месяца… Что они в сравнении с вечностью?!» Написала на листе бумаги в столовой: «Мы еще будем здесь не один световой год!» Чудачка!
Денисов стоял на коленях, держа в руках полупустой поильник, прижав больной бок к кровати.
— …А в это время один человек, мой близкий родственник, забрался в дачу и совершил… Не знаю, как назвать… Подлость? Роза все видела и еще один парень, Серега. В тот вечер он подарил мне титановый браслет…
Горяинов долго молчал.
— Подлец всегда бросает тень на всех порядочных людей. Юрист должен поговорить с ним серьезно… Мне самому нельзя…
«Кража икон все-таки сыграла роль в этой истории… — подумал Денисов. — Горяинов должен был доказать, что он не чета подлецу, что родство по крови ничего не объясняет…»
— …Потом пришел последний день. Мы поехали кататься на лыжах. В поезде все было против нас. Какие-то парни, которые к ней липли. Поссорился с товарищами… Мы курили у открытой двери в тамбуре… — Горяинов заговорил медленнее, словно вспоминая с трудом. — Бежали деревья, дома. Скорость была страшная… Если бы день этот, последний, кончился как обычно, она забыла бы меня за месяц и была бы права…
В промежутки между паузами Денисов слушал стерильную больничную тишину, спресованную словно вата.
— …Я ждал, когда уйдет из тамбура наш товарищ, Володя. Наконец он ушел. «Я люблю тебя, — сказал я. — Сейчас ты узнаешь, как я тебя сильно люблю». Она пыталась задержать меня, схватила за куртку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34